Лабиринт

Тем временем пугающий шепот становился все громче и вскоре он начал сводить нас с ума.

Мне хотелось заткнуть уши руками, но внезапно я обнаружил, что не могу пошевелиться.

Так мы и замерли, стоя посреди комнаты.

А потом шепот затих. Я почувствовал облегчение, но оно было недолгим.

Почти сразу раздался плач младенца. Но и это было еще не все. Воспаленная фантазия создателя этого лабиринта не знала границ. На стене слева от нас зажглись огненные буквы. Надпись на стене гласила: «Младенец плачет, младенца надо успокоить. Спойте колыбельную песню, тогда оцепенение будет снято и дверь откроется».

– Ну и что вы об этом думаете? – спросил я, прочитав надпись и тут же сам ответил на свой вопрос. – Это же форменное издевательство! Лично я не собираюсь ничего петь!

Сначала нас заперли в этой комнате, которая вовсе не оказалась кабинетом Леандро. Впрочем, кто знает, может это действительно его кабинет. Но его-то здесь нет!

А теперь еще и требуют спеть колыбельную песню для орущего нам под ухо невидимого младенца!

– Я тоже не собираюсь. Вот еще! – сказал Марк.

– Ребята, хватит возмущаться! – сказала Берта.

– Нет, я буду возмущаться! Все, хватит! Я больше идиотские задания выполнять не буду! Не хочу я петь песню! Тем более колыбельную! – заявил Марк.

– Боюсь пока у нас по-прежнему нет другого выбора. Нам нужно играть по его правилам. – сказала Берта.

– Нет! Хватит играть по его правилам! Я не намерен больше выполнять никаких указов Леандро! – сказал я.

– И что же мы будем просто сидеть? – воскликнула Берта. – Мы даже шевельнуться не можем!

Плач невидимого младенца тем временем все усиливался.

Я с раздражением вздохнул.

– Ребята, давайте петь песню! – сказал Томас.

– Нет! Я сказал же, что не буду петь! Если тебе так сильно хочется, сам пой! Или что, ты не хочешь выглядеть по-идиотски в одиночку? – ехидно спросил Марк.

Томас насупился. Марк попал в точку.

– Ладно, черт с вами со всеми! – сказала Берта. – Я одна спою!

Берта запела мелодичным голосом колыбельную:

– Баю-баюшки-баю, не ложися на краю…

Однако младенца это не успокоило. Он еще громче закричал.

Марк не выдержал криков и тоже затянул.

– Баю-баюшки, баю, не ложися на краю! Придет серенький вол-чок, и укусит за бо-чок!

Марк пел ужасно!

Своим грубым голосом он не спел, а проорал эти слова.

– Марк, тебе просто противопоказано петь! – сказал я, морщась.

Младенец был того же мнения.

От этой колыбельной он разошелся еще сильнее.

Я чувствовал, что еще немного и моя голова взорвется.

В одно ухо мне орал младенец, а в другое громко фальшивил Марк.

– Марк, замолчи! – взмолился я. – Хватит!

– Да что не так?! – спросил Марк.

– Ты не поешь, а орешь! Не видишь, что ли, от твоего ужасного пения он орет еще сильнее!

– Не нравится, сам придумай, как заткнуть этот ор. – ответил Марк и замолчал.

– Ладно, – вздохнул я. – я уже готов спеть эту чертову колыбельную, лишь бы только он заткнулся.

«Берта права, у нас нет другого выбора. Да и Томас, возможно, прав и Леандро действительно маг. А значит в любой момент он может сделать с нами все, что ему заблагорассудится. Сейчас мы не можем двигаться, а если мы откажется петь, кто знает, что он сделает в этом случае. Лучше его не злить. Так что надо делать то, что от нас требуют» – подумал я, но тут же снова засомневался в версии Томаса: «Нет, я совершенно не могу поверить в то, что Леандро маг! Вероятно, есть какая-то хитрость, которая позволяет ему это с нами проделывать, но это явно не магия! Тогда что? Фокусы? А что, это вполне возможно…»

Крик младенца стал еще громче и я, прервав размышления, затянул колыбельную:

– Спи моя гадость, усни.

В доме погасли огни.

С полочки капает гной.

Спой эту песню со мной.

Видимо, пел я и в самом деле гораздо лучше Марка.

Хотя до пения Берты я все равно тоже не дотягивал. Уж не знаю, чем не угодила младенцу песня Берты. Возможно, она была для него слишком милая. А вот на мою песенку младенец отреагировал благодушно.

Наверное, эта песенка больше отвечала нраву младенца и лабиринта, потому как после моего исполнения плач прекратился и в ту же секунду, как и было обещано, с нас было снято оцепенение. Мы вновь могли шевелиться и, не желая больше здесь задерживаться, бросились к двери, которая к нашей радости в этот момент распахнулась сама по себе.

– Ну, Алекс, ты молоток! – сказал Томас. – Так быстро заткнул младенца, а еще петь не хотел.

Я улыбнулся.

– Меня больше радует, что дверь открылась. – сказал я. – Лучше продолжать путь, пусть даже по этому лабиринту, чем сидеть на одном месте.

Однако обрадовались мы рано.