Берег Живых. Наследники Императора

?

Боевой клич людей… Ржание обезумевших лошадей… Жуткий день ожил перед внутренним взором Паваха. Снова он скидывал с колесницы Хэфера, слишком занятого стрельбой по нападавшим наёмникам, чтобы предугадать удар от телохранителя. Снова бежал на помощь верный Сенахт, и Метджен посылал ему вслед копьё. Снова колесница уносила их прочь от места неравного боя. Они должны были остаться, убедиться, что наследник погиб, и доставить его изувеченное тело в условленное место. Но неожиданный приход пустынных хищников смешал все планы. Павах и Метджен еле успели уйти.

Снова стремительно неслась колесница, и у самых ног клацали челюсти песчаных ша. А потом жуткие насмешливые взгляды чудовищ провожали бывших телохранителей навстречу не менее жуткой судьбе.

Павах застонал, сильнее сжимая виски ладонями и пытаясь сфокусироваться на том, что было здесь и сейчас. Кто-то из солдат предлагал ему воды. Воин с благодарностью улыбнулся, сделал несколько жадных глотков из фляги и тряхнул головой. Постепенно он приходил в себя и наконец-то слышал реальные голоса.

– Всё хорошо, – сказал бывший телохранитель и поднялся, опираясь на руку одного из солдат. – Здесь ничего нет. Вернёмся в храм.

Воины наскоро восстановили захоронение. Павах старался не думать о людях, которых он оставил здесь погибать. То, что они не выжили, было к лучшему – не осталось свидетелей жуткого дня. Беспокоило его только одно: пропажа останков Хэфера.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, Павах обернулся. Верховный Жрец храма внимательно наблюдал за ним, поглаживая своих псов. «Нет, он не может знать…» – в очередной раз подумал воин и кивнул бальзамировщику, как ни в чём не бывало. Затем он отдал приказ воинам возвращаться.

Отряд вернулся в храм уже с наступлением сумерек. Далеко в некрополе тонко подвывали шакалы. Со стороны песков доносились голоса других тварей, о которых Павах старался не думать.

– Итак, мне проводить тебя к телу? – учтиво осведомился бальзамировщик, подходя к бывшему телохранителю.

Воину не понравился этот спокойный выжидающий взгляд. А ведь он просил жреца разобраться с мумией без него буквально вчера! Паваха снова как будто испытывали. Сил смотреть ещё и на останки Сенахта у него сегодня не было, но он упрямо вскинул голову и ответил:

– Да, проводи, мудрый.

– Как тебе будет угодно, – кивнул жрец и поманил его за собой.

Вдвоём они прошли по обветшалым помещениям внутрь и куда-то вниз. Здесь фрески с изображениями Западного Берега были обновлены свежими красками. Перед статуями Ануи, внушавшими Паваху священный трепет, стояли вино и пища и курились благовония. Ароматный дым вызывал странное удушающее ощущение. Взгляды Стража Порога и его свиты казались воину осуждающими, пугающими. Но нет – это была всего лишь игра света и теней, ведь лица и звериные морды на фресках оставались столь же умиротворёнными, какими и были изображены рукой древнего художника.

Верховный Жрец привёл воина в сакральное закрытое для непосвящённых место – залы подготовки. Здесь рельефы содержали священные тексты с описаниями искусства сохранения тел для вечности. Как и большинство рэмеи, тем более благородных, Павах был образован, но и он не понимал многого из написанного и изображённого здесь. Да он и не пытался вчитываться, лишь силился собрать всю свою волю для того, что ему предстояло совершить.

Они прошли зал омовений и оказались в зале с бассейнами, наполненными каменной солью и благовониями. Рядом с одним из бассейнов на столе лежало высушенное тело, местами грубо облепленное глиной. Лицо его было закрыто безликой гипсовой маской. Павах поморщился, не в силах поверить, что эта жалкая хрупкая форма – всё, что осталось от высокого крепкого воина, рыбацкого сына Сенахта, близкого друга царевича. Весёлый, статный молодой мужчина, немного грубоватый в силу своего простого происхождения, Сенахт на многих производил приятное впечатление. Девушки так и вовсе обожали этого добродушного великана. В бою он был страшен, как один из Ануират, но в обычной жизни отличался спокойствием и рассудительностью. Сенахт был сильнее Паваха и даже сильнее Метджена, но в последнем бою его, как и господина, поджидало предательство, сгубившее обоих.

– Нам удалось добыть священную глину из ближайшего храма только на днях, – пояснил бальзамировщик. – Поэтому мы ещё не успели вылепить подобающую форму там, где не достаёт плоти. И мы не знаем, как восстановить его лицо, чтобы душа узнала своё тело – некому рассказать нам, как он выглядел.

Павах закусил губу. Да, он мог бы рассказать… Но ведь тело необходимо уничтожить, разбить форму, чтобы о предателе не осталось памяти!

О предателе… На самом деле, о единственном, кто до конца остался верен наследнику…

Верховный Жрец поднёс Паваху молот и топор. Воин непонимающе посмотрел на него.

– Ты ведь хотел совершить правосудие, – бесстрастно произнёс бальзамировщик и вложил в его руки простые инструменты, сейчас казавшиеся более жуткими, чем самые изощрённые орудия пыток.

Павах отложил топор, покрепче ухватил молот и приблизился к телу. Гипсовая маска – да, это должно быть легко. Он занёс молот, чтобы раскрошить и маску, и череп. Некстати Паваху вспомнилось обычно такое доброе открытое лицо, исказившееся от гнева и презрения, когда Сенахт осознал предательство и бросился защищать своего господина. Даже тяжело раненый Метдженом, он продолжал биться. С уст Сенахта не слетело ни одного проклятия в сторону бывших товарищей по оружию – он лишь яростно отбивался от нападавших людей. Но и взгляда его было достаточно – взгляда, перечеркнувшего долгие годы их дружбы. Да, Сенахт истово возненавидел их обоих – тех, к кому так тянулся и с кого брал пример в своей службе царевичу, – и был прав.

Павах почувствовал, как дрогнули его руки, а на глазах выступили слёзы. Он опустил молот и упал на колени, содрогаясь в беззвучных рыданиях. Нет, он не мог обречь своего брата по оружию на забвение, предназначавшееся для похороненного с почестями Метджена и для него самого.

Через некоторое время воин почувствовал на плече тяжёлую руку бальзамировщика, к счастью, всё ещё обтянутую льняной перчаткой.

– Страж Порога запомнит твоё решение, воин, – тихо произнёс жрец. – Но что ты скажешь нашему Владыке?

Павах беспомощно пожал плечами, хватая ртом воздух.

– Не знаю… – хрипло прошептал он. – Но если ты никому не расскажешь… я набросаю для тебя его портрет, как смогу… чтобы душа узнала тело и не потерялась.

Бальзамировщик взглянул на гостя с немалым удивлением… и с одобрением. Он принёс письменные принадлежности, сел рядом с Павахом у стола, на котором покоилось тело, и развернул свиток бумажного тростника.

– Расскажи мне, – попросил он. – Сделаем набросок вместе. Ты скажешь, похож или нет.

Павах придвинулся ближе, закрыл глаза, вспоминая лицо Сенахта до мельчайших черт, и начал рассказывать. В эти мгновения ему казалось, что взгляды с фресок стали немного мягче.

?

Поступок воина изменил мнение Перкау о нём. Всё оказалось сложнее, куда как сложнее, чем он предполагал. Нужно было расспросить Хэфера подробнее, но царевич приходил в себя редко и ненадолго, и лишний раз тревожить его не хотелось.

Когда они закончили с портретом Сенахта, бывший телохранитель отправился отдыхать. Жрец, хоть и тоже падал с ног от усталости после минувшего дня, поспешил навестить особого гостя. На время пребывания здесь отряда Паваха бальзамировщики бережно перенесли царевича в одно из заупокойных святилищ в некрополе и устроили ему там временное жилище. Наследник даже не заметил разницы, так тяжело было его состояние. А солдаты не стремились осматривать гробницы, тем более что служители Ануи сами с готовностью показали им и храм, и плато некрополя, и вообще оказывали любое содействие, достойное посланников Императора.

Сейчас за Хэфером ухаживала Лират, самая старая жрица общины, прежде возглавлявшая обитель. Она-то и встретила Перкау на пороге маленького святилища, встревоженная и мрачная.

– Я уже думала послать за тобой, – сказала женщина, хмурясь, – хоть и понимаю необходимость не привлекать лишнего внимания.

– Как он? – спросил Перкау, вступая в полумрак покоев.

– Не приходит в сознание почти сутки, – сухо ответила жрица. – Огонь его жизни снова начинает меркнуть.

– Но этого не может быть!

– Посмотри сам. Тебе не понравится, что я скажу… но нам нужна Тэра.

– Исключено, – Перкау резко покачал головой. – Она и без того вложила в исцеление слишком много себя. Мы должны справиться своими силами. В конце концов, мы – посвящённые жрецы!

Тонкие губы жрицы сжались в напряжённую линию.

– Мы рискуем потерять его.

– Не заставляй меня выбирать…

– Ты знаешь, что можно сохранить обоих, – заметила Лират, заглядывая жрецу в глаза. – Ты ведь и сам думал о… выгоде, которую можно извлечь из этой истории, не так ли?

– Если это можно назвать выгодой, – Перкау невесело усмехнулся и опустился на циновки рядом с царевичем.

Дыхание наследника было едва различимо. Даже в тусклых отблесках светильника бросалось в глаза, каким измученным и напряжённым было его осунувшееся лицо. Перкау не понравилось это совпадение – Хэферу стало хуже с прибытием имперского отряда и его бывшего телохранителя. Очевидно, Проклятие Ваэссира сплело между ними некую связь… Но ведь она должна была принести пользу наследнику, а не навредить ему!

Перкау снял перчатки и провёл ладонями над телом царевича, прощупывая энергетические центры. Затем он кончиками пальцев задействовал несколько точек, хотя понимал, что Лират и сама уже сделала всё, что могла. Тихим голосом жрец начал читать воззвание к Стражу Порога, нащупывая с таким трудом найденную, но снова ускользавшую нить жизни царевича. В этот момент Хэфер, до конца не приходя в себя, отрывисто, едва слышно зашептал что-то. Бальзамировщик склонился к нему, чтобы разобрать слова, и вздрогнул. Царевич звал ту, имя которой он даже не знал, – свою «путеводную музыку». Перкау медленно распрямился и поднял глаза на Лират. Жрица развела руками и проговорила:

– У нас нет выбора. Хотя бы расскажи девочке – она имеет право знать.

– Я знаю, что она выберет, – печально ответил жрец. – В том-то и дело…

Лират сочувственно посмотрела на него и покачала головой:

– Мой друг, ты ведь всегда знал, с того самого дня, как священный пёс привёл тебя к мёртвой женщине и её младенцу. Ещё до того, как начал обучать, ты знал, что на много лет переживёшь её.