Бесчастная участь нечисти

Кондратьевна вздыхает. Есть у нее задумка, конечно, как не быть – без смекалки да без хитрости в наше время не проживешь, будь ты хоть сто раз добрая волшебница.

Между тем за входной дверью слышен какой-то шум. Старуха осторожно выглядывает в глазок, но ничего не видит. Прислушивается – вроде, кошка мяукает. Приоткрывает дверь на цепочке и в образовавшийся проем просачивается трехцветная кошка.

Вид у кошки усталый и встревоженный.

– Да никак, уж собралась рожать! – плещет руками Кондратьевна и тащит из кухни старую корзину, выстланную старым же передником.

Все. Утро, которое плелось медленно, кончилось. Собственно говоря, дня Кондратьевна даже не заметила. Очнулась от хлопот часов в пять вечера, когда на солнечном пятачке в корзине лежало четыре мокрых слепых котят, а замученная мать как раз заканчивала вылизывать пятого. Этот пятый,  как и все остальные, неопределенно-серого цвета все-таки отличался от всех остальных. Нос у него был ярко-коричневый, а на каждой лапке красовался аккуратный белый носочек.

«Ишь ты, – подумала Кондратьевна, – какой фон-барон ты у нас вышел, Семен Семеныч!» – и пошла на кухню разогревать вчерашний суп. Не то на поздний обед, не то на ранний ужин.

24. Первые шаги

Вот что так шуметь! Зачем немедленно звонить папе, мадам Петуховой, пышнотелой подруге по работе Карине и еще массе народу? А всем им зачем в тот же вечер «заскакивать на минуточку» с пакетом гостинцев под мышкой и, всплескивая руками, глазеть на Нютку?

Ну, сделал ребенок свои первые шаги, и что тут такого? Миллионы детей ходят себе, как ни в чем не бывало. И он сам, Василий, тоже ходит. Так никто же за это не называет его умницей, лапушкой и замечательной девочкой! Еще и спрашивают: «А Хэму с Дашей ты уже рассказал?». Тоже мне новости!

Василий Петухов был преисполнен праведного гнева. Не то, чтобы он ревновал маму к сестре или завидовал Нютке. Наоборот, Нютку он любил и день ото дня привязывался к ней все сильней. И ему тоже было забавно наблюдать, как она ковыляет на толстых ножках, покачиваясь и раскрыв от напряжения рот. Нютка милая, это точно. Но – думал про себя Василий – небось, когда я сделал первые шаги, никто из этого невероятного события не делал. И так мальчик сидел, надувшись, в своей комнате, делая вид, что учит неправильные глаголы и грустил. Но тут пришла мадам Петухова, и все изменилось.

Во-первых, мадам Петухова пришла не просто так, а разодетая. Она, оказывается, днем ездила со своим отставным моряком на пробный запуск фонтанов в Петергоф. Поэтому вместо обычной темной юбки, кофты и пальто в обтяжку, на ней были какие-то необыкновенно широкие брюки в голубую и серую клетку, водолазка и толстое пончо с индейскими узорами, которое ей привез из Мексики сын, отец Василия, и которое прежде просто лежало сложенным в шкафу. Во всей этой необычной одежде бабушка выглядела немножко чужой и какой-то иностранной. «Ах! Снег блестит, и фонтаны рассыпаются точно бриллианты!» – восхищалась она необычным зрелищем.

Во-вторых, мадам Петухова принесла готовый портрет Оомии. «Вот, – сказала она, передавая Василию тщательно упакованный багет, – отдашь ей. И смотри, не просто сунь в руки, а скажи что-нибудь приятное. Например, что она очень хорошо позировала. А она действительно хорошо позировала». Василий взял пакет и собрался было спрятаться обратно в свою комнату, как вдруг бабушка сказала:

– А что я еще принесла! – И достала старую кассету. – Это твои первые шаги, Василий. Папа их тогда снял, а я кассету приберегла. – И тут же все засуетились, полезли с табуретки на антресоли за старым видаком, долго искали, как его подключить, нашли, наконец, нужный разъем в маленьком телевизоре на кухне, подключили, вставили кассету и сели смотреть. На экране пухлощекий малыш в памперсе, малыш с такими знакомыми чертами лица, ковылял по ковру, покачиваясь и открыв от напряжения рот. «Это я!»  – подумал Василий. «А это мама!» – подумал он, увидев необыкновенно молодую маму. Он оглянулся, ища глазами маму сегодняшнюю, и увидел, что она утирает слезы. А рядом сидел папа и около носа его тоже что-то предательски поблескивало.

«Все-таки хорошо жить!» – подумал Василий. И, похоже, что вся семья синхронно подумала тоже самое. Ну, может быть, кроме Нютки. Нютка сидела на ковре, разглядывала свои большие пальцы и рассуждала, как скоро она сможет выковырять из кассеты эту интересную блестящую пленочку, и хорошо ли жуется эта пленочка, и какой она длины, и еще много подобных шкодных мыслей бродило в голове у Нютки, сделавшей сегодня свои первые шаги.

Примерно в это же время необыкновенно красивая женщина с рыжими волосами, в которой Хэм с трудом признал бы Лейлу, лежала на утреннем пляже на одном из отдаленных островов, потягивала из бокала что-то пенное, пахнувшее экзотическими фруктами, и совсем не думала ни о далеком холодном Питере, ни о таинственном заклинании «Бесчастная участь нечисти».

25. О, женщины!

О, женщины! Ах, женщины! Эх, женщины!

Ох, женщины, ну почему вы так редко прямо говорите мужчинам, чего от них хотите и прибегаете к малопонятным намекам и иносказаниям? Вот Даша – прекрасная умная девушка, но и она почему-то стесняется рассказать Хэму, что знает про его опасные поиски. То ей кажется, что он обидится на то, что она лезет в его дела. То она опасается разрушить их дружбу с Василием. То в ее голове начинают бродить какие-то уж совсем дикие мысли о том, что вот он схватит куртку и уйдет навсегда.

Но жить так невыносимо! И вот с утра в воскресенье, когда у Хэма и у Даши совпали выходные, она потихоньку начинает приближаться – как ей кажется – к неприятной теме. Сначала она заговаривает о мистическом Петербурге. О том, как много тайн скрыто в этом городе, сколько в нем жило всяческих масонов и иллюминатов и какое таинственное наследие они оставили. Потом, неизвестно почему, ее бросает в сторону Распутина. Рассказав все, что знает о крепком старце, Даша вспоминает про странную архитектуру некоторых зданий и – может быть, потому, что это близко к ее профессии – принимается рассуждать про особую розу ветров и характер гранитных отложений, которые слабым радиоактивным излучением могли повлиять на психопатические способности жителей города на Неве. Хэм кивает, поддакивает и сомневается: то ли любимая намекает на то, что хочет поехать на занимательную экскурсию «Тайны Петербурга», то ли  на увеселительный пикник на Финском заливе, то ли на фотографию в старинном стиле, которую делает один модный художник на Кирочной.

И вот только отчаявшаяся Даша решает кинуться в омут головой и заявляет:

– А вот жил тут еще известный мистик Джеймс Брюс, так вот он, говорят – как раздается звонок в дверь.

На пороге стоит зрелый брюнет со знакомыми Хэму чертами лица. Он смотрит на оборотня грустными, похожими на маслины глазами и говорит мягким баритоном:

– Доброе утро! Я сын Арутюна Акоповича. Отец сильно заболел, попал в больницу и просил меня привезти Вас к нему.

И вот Хэм, совсем как в страшных мыслях Даши, хватает куртку и кинув пару непонятных слов, выскакивает за дверь. Девушка остается одна.

26. И мужчины тоже «О!»

Я люблю своего героя и, любя, должна признаться, что острым аналитическим умом он не обладает. Хэм простодушен и по жизни движется, скорее руководствуясь верным чутьем, чем логикой. А в этот раз чутье ему изменило. Примчавшись к Ворону и узнав от него, как опасно заклинание, он не нашел ничего лучшего, как решить самому сразиться с проклятием Брюса.

Да, отчаянный Хэм собрался произнести заветное стихотворение перед старинной вещью. А где ее взять? Конечно, в антикварной лавке армянина. И вот он уже горячо убеждает нового знакомца (старшего сына Ворона, которого зовут Владимиром), что ему срочно-срочно нужна вещь начала восемнадцатого века, чтобы выманить зло и покарать его. Владимир сомневается, но Хэм насточив и говорит, что на всякий случай, которого, уж конечно, не случится, у них есть Даша, а у Даши есть бабушка и Кондратьевна. Хэма при этом нисколько не смущает, что две старухи, которые уже один раз спасли его от смертельной опасности, будут вынуждены помогать ему вновь. Хэм уверен в себе и своих силах.

И вот он стоит перед старинным медным подсвечником (Владимира он отослал в подсобку от греха подальше) и торопливо бормочет:

Черны, как уголья, глаза,

Блестят, как зеркало, власа.

Себя являет при свечах,

Егда двенадцать на часах.

Подобная луне точь-в-точь

Империи заморской дочь.

Сначала ничего не происходит. Потом длинные черные тени начинает прорастать из ветвей подсвечника и образовывают, наконец, подобие свечей. На концах свечей вспыхивает яркой горячее пламя и Хэм вспоминает. Вспоминает свое далекое детство в африканской саване, в семье диких псов. И степной пожар – страшный пожар, который гонит и губит зверей, птиц и гадов, от которого он бежит вместе с матерью и братьями, бежит, высунув язык и скуля от страха, а языки пламени несутся по пятам, уже настигают, уже подпаливаю хвост… Истрах, немыслимый, необоримый страх охватывает Хэма. Хочется сжаться в комок и забиться в безопасный угол, но угла такого нет, а есть только огонь, безжалостный и смертельно опасный… Черный огонь окружает Хэма и смыкается вокруг него.

Владимир вышел из подсобки, услышав странную возню в зале и поскуливание. Под  столиком эпохи ар-деко лежал крупный рыжий пес, бородатой мордой напоминавший терьера.

Владимир вздохнул, погладил песью морду и повел его к своей неновой Шкоде.

– Ну, что, друг, – сказал он, – поехали к твоей девушке. Будем надеяться, что она тебе и такому рада.

27. Семен Семенович показывает себя

В это же самое воскресное утро в квартире у Кондратьевны произошло забавное событие.

Трехцветная кошка лежала в оборудованном маленьким тюфячком, сделанным из старой подушки и плетеного коврика, углу и кормила своих пятерых детей. Котята постепенно отвалились, сытые, один за другим, и кошка задремала.

Разбудило ее громкое чириканье. Кошка с любопытством открыла глаза и увидела среди своих малышей маленького наглого воробьишку. Откуда он взялся в закрытой комнате. Влетел в окно? Вряд ли. Кондратьевна не любила сквозняков, уважала тепло, и окно в холодную погоду открывала редко. Кошка принюхалась: от воробьишки пахло кошачьим духом, а еще вернее – духом Семена Семеныча.

«Так, – подумала трехцветная кошка, – этого еще не хватало!» И грозным мявком призвала сына к порядку. Воробьишка встряхнулся, перекувырнулся и обратился в котенка. Мать тут же, во имя торжества справедливости и ради чистоты, прижала его лапой и принялась намывать. Котенок сперва обиженно запищал, потом смолк, а потом принялся раздуваться. Минута – и разозленная мать обнаружила рядом с собой недавно рожденного, но от того не менее крупного, толстолапого тигренка.

Кошка для порядку двинула лапой по носу озорнику и задумалась. А ну как он сейчас еще вздумает обернуться в слоненка и провалится сквозь крепкий, но не предназначенный для таких испытаний пол Кондратьевны прямо в соседскую квартиру.

– А ну, хорош баловать, Семен Семеныч! – в комнату вошла старушка с вязаньем в руках. – И вот под боком снова лежит знакомый теплый комочек.

Трехцветная кошка и Кондратьевна переглянулись. Им все было ясно. А если что-то неясно тебе, любезный читатель, то, так и быть, я объясню. Раз в семь поколений в кошачьем племени рождается кот или кошка с семью жизнями. Вообще-то у каждого кошачьего, вопреки известной поговорке, жизнь всего одна, но этот особенный зверь не таков. Жизней у него семь, и каждая из этих жизней принадлежит особому существу.

Птице в знак его вездесущности.

Тигру в знак его красоты.

Слону в знак его силы.

Обезьяне в знак его ловкости.