Самый первый Змей

Змей и большая любовь

Первый-то раз Змей влюбился, как положено: в молодую шуструю дракониху. А второй раз угораздило его влюбиться в пичугу. А дело было так. Сидел Змей теплой июньской ночью в березничке за баней и слушал соловья. Не первую уже ночь сидел. А как змеи все поголовно оченно в языках смышленые, стал он потихоньку понимать, о чем пел (и мастерски пел) соловей. А пел он о своей возлюбленной. О том, что она скромна и изящна. О том, что она добра и чистосердечна. О том, что глаза ее точно звезды, клювик – точно шип на благоухающей розе, крылья быстрые, а полет верный. О том, что излетал соловей всю Русь-матушку и пол-Африки, а такой красавицы и умницы не встречал. Слушал-слушал наш Змей, да и влюбился. Вот только никак понять не может, в которую соловьиху? Все они для него на одну головку – серенькие, неприметные, крохотные. Чирикают что-то еле заметно, в общем, не разберешь, где какая.

Человек бы подумал-подумал, да и бросил такую любовь. Но у Змея сердце большое (пудов двенадцать будет, наверное), он так порешил: а полюблю я сразу всех. И стал ухаживать. Ухаживал с размахом. Свил гнездо из ельника полутора метров в окружности. Нагнал тучу мошкары с болота – угощенье красавицам. Собрал букет ромашек и на среднюю голову надел для красоты. И, конечно, писал стихи.

Спросите меня, а чем кончилась эта любовь? А она не кончилась – отвечу я вам. Так Змей по сю пору всех соловьих любит, а всех соловьев считает своими соперниками. Только биться-рататься ему с ними нельзя. Совсем никакой славы от такого боя, поношение одно.

Змей на базаре

Пошел Змей раз по базару, купить кренделей, леденцов и прочей пастилы. Знамо дело, не в собственном обличии пошел. Притворился Ивашкой Пименовым. А денег-то и не взял. И то сказать, откуда у Змея деньги? Это у заморских драконов золота в изобилии – оченно они коммерцией заниматься любят, а змеи горынычи – народ, в основном, бедный. Живут все больше у речки Смородины, под Калиновым кустом да в полон девок сгоняют. В общем, одни траты у них. Так и у Змея моего за всю его многосотлетнюю жизнь скопились только полторы копейки. И те еще Иваном Грозным печатаны. А пастилы хочется – страсть!

Змей, однако, таланты кой-какие имел. На столб, салом смазанный, влезть – для него раз плюнуть. Так добыл себе сапоги яловые. Хорошие сапоги, но абсолютно несъедобные. Сапоги тут же сменял у шорника на седло и подпругу. Подпругу продал крестьянину за пуд меда, а седло цыганам продал за неразменный пятак. Вот на тот пятак и скупил себе Змей пол-базара. Оборотился опять в красавца трехголового, навел мороку на люд, нагрузился сластями и был таков. А пятак неразменный у него до сих пор цел. Только теперь уж на него ничего стоящего не купишь. Не те времена.

Змей и защитник

Иван-крестьянский сын сызмальства был защитником. В три года защищал младшую сестренку от разбуянившегося петуха. Чуть глаза не потерял, но защитил. Потом по-малости, по-малости: ребят своей деревни от ребят соседней деревни, ребятишек от напившегося кузнеца, овин от медведя-шатуна… Под конец пришлось ему защищать всю страну. Двадцать пять лет служил он в армии, помотало его и по жарким, и по холодным странам, и по пустыням и по горам. Вернулся домой седой, бывалый и немногословный. Завел домишко на отшибе и принялся ухаживать за барским садом, разводить в нем какие-то невиданно крупные вишни и диковинные пряные травы.

К детишкам был суров, пужал их, не давал лакомиться сладкой хозяйской ягодой.

И вот как-то июньским теплым вечером гулял он по саду и услышал какое-то не о хрюканье, не то чавканье. Смотрит – а посередь саду какой-то зеленый морок ворочается. Огромадный просто! Но не струсил бывший солдат, перехватил палку второй рукой и спорым шагом пошел к супостату.

Змей мой (а это, вестимо, был он) оборотился и посмотрел на Ивана ласково.

– Ох, и вкусная у тебя в саду черешня, дедушко.

– Ах ты, поганый змеище, дьявольское отродье, ты зачем барское добро поганишь?

– А ведь мы с тобой уже встречались, Иван-крестьянский сын. Помнишь на Азове лежал ты, раненый, на биваке, а незнакомый парень тебе водицы поднес да медом с орехами угостил?

И вспомнил все старик. Как ухаживал за ним какой-то вихрастый паренек, непонятно как прибившийся к русскому войску, как промывал ему рану да сказывал по вечерам дивные сказки.

Пригляделся – а и точно, глаза у змея те же, что у парня того – синие, глубокие и добрые. Однако не рассуропился быший солдат, а наоборот, нахмурился и сказал:

– Ну ты, того, все равно, не озоруй. Ступай, значит, мимо.

Усмехнулся Змей, потянулся да и расправил крылья, алым блеском с зарей соперничая:

– А садовник из тебя получился славный. Да и защитник ты был не из последних. Был и остался. – Поднялся на крыло и нарочито медленно полетел к горизонту. А Иван-крестьянский сын всю ночь не мог уснуть, вспоминал прошлое. И особенно – петуха, который чуть Марфушку не затоптал.

Нужная голова Змея

Вот вы, ребята, наверное думаете, что мой Змей всю жизнь о трех головах ходил. Ан нет! Все драконы рождаются одноглавыми. Но, обладая невероятными регенирирующими свойствами способны отрастить себе хоть двадцать дополнительных лап, хвостов или голов. И тут все зависит от обычаев. В Китае, например, уважающий себя дракон скорее даст отсечь себе язык или ус, нежели вырастит вторую голову. В Греции, напротив, все драконы норовят наотращивать себе побольше пастей, навроде лернейской гидры или Сциллы. Европейские драконы, несколько раз переменив вкусы, остановились на элегантной сдержанности.

Змей мой, будучи от рождения валлийским драконом, дополнительные головы себе приобрел после выпуска из университета, который он закончил вторым по успеваемости с конца. Посему назначили ему практику отбывать где подальше, то бишь на Руси. А на Руси чуды-юды поганые всю жизнь водились о трех, о шести, а то и о девяти головах. Вот и пришлось Змею соответствовать. И то левая голова выросла порядочная – шустрая да смышленая. А вот правая поначалу не задалась. То спала целыми днями, то огнем ни с того ни с сего во встречных гусей пулять начинала, то выла нескончаемые песни и не давала двум другим спать. И вообще говорила, что у нее загадочная русская душа и всяким немцам поганым ее не понять.

Помогла Змею баба-яга. И то случайно вышло. Сидел как-то Змей на болоте, морошку ел. Мимо яга и летела. Неспешно летела – природой любовалась. Вот правая голова ее одним метким плевком и сбила. Осерчала старуха, отбросила помело, схватила обеими руками ступу и прямо на нужную макушку ее и обрушила. Тут-то в голове и прояснилось. И стал Змей весь целый, веселый и довольный. И какой-то даже русский стал. Хотя родом-то он валлиец, это точно.

Змей открывает глаза

Каждый раз, когда Змей просыпался, он совершал открытия. Он открывал глаза и всегда находил что-то новое, невиданное. И всегда удивлялся.

Но Змею нравилось не только удивляться. Змею нравилось встречать знакомое. И как-то так получалось, что все знакомое все равно оказывалось невиданным и чудесным. Например, апрель. В апреле Змей совершал долгий перелет: пересекал аравийские пустыни, кавказские горы, вольные степи и оказывался, наконец, на Руси.

На Руси Змею нравилось. Там легко дышалось, было просторно его немаленьким телу и душе. Там, на лесных завалинках, еще оставались темные горы снега, а на полянах уже цвели наглые мать-и-мачехи и заливались скворцы. Змей за время долгой дороги худел, а есть еще было нечего. Поэтому Змей сразу, как прилетит, как осмотрит с удовольствием свой лесок и речку, бросался оземь и оборачивался добрым молодцем. И шел на село. На селе в конце апреля всегда есть работа. Дорогу поправить, церковь обновить, пустошь от коряг освободить. А то еще приспособился Змей паршу с коров сводить. Дыхнет пару раз дымом своим сернистым, скотине и полегчает. Потом май начинался, пахота с утра до вечера. За труды брал он с крестьян горшок каши с конопляным маслом или полкаравая хлеба с острой тертой редькой. Ежели Пасха случалась, доставались Змею и круглобокие красные яйца.

Конечно, и  драться приходилось. По весне у парней кровь играет и часто сходятся они на кулачки, особенно, если ошивается на селе здоровенный синеглазый детина, на которого почему-то девки заглядываются. С девками же Змей был вежлив, но осторожен.

А потом приходил день, когда зацветала черемуха. И тогда Змей, проснувшись, прежде чем открыть глаза, втягивал ноздрями воздух и замирал от радости. И не нужна ему больше была каша, и тяжелым ему казалось приземленное человеческое тело. Возвращался он тогда в свой исконный образ и взмывал стрелой в розовеющее небо.

Старый Пахомыч, который вставал раньше всех, стоял на крыльце, ежась, и наблюдал, как в лучах первой зари кувыркалось среди облаков чудо-юдо. "В этот год опять не будет земляники" – думал старик.

Сказочник и его друг

Жил-был веселый сказочник. Сказочник он был веселый, а человек грустный. Вокруг него вечно толпилась детвора с просьбами рассказать историю поинтереснее, но своих детей у него не было. По вечерам он приходил в свой пустой чистенький дом, съедал тарелочку тыквенного супа-пюре и выходил на крыльцо. Там он курил трубку, пускал большие неровные кольца и любовался закатом. И сочинял сказки.

Про мыльного пузыря, который чуть было не сделался папой римским, да на самой церемонии очень важный кардинал протянул руку, чтобы пощупать имеет ли святой отец искомое, и проколол пузыря острым ногтем на мизинце. Про лисичку-сестричку, которая обманула и зайчика-побегайчика, и волка-зубами щелка, и мышку-норушку, а медведя не смогла. Потому что медведь был старый, мудрый, а, самое главное, глухой. Про прекрасную принцессу, которая плакала жемчужными слезами и пополняла тем казну своего бессердечного отца, пока не выяснилось, что смеется она бриллиантами чистой воды. И тогда ее защекотали вусмерть. Про бравого солдата, который победил трех великанов и станцевал польку с румяной Аннушкой. А потом вечер кончался, на землю опускалась ночь и он шел в кабинет, где записывал свои сказки скрипучим обгрызенным пером.

У сказочника была тайна. Изредка, все чаще в августе, его навещал друг. Они выходили далеко за город в поле, полное зрелых подсолнухов, и вместе пускали кольца дыма и рассказывали друг другу истории. Только гость рассказывал были. Но эти были походили на сказки. И в тот день сказочник единственный раз за весь год спал спокойно и видел во сне обширные леса и светлые поляны, полные сладкой душистой ягоды. А друг его не спал. Не было для него места на обихоженной европейской земле. Всю ночь летел он, вольный и неутомимый, на юг, зимовать.

Змей и немец

Как-то раз напоролся Змей в лесу на геологов. Они сначала пару раз пальнули в Змея из новомодной пищали, а потом деру дали. Но оставили после себя много полезных вещей. Кашу с тушенкой Змей из котелка сам выхлебал, а как учуял спиртное, которого на дух не переносил, решил пустить его на медицинские цели и позвал бабу-ягу. Та поломалась немного, но пошла. Покопалась в палатках, примерила пару брошенных впопыхах курток и штопаный носок (один), нашла хорошее стеганное одеяло, почему-то на молнии и пачку лаврового листа. От спирта тоже не отказалась. Но кроме всего прочего, нашлась у геологов книжка.

Баба-яга сунула в нее нос да и зачиталась. А дочитав книгу, пересказала ее Змею. Книга была про немца. Немец курил трубку, играл на скрипке и ловил огромадных собак со странной фамилией. Еще немец падал в водопады и не расшибался. Немец, вроде бы, был вполне здоровый, но при нем постоянно находился доктор, который почему-то запрещал ему делать уколы. К немцу ходили люди и задавали ему вопросы. А он был умный-преумный и на все вопросы знал ответ.

Очень этот немец Змею понравился. Змей даже скрипку себе из поломанной сосны да старого мотка веревок соорудил. После первого же концерта на поляну заявился медведь, держа в передней лапе потерявшего сознание соловья, и слезно просил не пиликать больше. Змей еще пуще загордился и надумал курить. Насушил лопухов, камышину нашел потолще, да и затянулся. Но змеи приспособлены дым из ноздрей пущать, а не в себя втягивать. Закашлялся, засморкался и прослезился. Только вот доктора себе Змей так и не нашел. Не ходят доктора там, где Змей обретается. Да и ему в больнице делать нечего.

Змей, монахи и привязанности

В прежние времена Змей все больше в Индии зимовал. Найдет себе какой-нибудь заброшенный княжеский дворец глубоко в джунглях и живет там зим десять, пока не надоест. В Ганге купался, с крокодилами дрался, со слонами беседовал, кобр опасался. От кобриного яда у него жуткий насморк приключался и чесотка между головами. Любил Змей, когда в Индии сезон дождей начинался и все в рост пускалось, а потом зацветало. Любил Змей в звездные ночи подниматься высоко над джунглями и парить в черном бархатном небе. Вот только не любил Змей буддийских монахов. А все почему? Потому что случилась раз у него встреча.

По утру, спросонья, выбирался он как-то из зарослей и запутался в лианах. Только стал путы пережигать мелкими огненными плевками, как услышал биение барабанов и монотонное пение. Извернулся и увидел человек восемь бритых, в оранжевых покрывалах и с точками во лбу. Окружили они Змея, расселись в разных позах и давай под нос гудеть и покачиваться. Инда закружились головушки у Змея. Выпутался он из лиан, не очень грациозно плюхнулся на землю и приступил к человекам с распросами: кто, мол, такие и почто гудут. А те молчат, только еще быстрее качаются и в барабаны яростнее стучат. Подумал Змей, что плохо он их язык понимает и решил сыскать толмача.

На высоком каменном столбе посреди джунглей сидел в позе лотоса великий йога Шатхья и предавался самосовершенствованию. Вдруг откуда ни возьмись свалился на него крылатый трехголовый Наг, схватил когтистой лапой поперек узких чресл и понес. По пути на ломанном языке слезно просил уговорить рыжих людей уйти подальше и не мешать жить мирным нагам. Шатхья удивился, но не сильно, потому что испытал и преодолел все соблазны мира. Спустил его Наг на землю посреди буддийских монахов, а сам в сторонке стал и приготовился слушать.

И вот что Змей про себя узнал. Оказывается, его, Змея, нет, а есть он всего-навсего порождение злобного Мары. Оказывается, и Мары нет, и всего мира нет, а есть только нирвана. Но и нирваны тоже нет, потому что ее еще надо достигнуть. Задумался Змей и спросил:

– А если всего мира нет, то и земляники-ягоды, выходит, нет?

– Нет, – грозно сказал монах.

Вот тут Змей и затосковал. Монахи погундели-погундели и ушли, а тоска осталась. Даже спать не мог Змей, просыпался среди ночи вздыхал и думал: "Как так нет земляники?" и снова вздыхал.

Совсем извелся. Летел обратно в Россию и плакал горючими слезами. Только в июне и успокоился. Выполз на пригорок, оглядел зеленые листья да красные ягоды и сказал сам себе: "Соврали, нехристи". Но оранжевые плащи с тех пор не взлюбил и к философам относился настороженно.

Сказ про то, как Змей ходил на край мира правду искать

Узнал как-то Змей, что нет правды в земле русской, и страшно огорчился. Думал три дня и три ночи и решил правду сыскать и в землю русскую вернуть. Потом развернул крылья, посоветовался между тремя головами и решил для начала слетать на юг, поскольку дорога эта была ему хорошо известна. Летел Змей, летел, спрашивал по дороге встречных драконов и рыцарей, и прекрасных дев, и все ему отвечали, что слышали, будто есть где-то правда, но где точно – не знают, не ведают.