Пять сигарет Машимона

Карина привычно расположилась в предпоследнем ряду, возле окна. Здесь можно было спокойно подремать. Она вытянула ноги вперед, натянула капюшон на голову, прикрыла глаза.

Салана вычислила ее сразу. Кинула мысленно веревку к тому месту, где сидела ее жертва, и стала подбираться к ней шаг за шагом. Она не отводила взгляда до того момента, пока не приблизилась почти вплотную. Старуха изучала Карину, наклоняла голову то в одну сторону, то в другую. Во рту появился вкус тающего зефира. Да, она не ошиблась, это именно то, что нужно. Неиспачканная душа. Ее силы ей хватит на несколько месяцев существования. «Вот это удача!» – улыбнулась Салана, глядя на спящую Карину.

Вагон качнуло в сторону, Салана не удержалась на ногах и упала на место рядом. Карина проснулась и даже успела немного испугаться, увидев перед собой лицо старухи с бельмом. Салана быстро накрыла костлявой кистью руку Карины.

Поезд въехал в тоннель, замедлил свой ход. В полупустом вагоне никто и не заметил, что стало мигать освещение, каждый был занят своим делом. Беспардонная парочка целовалась и наглаживала друг друга. Банковский клерк в сером костюме уставился в экран телефона. Толстуха со спящим на пышной груди ребенком без умолку что-то доказывала сутулому мужу.

Салана сняла свою руку. Дышать было легче, перестало болеть левое колено. В голове крутился какой-то рецепт на латыни, возник образ жирного Хуана. Значит, девка уже в ней. Салана улыбнулась. На том месте, где только что сидела Карина лежала фигурка из папье-маше.

Ведьма аккуратно подняла новое приобретение и с восхищением стала рассматривать. Куколка была изящным скелетом в медицинской форме. Лицо обтянуто тонкой светлой кожей, глазницы обведены черной краской. На шее висит крохотный фонендоскоп, а через правую руку перекинут саквояж.

Осталось только закрепить на изящном черепе белый чепчик с красным крестом.

– Вот так будет красиво! – довольно проговорила Салана. – Добро пожаловать в мой мир, девочка. Эх, знать бы тебе, что таких подонков как твой Хуан любить никак нельзя. Поздно, уже для тебя все поздно. Ты ошиблась, и поэтому умерла. Не возражай, ты сама виновата: прилипла к нему, как жвачка к брюкам. «Люблю, обожаю, единственный!» Открою тебе тайну: его уже тошнило от тебя, а ты все тянула и тянула. И что в результате? Он с радостью продал тебя ради проститутки. Глупая, глупая овечка, – продолжала ведьма свои увещевания. – Хочешь жить в новом доме? Вижу, что хочешь. А может, это и к лучшему. Вот купят тебя богатые люди, привезут в дом с большими комнатами. Будешь стоять на полочке, такая красивая, вот там тебя и будут любить. Ты же хотела быть каменной истуканшей, и что бы все тебя любили. Тебе и гипсовая подойдет. Целый мир не обещаю, а семейку подберу. Мои куколки всем нравятся и поэтому стоите вы недешево. Завтра отвезу тебя в магазин. Думаю, что тебя купят сразу. Медсестры всем нравятся! – хихикала Салана, заворачивая фигурку в грязный платок.

***

Наутро Салана уже стояла перед дверьми еще не открывшегося магазина, в центре Мехико. Она прилипла к витрине лбом и с интересом рассматривала выставленный товар. Ее заметила молоденькая продавщица, поспешила открыть дверь. Девчонка ее боялась. Хозяина еще не было, а оставаться наедине со старой цыганкой вовсе не хотелось. Ведь про эту старуху в округе ходят нехорошие слухи. Салана прочла ее мысли и снисходительно улыбнулась.

– Доброе тебе утро, девочка. Я принесла работу, – она почти с головой нырнула в торбу и принялась перебирать содержимое. Наконец достала тряпичный сверток и положила на витрину. Кривые пальцы стали развязывать узел: «Ух, бабушка, затянула как. Сейчас, сейчас развяжу.»

Узел поддался, Салана аккуратно открыла сверток.

Позабыв на минуту о страхе, продавщица от изумления приоткрыла рот. Новая куколка была чудо как хороша: стройная медсестричка в кипенно-белом костюме, даже чепчик на голове. Ну вот как этой старой бабке удается делать из бумаги и клея столь интересные вещицы! Салана расплылась в довольной улыбке, обнажив своей щербатый рот.

Уже много лет ведьма носит сюда гипсовые фигурки. Туристам особенно приходятся по душе, скупают разом, несмотря на непомерно задранную цену. Лишь изредка жмутся немцы, но гансы все такие. Русские, японцы, и даже смешные крикливые китайцы – не считают денег. На витрине лишь по недоразумению задержалась фигурка скелета-актриски в черной широкополой шляпе с перьями. Салана принесла ее сюда несколькими днями раньше. На актриске, как и полагается, надето облегающее черное платье, руки украшают кружевные перчатки. В ней без труда узнавалась Сусанна Горейро – восходящая звезда одного латиноамериканского сериала про отраву и любовь.

Она ли это или другая, никто не стал выяснять. Видимо, сбрендившей старухе нравились сериалы, вот и лепила она копии героинь.

Салана отчетливо помнила, как с ней долго торговалась стервозная соперница Сусанны по актерскому цеху. Требовала все и сразу: главную роль в сериале, режиссера в мужья, работу в новом шоу. После сделки она получила все, о чем просила – Салана держала свое слово. Роль Сусанны отдали этой профурсетке, вдобавок и режиссер радостно перепрыгнул в ее постель. Далее ее ждали пробы на место ведущей в очередном нелепом молодежном шоу. Карьера обещала быть громкой. Все испортил длинный подол платья, за который зацепился долбаный каблук. Актриска с грохотом летела вниз, вопя от страха, тихо хрустнула шея.

На следующий день газеты кричали о «проклятой» роли в сериале «Отравленная любовь», в котором сразу двух актрис коснулось несчастье: одна бесследно исчезла, вторая же сломала шею. Режиссер сетовал на свою судьбу и невезение с бабами. За кулисами его ждала новая кандидатка на яркие софиты и успех.

***

Жизнь шумного города продолжалась. На следующий день фигурка медсестры привлечет внимание русской покупательницы. Она долго будет выбирать между актрисой и медсестрой. Затем аккуратно снимет с полки медсестру, на ломаном испанском попросит упаковать и, не торгуясь, оплатит чек.

Салана возвратится в свой домик на окраине города. В нем нет даже света. Только свечи и керосиновая лампа освещают единственную комнатку.

Она любит допоздна сидеть и смотреть в окно на мириады огней неспящего Мехико. Она слышит голоса, споры, мысли этой громады. Сортирует и раскладывает доносящиеся до нее мечты и помыслы. «Хорошее, хорошее и это хорошее. Фу, такое пресное хорошее, карамель что ли? И тебя к ним. Стоп! По-моему, то, что нужно», – ноздри Саланы со свистом всасывают привычный тухлый запах, она прикрывает правый глаз. «Пахнет, пахнет. Ко мне, сюда!» Салана подзывает запахи зависти и ненависти, ее ноздри как надутые паруса. Она замирает на минуту и пристально смотрит в ту сторону, откуда ветер принес новую работу. «От ведьмы ничего не скроешь сеньора. Не лей дорогие духи на свою черную суть, все равно дурно пахнешь.»

Наступило утро и солнце быстро раскалило дорогу. Дышать тяжело, но нужно идти. Салана перекидывает через плечо звенящую колокольчиками торбу, ей нужно поспешать, ее ждут новые сделки.

Глава 2.

Салана.

В те дальние времена в его мир пришли другие люди, облачённые в чёрные ткани, подпоясанные белыми веревками. Среди них не было женщин. «Странно, где их бабы? Выгнали их, или все кучей померли?» – размышлял Машимон.

В руках новые люди держали деревянные кресты, созывали собрания и пели протяжно. Сперва колдуну чужаки показались забавными. Но после ему было не до улыбок, потому что эти смешные человечки принесли его народу другого Бога, а его самого потребовали сжечь. Машимон знал, что он бессмертен, но превратиться в ветер и огонь ему вовсе не хотелось.

Его слуги запаниковали, ведь времени почти не оставалось на принятие правильного решения. Тогда пришёл на помощь престарелый служка-индеец, шмыгающий носом. Он-то понимал, что без Господина всем придётся несладко. Новый Бог пока был «непроверен», а Машимон был их Отцом. Он решал и помогал во многих делах. Да и гнев Машимона был страшен, ведь когда дух колдуна перейдет в ветер и огонь, не избежать большой беды тому племени, которое не защитило его, Бога-отца. Он всех сожжет и развеет по джунглям.

Сейчас люди в черных одеждах забирали не только веру, но язык и обычаи, а это было очень плохо, очень. Они уже сожгли все кодексы майя, встречались племена, которые утеряли свой язык и забросили пирамиды. Большая их часть лишилась своих вождей и шаманов. Люди стали болеть и вымирать от заразы, что слезла с железных одежд конкистадоров.

В голову верткого не по годам индейца пришла мысль: а пусть Машимон будет Иудой, тринадцатым другом нового Бога. Плохим другом. Служка любил слушать истории, и тогда один из монахов поведал ему, что их Бог был предан своим другом.

От такого поворота дух захватило и у Машимона. Но и это было не все. В Страстную пятницу прислуга колдуна должна была пронести его по улицам городка, а после – повесить.

Машимон захохотал.

В голове служки заскрежетал голос колдуна: «Меня повесить? Вы что, тараканы, совсем сбрендили? Ну повесите вы меня, сыновья мокриц. А что потом делать будете? Так и буду я висеть?» – чеканил Машимон в голове испуганного индейца.

– О, мой Господин, прости! – спешил с ответом он, – ты не будешь висеть ни часа. Мы тебя оживим. Ты станешь снова живой, как новый Бог Иисус!

Машимону стало так смешно, что он начал раскачиваться из стороны в сторону, пока не накренился так сильно, что с него слетели все праздничные ленты, повязанные вокруг коротенькой шеи. Затем его тело громко брякнулось о земляной пол и продолжило раскачиваться. Вокруг него бегал служка и в панике взмахивал руками. Он схватил деревянное тело Бога и поставил на место.

Машимон резко оборвал свой смех и с удивлением вперил маленькие глазки-угольки в человека.

–А ты умнее чем твой отец, и дед, и даже прадед. Еще те были тупни. Хорошо. Давай. Поиграем. Праздник. Виселица. Раз, два, три – и я новый Бог! – перечислял Машимон действия и события как детскую считалку.

Спустя несколько дней группа индейцев пришла к аббату, который и требовал уничтожения этого деревянного приспешника дьявола. Переводчиком выступил все тот же служка. Он первым освоил новый язык, и даже мог прочесть пару молитв на латыни.

Предложение индейцев сделать из Машимона сначала Иуду, а затем Иосифа аббата не впечатлило. Он почувствовал подвох и тут же принялся резко отчитывать мявшихся индейцев.

– Церковь Христа велит вам сжечь идола. Иначе гореть всем вам и вашим детям, и внукам в гиене огненной! О, Дева Мария, что они надумали! Вы глупцы, не знаете, что есть Святая Инквизиция, она-то защитит нашу веру от таких как вы! – визжал аббат, и его лицо при этом стало красным, как закат над джунглями.

Зашептали, загудели индейцы. Визг человечка в черной ткани им не понравился. Кто-то покрепче перехватил копье, и этот угрожающий жест не прошел мимо взгляда священника.

– Мы не будем его сжигать, – тихо и четко произнёс служка, – он сперва умрет, как предатель Иуда. Потом твой Новый и Великий Бог даст ему новую жизнь. Ведь ты сам нам говорил, что он всех простит, и всем даст еще жизни. Разве Машимон не заслуживает второй жизни? Он же тоже великий! – уже перешел на тон выше служка. Индейцы слушали его молча, не понимая ни слова.

– Твой Бог даст нашему новую жизнь и наречёт его своим Отцом! – закончил пламенную речь служка.

У аббата нестерпимо начала болеть голова и к тому моменту, когда тихий индеец закрутил эту хитрую историю с перевоплощением деревянного идола, головная боль разорвалась на тысячу мелких иголок, которые тут же воткнулись в его мозг.

– Чей отец? Бога нашего Иисуса, великомученика? – хрипел от боли аббат. – Вы там чего опять пили? Пошли вон отсюда, нелюди! С вами завтра по-другому поговорю! – выпалил и бессильно упал в глубокое резное кресло из чёрного дуба.

Индейцы стали громко переговариваться и даже покрикивать, и кивать в его сторону. Гнев заполнил небольшой притвор, и скоро должен был прорваться наружу.

– Господин наш, послушай! – продолжил служка, которого тоже напугал грозный настрой его братьев. – Машимон и есть наш Бог, как отец твоего Бога. Будет он Иосифом-плотником. Если ты заберёшь у нас Иосифа, мы уйдём. И войны твои в железных одеждах нам не преграда! И не будет тебе ни сыра, ни маниоки, ни коз.

Голова аббата дернулась в сторону, где стоял парламентер. Он понял, что поднимается бунт. И дай Всевышний, чтобы сейчас ему не вспороли брюхо. Вполне вероятно, что эти маленькие люди с разрисованной кожей и с дырками в ноздрях просто перебьют всех монахов и продолжат возносить своего Машимона. И закончится его путь на этой земле, а его тело и тела братьев так и останутся гнить без погребения под солнцем чужбины.

У аббата не осталось не сил, ни желания упираться, как и служить здесь, в забытом Богом месте. Его честолюбивые мечты о тихом аббатстве, где-то на нежном побережье любимой Испании были перечёркнуты этой миссией спасения и привлечения в орден непонятного и чудного народа.

Аббат нахмурил брови. Индейцы так же с трудом себя сдерживали и ждали решения. Затем аббат медленно поднялся из своего кресла и сделал несколько шагов к большому деревянному распятию.

Никто не ожидал, что он подскочит на месте как ужаленный осой, а после шлепнется у креста, раскинув руки в разные стороны. Аббат стал шептать молитву. Служка кивнул своим сородичам и те повторили кульбит аббата. Но слова молитвы они не смогли проговорить, поэтому просто мычали.