Городские легенды

– Что ж, думаю, что ты прав, Гитара. Это будет настоящий хит. Итак, начинаем писать стихи. Каждый должен написать по четверостишию, и, Дубина, давай попроще.

– Без возможных теорий возникновения параллельных вселенных и чёрных дыр?

– Именно!

Гигант тяжело вздохнул, если это возможно вообще сделать без лёгких, и, сев на разбитые трибуны, начал сочинять.

Рифмовать непросто, когда в голове – один сплошной песок и ни грамма мозга, но я смог набросать несколько приличных строк о том, какие чувства меня одолевали после падения, и о том, как я удивился тому, что состою только из костей. Когда я прочёл стихи вслух, у всех моих коллег почему-то резко ухудшилось настроение.

– Чёрт, я то же самое придумал, – ударил Барабан себя по коленной чашечке.

– И я, – печально выдавил из себя Дубина.

– И ты тоже? – посмотрели мы в сторону Вопля, который почему-то не двигался.

– Эй, – пощёлкал пальцами перед его лицом Барабан, – живой?

– А? Простите, я молился, – отозвался, наконец, певец.

– Класс, мы просто прирожденные музыканты! – кричал Барабан. – Гитара, у тебя отлично получилось, можешь придумать и остальной текст?

Я немного поразмыслил и, в итоге, кивнул.

Понятия не имею, сколько времени ушло у меня на стихи, но я это сделал – написал весь текст, правда, лишь у себя в голове.

Скелеты окружили меня в ожидании строк, которые были обязаны сделать нас знаменитыми. Признаюсь, все мои костяшки и позвонки тряслись от страха: никогда ещё я не читал своих стихов на публику, с другой стороны, я их никогда раньше и не писал.

Прочистив горло, вернее, сделав вид, что прочистил горло, я, наконец, открыл рот и, пару раз щёлкнув челюстями, начал читать:

Упал я с небес, пустыня вокруг,
В груди моей сердца не слышится стук,
Не знаю, кто я и сколько мне лет,
Одно только ясно, теперь я – скелет!

Есть город один и там нет людей,
Лишь кости и смерть без особых идей,
Мы все здесь живём как в проклятом сне,
Никто не знает, кто мы; никто не знает, где.

Дальше следовал припев, состоящий из одной лишь фразы: никто не знает, где.

Когда я закончил, мои коллеги некоторое время молча смотрели на меня, казалось, не в силах выдавить хотя бы слово. Наконец, Барабан подошёл ко мне и опустил руку на плечо. Он посмотрел в мои пустые глазницы, и тихонько, по-отцовски, сказал:

– Думаю, что я могу ответить за всю группу.

Он обернулся на наш коллектив, чтобы получить одобрение, скелеты молча закивали.

– В общем, подумай лучше ещё, – он убрал руку с плеча и пошёл к своему баку.

Что ж, это было справедливо, наверно. Пришлось поработать над текстом ещё какое-то время. По ощущениям у меня ушло на это лет десять, по факту – ни одного дня. Всё это время мы только и делали, что репетировали, а Дубина постигал в совершенстве тайну перелома костей. Теперь он мог отделить любую часть от скелета, надавив на кость под определённым углом. У Барабана появились палочки, а наш ансамбль стали обходить стороной за километр. Я написал сотни вариантов стихов, но все были отвергнуты бескомпромиссными судьями, пока, однажды, я не прочёл самый первый вариант и все не зааплодировали.

– Ты смог! – заявил с гордостью мой друг и наставник.

Он явно гордился мной. И все были с ним солидарны. Мы были готовы окончательно и бесповоротно, вот только наши амбиции выросли уже выше гор, звёздная болезнь настигла нас ещё до того, как мы начали выступать, и никто уже не хотел обычного дворового концерта – все метили на вершину музыкального Олимпа. Нужна была лишь площадка подходящего значения и зрительского охвата, и она у нас была.

– Мы выступим на башне суицида! – заявил Барабан после очередной репетиции.

– На башне суицида?! – переспросили мы в один голос.

– Да! Это место идеально подходит для нашего триумфа! – от его решительности у меня сводило зубы.

Башня суицида была единственным местом, которое никогда не теряло актуальности у местного населения. Её унылый пик было видно со всех концов мёртвого города. Новички первым делом приходили именно туда, а старожилы иногда возвращались, чтобы отстоять километровую очередь и повторить тот самый прыжок, который они делали последний раз ещё бог знает когда.

– Он, несомненно, прав. Башня – самое популярное место и самое заметное, а звук… Думаю, что его волны дойдут даже до пустыни, – поддержал идею Дубина.

– Что скажете? Вопль? Гитара?

– Чем ближе к небесному плато, тем ближе к раю, – с этими словами наш вокалист вознёс руки к вечно жёлтому небу, что нависло над нами и давило, как крышка гроба.

– Что ж, я не против, лишь бы нас оттуда не скинули раньше времени, – пожал я своими «худыми» плечами.

– Для этого у нас есть профессор «Вырви-кость», – сказал Барабан, и это было веским аргументом.

– Выступаем на рассвете!

– А когда у нас рассвет?

– Когда начнём, тогда и рассвет, – Барабан щёлкнул челюстями и, схватив под мышки два бака, двинул в сторону нашего музыкального помоста.

Мы шли по вымощенным треснувшим асфальтом улицам мёртвого города. Из выбитых окон грязных бесцветных высоток на нас таращились пустые глазницы. Уверенные в себе, единственные, кто шёл прямо, прямо к своей цели, волоча за собой непонятные музыкальные инструменты и одного здоровяка, мы привлекали внимание всех вокруг. Нам казалось, что слепые фонари подсвечивают нам дорогу к башне. К этому бездушному, вылепленному из холодного железа и бетона символу скуки и бессмысленности существования.

Скелеты оборачивались нам вслед. Одни вставали с уличных скамеек, другие прекращали биться головой о стены, третьи бросали попытки размножиться или, наоборот, убиться и двигались следом за нами, словно загипнотизированные нашей уверенностью, сами не понимая – зачем.

– Вот она – наша вершина, ну что, покорим её? – кричал нам Барабан, тряся своими железными баками.

Мы пожимали плечами, но продолжали следовать за своим генералиссимусом. Очередь на прыжки растянулась сегодня аж до первого этажа и даже вышла за пределы здания. Вот со шпиля сорвался очередной бедолага, который через пару секунд пустит на асфальте очередную паутину трещин, затем поднимется на ноги и снова займёт очередь на прыжок, который никогда не принесёт ему желаемого умиротворения или хотя бы не подарит желания жить.

– Дорогу музыкантам! – кричал Барабан, продираясь сквозь толпу.

– Эй! В очередь! – перегородила ему путь пара скелетов, что, кажется, раньше принадлежали сборной по баскетболу.

– Нам не до вашей ерунды! У нас концерт! Сегодня мы дадим этому городу огня!

– А нам плевать! Здесь все равны друг перед другом! – не сдавались скелеты.

И так повторялось на каждом этаже. Всегда встречалось несколько костей, недовольных нашей наглостью. И каждый раз Барабан просил Дубину поделиться с ними своей теорией о сопротивлениях материалов. Через пару минут мы продолжали своё восхождение на музыкальный «Олимп».

Наконец – вершина. Дубина заблокировал вход, использовав одного из недовольных скелетов вместо засова, пропихнув его в большую ручку. Снизу виднелась очередь, которая уже увеличилась на несколько кварталов и продолжала расти.