Бесчастная участь нечисти

– Ты так хорошо позируешь, просто молодец. И молодец, что помогаешь ему – кивок в сторону мальчика – по русскому.

– Мне не трудно, – отвечает Оомия, умудряясь при этом почти не шевелить губами.

– Знаешь что? – продолжает мадам Петухова, старательно орудуя кистью, – пожалуй, подарю я этот портрет тебе. Не бог весть что, но от чистого сердца.

Вот тебе и раз! Выпросить портрет у бабушки – одно дело, а просить его у японки – совсем другое. Василий горестно вздыхает. Солнце, между тем, скрывается за облаками и тени в комнате сгущаются. И особенно черной кажется тень, которую отбрасывает головка Оомии, чуть видная из-за спинки кресла.

20. Новый герой

А кстати, раз уж я припомнила в прошлой главе трехцветную кошку, не стоит ли рассказать об этой незаурядной представительнице млекопитающих?

Трехцветная кошка хорошо устроилась. С тех пор, как Кондратьевна спасла ее от живодеров, старушка почувствовала ответственность за хитрое создание, а хитрое создание стало испытывать к старушке покровительственно-доброжелательные эмоции. И как-то так сложилось, что теперь зимой трехцветная кошка поселялась жить у Кондратьевны, питалась на ее хлебах, грелась на ее коленках и играла ее клубками. Но едва лишь почуяв весну, неблагодарное животное сбегало навстречу романтическим приключениям.

За трехцветной кошкой по-прежнему ухаживало множество кавалеров. В прошлом году она отдала явное предпочтение черному пушистому коту, который кормился на заводе «Пищевик» и, уж не знаю, каким ветром его занесло в наш двор на Обводном канале – вероятно, кот любил длительные прогулки среди индустриальных пейзажей. Этому черному коту трехцветная кошка принесла два выводка таких же угольных котят, которые теперь уже разбежались по окрестным дворам и с мамой встречаются крайне редко.

Но в этом году  кокетка решила вернуть свое расположение нашему старому знакомцу – матерому уличному коту, которого Кондратьевна прозвала Семеном. Они вместе лежали на люке центрального отопления, вместе грызли колбасные огрызки, которыми их кормила добрая старушка и вместе же пели лирические мартовские песни.

Но сейчас, в середине апреля, Семен снялся с якоря и отбыл в неизвестном направлении, а трехцветная кошка ожидала нового потомства. Среди четырех или пяти котят, угнездившихся в ее животе, один вызывал особое беспокойство. Он не лежал тихо, изредка подрагивая лапкой, как прочие детки, а ворочался во все стороны и причинял трехцветной кошке много беспокойства.

Нашей героине даже пришлось следить за своим питанием, чего прежде она никогда не делала, с жадностью поедая все, что предлагали сердобольные жители двора. Теперь же стало совершенно ясно, что непоседливый котенок становился особенно нервным после сухого корма и довольно успокаивался, когда трехцветной кошке после утомительной охоты удавалось поймать и съесть мышь или воробья.

«Ишь, какой привереда!» – с нежностью думала будущая мать и представляла себе, как этот бойкий котенок будет рваться к ее соскам, отталкивая сестер и братьев и тычась в живот слепой мордочкой, и сердце ее наполнялось гордостью и радостью, как и сердце любой будущей матери.

А добрая Кондратьевна, каждый день выходя во двор с гостинцем для своей любимицы, тоже ожидала от не рожденного еще котенка каких-то необыкновенных подвигов.

«Ты только родись, Семен Семеныч!» – шептала она, поглаживая раздувшийся живот трехцветной кошки. – «А там ты им покажешь, что ты за зверь!»

21. Хэм спешит домой

Погода стояла великолепная!  Отличнейшая стояла погода!

Правда, люди так не думали. Люди вжимались в пуховики, ворчали, поскальзываясь, и ругались на неожиданное (хотя и своевременно предсказанное Гидрометеоцентром) похолодание. Но Хэм ведь не был человеком. Где-то в глубине души у него затаились песьи повадки и старая мечта быть могучей алеутской лайкой. Поэтому царившая на улице пурга посреди апреля радовала сердце оборотня. Он даже решил идти сегодня домой с работы пешком. Тем более смена закончилась в семь вечера, и было еще светло.

Хэм шагал по проспекту, подставляя лицо мягким приятным снежинкам, и чуть не урчал от удовольствия. А между тем, в городе было неспокойно.  Вот на углу двое мужиков толкают аварийную машину в переулок, подальше от шумного движения.

– Помочь не надо?

– Давай, вставай сюда!

Короткие рукопожатия, и вот уже Хэм налегает плечом – вернее, делает вид, что налегает: ему, с его нечеловеческой силой ничего не стоит одному прокатить даже и грузовик даже и с пяток километров, но он нарочито шумно дышит и упирается ногами в скользкий снег. Вот и дотолкали.

– Ну, ты силен парень!

Выпить пива? Нет, спасибо. Снова два рукопожатия, и Хэм спешит домой.

Странный скрип слева заставляет оборотня повернуть голову. Вот это да! Расшатанная ветром, прямо на стоящую у перехода старушку валится рекламная стойка. Два прыжка, подставленная рука – и вот уже стойка лежит на земле, а ничего не понявшая старушка ругается на Хэма, что он разбегался тут и едва не сбил ее с ног. Ну, извините, бабушка, я тороплюсь. Меня дома ждет красавица-невеста. Старушка понимающе улыбается, а оборотень продолжает свой путь.

Вот и знакомый поворот, вот в трехстах метрах родной дом – невысокий желтый дом, обвитый трубами газоснабжения.

– Помогите! Помогите!

Что это? Набирая скорость, к переходу катится детская коляска, а за ней бежит женщина с отчаянным лицом.

Не просто остановить разогнавшуюся коляску так, чтобы она не опрокинулась, и ребенок не вывалился. Но Хэму сегодня все удается. Мать добегает к коляске и, не в силах ничего сказать, стоит рядом, шумно переводя дыхание. Младенец, до сих пор лежавший тихо, разражается громким ревом. Женщина склоняется над ребенком, позабыв поблагодарить спасителя. Но тот уже далеко – еще несколько шагов, и он скроется в старом обшарпанном подъезде. Третий этаж, знакомая дверь, на пороге Даша:

– Что-то ты сегодня рано.

– Неблагоприятные погодные условия, – говорит Хэм, стаскивая и выбивая от снега куртку. – Смену рано закрыли.

– Ну, где был, что видел? – интересуется девушка.

– Да так, ничего особенного. А что у нас сегодня на ужин?

22. Книга

Арутюн Акопович Никогошьянц, известный узкому кругу друзей и родственников, как Ворон, был человеком мудрым и неспешным. И, как всякий неспешный человек, любил все хорошо обдумать и обмозговать со всех сторон. Ничего не делал второпях и подо все имел свое обоснование.

Семнадцатого апреля семнадцатого же года века двадцать первого, в понедельник, как и в каждый понедельник, его антикварная лавка не работала. Но сам он был на месте уже с восьми утра. Перетирал серебро и фарфор, сметал метелкой едва заметную пыль с каминных часов и бронзовых фигур, натирал воском старинные кресла и бюро. И напевал тихим голосом старинную армянскую мелодию «Журавль». За окном крупными хлопьями валил снег. Странное семнадцатое апреля выдалось в этом году. Едва набухли и приготовились раскрыться почки, едва вылезли из-под земли вездесущие мать-и-мачехи, едва птицы заголосили во всю мощь, как на город обрушилось похолодание. Только ранний свет, уже в полшестого утра озарявший дома и набережные, напоминал, что на улице все-таки стоит весна.

Ворон вышел на улицу, обмел порожек и зачем-то сосчитал окна на фасаде здания. Дом был длинным, и в ряд получалось целых тринадцать окошек. Помножить на четыре этажа – получается пятьдесят два. Эх, когда-то и ему было пятьдесят два года. Славное было время! Ворон вздохнул, вернулся в лавку, снял овчинную длинную безрукавку и принялся перебирать антикварные книги, стоявшие на полке за прилавком. Книги эти были не такими уж ценными – сборник стихов Гейне со слащавыми иллюстрациями конца девятнадцатого века, несколько французских романов в корявом переводе каких-то голодных студентов, да пара учебников восемнадцатого века – математика и биология.

Арутюн Акопович в задумчивости открыл один из них. Со вкладной гравюры, защищенной тончайшей папиросной бумагой, на него смотрел красивый журавль. Ворон задумался.

Да, он был человеком мудрым и неспешным. Но именно такие люди иногда совершают поступки необдуманные и стремительные. Потом сами не могут объяснить, отчего. «Черт его знает, – говорят они, смущенно пожимая плечами и растерянно помаргивая, – словно бес какой в меня вселился. Сам не пойму, как вышло».

Вот и Ворон сам не понял, как так вышло, что он, вперившись взглядом в нарисованного журавля, уже бормотал скороговоркой таинственные стихи.

Черны, как уголья, глаза,

Блестят, как зеркало, власа.

Себя являет при свечах,

Егда двенадцать на часах.

Подобная луне точь-в-точь

Империи заморской дочь.

Быстро закончил он и вздохнул. Ничего не произошло. Снег за окном тем временем кончился, и яркое солнце осветило лавку. Быстрые светлые тени заскользили по полу и стенам. Только в углу за прилавком было темно. Ворон вздохнул и еще раз взглянул на гравюру. Журавля на месте не было. Лишь слегка колыхалась трава. Старик услышал шум крыльев за спиной и удивленно оглянулся – огромная птица ринулась прямо на него, застилая свет широко распахнутыми крыльями. На минуту ему показалось, что острые перья касаются лица. На глаза набежали слезы, опустилась тьма, и все исчезло в густой тени.

23. Кондратьевна вяжет носок

В старости время летит быстро, а утро плетется медленно. Кондратьевна встала рано – почти в пять, едва лучи утреннего солнца (окна в ее квартирке выходят на восток) пробили неплотные занавески и коснулись век старухи. Телевизор включать не стала – глуховата уже, звук включает громко, а соседей будить нечего, с соседями надо жить в дружбе. Пошла в кухоньку, сварила себе гречневой каши на воде, залила гречку подогретым молоком и выхлебала с удовольствием.

Потом почитала, но книжка не шла, хотя книжка была интересная – про голубоглазую красавицу Беренику, подругу храброго пирата Алонзо, и их приключения в Карибском море. Взялась за недовязанный носок. Спицы мелькают споро, клубок на глазах уменьшается, а Кондратьевна думает о жизни.

Думает, что жизни той осталось всего ничего. Думает, что надо мастерство кому-то передавать. Потому как волшебнице никак нельзя свой дар в могилу унести – от того нарушается баланс добра и зла на земле и  беды случаются страшные. А кому? Как назло родственников женского пола у Кондратьевны только невестка, жена брата, так стара она уже, да и характер неподходящий. Можно, конечно, Даше – да в Даше своя сила растет, добавь туда Кондратьевна из другого источника – бог его знает, какая смесь получится. Может, и взрывоопасная.