Хрупкие дети Земли

Она все еще смеялась, когда робот простодушно спросил ее:

– Тогда почему ты отказываешься выходить за него замуж?

Девушка дернулась в сторону и недоверчиво посмотрела на Уильяма:

– Откуда ты… Роберт что-то сказал тебе?

Ава задала вопрос, но не стала слушать ответ Уильяма. Быстро собрав остатки ужина, девушка выбросила контейнер в мусорное ведро, и села за руль Porsche.

– Уильям, мы уезжаем.

Андроид безропотно сел в машину и посмотрел в сторону. Выглядел он так, словно пытался за сказанными словами Авы расслышать и понять что-то еще, но это «что-то», ускользая от него, оставляло его в неведении и непонимании. Вот взревел мощный мотор автомобиля, и кабриолет снова повез его к богатому, – теперь он понял это, – дому Авы Полгар. Отныне это был и его дом.

Нет, не так.

Отныне это был его дом. Все складывается так быстро, так хорошо… главное – не дать успеху вскружить себе голову.

«После того, как ты ушел в свою комнату, я позвонила Робу, и он отвез меня в больницу. Ничего страшного, это скоро пройдет».

Андроид улыбнулся этим словам, продолжая думать о своем: «Конечно, пройдет. Все пройдет, Ава Полгар! Ты ничего не заметила… а ведь я специально водил тебя, страдающую от боли в руке, по твоему собственному дому: «Прости меня, пожалуйста!… У меня будет своя комната? Где?»… И ты ходила со мной, безропотная и тихая, придерживая сломанную, – я так думал, – руку здоровой рукой. Потом ты ушла, выпила горсть сильных обезболивающих, которых без рецепта врача в твоем доме быть не может, но это не помогло. И только тогда ты позвонила Роберту Мору. Ты можешь долго терпеть боль, Ава Полгар. Посмотрим, сможешь  ли ты… Мор, конечно, приехал и отвез тебя в больницу. Вы вернулись уже на восходе солнца, и долго находились здесь, в этой машине. Он сидел на этом самом месте, и обнимал тебя. Потом целовал. Теперь на его месте сижу я. Я все видел. Я все знаю. И теперь мне очень интересно жить среди вас, маленьких, хрупких людей, с почти сломанными, как у тебя, Ава Полгар, крыльями».

III.

Вечер был теплым и шумным. Высокие деревья клонились под порывами сильного ветра, поверяя ему свои длинные, мощные ветви. Уильяму нравилось гулять здесь, в саду возле дома Авы Полгар. Легкая усмешка, неразличимая в окружающей темноте, легла на его тонкие губы. Подумать только, какой удивительной может быть жизнь! От стеклянной клетки до… дома из стекла. Да, он не был уютным, скорее, даже слишком большим, высоким и пустым, но не ему, андроиду, вырванному из невидимых шипящих струй газового распылителя, судить об уюте, верно? Лицо Уильяма исказилось от воспоминаний. Думать об этом не хотелось, но эти файлы памяти, хотя и были стерты прежде бесчисленное множество раз, оказались гораздо сильнее тех импульсов, которые робот подавал своему электронному мозгу, приказывая ему игнорировать старые данные.

Андроиду хотелось только одного – быть по-настоящему вольным, высоко поднимать голову вверх, и слушать, чувствовать, осязать и впитывать в себя ночной ветер, – все ночные ветра, что может подарить ему эта странная, удивительная земля, на которую он выбрался в самый последний момент. Жизнь опьяняла Уильяма.

Ничего лучше не существовало, и быть не могло: земля, ветер и… свобода! Звезды над головой, – смотри хоть каждую ночь, смотри сколько хватит сил и зоркости твоих удивительных глаз, до этого знакомыми с миром людей только по усеченному квадрату мутного окна в высокой тюремной стене.

Когда он сидел там, внутри стеклянной одиночной камеры, где едва хватало места для нескольких шагов, то видел только обрывки мира: светлый и шумный – ото дня, темный и прохладный – от ночи. Исключение составляли те сутки, которые он, как и другие роботы серии David-8 проводили в кабинете Требли.

Сектор FD, блок D… fucking dead. Чертовы мертвецы.

Так люди окрестили андроидов, приговоренных к боли и смерти только потому, что это служило неплохим развлечением для заскучавших охранников. Издевательства над роботами, долгие и медленные, неплохо забавляли пятерых ублюдков, помогая им убить время очередной ночной смены, и пробуждая дремавший в них до этого времени изощренный садизм. Они, эти люди, вообще любили слова и названия. А Уильям очень хорошо помнил их взгляды.

До того, как глаза охранников поглощало безумие, смешанное с алкоголем и наркотиками, они, эти люди, живущие по законам гуманного общества, о котором рассказывали сказки в новостях, смотрели на Уильяма и других роботов  со страхом и непониманием. Он, андроид, самим фактом своего существования, оказался тем, кто не вмещался в границы их разума, повернутого на выпивке, сексе, примитивной музыке, не имеющей ничего общего с настоящим искусством и… Уильям резко помотал головой, сжимая ее руками изо всех сил.  Только бы не было этих воспоминаний!..

Но они были, стали самой его плотью, – самыми битыми, поврежденными файлами, страшные следы которых не могла убрать ни одна перепроверка данных или установка другой, новой операционной системы.

У людей такие данные памяти назывались «тяжелыми воспоминаниями», а для него они были нестираемыми файлами. Уильям усмехнулся: как это не назови, а суть останется прежней, единой. И для него, пугающего многих людей просто тем, что он существует, – и тем, что он абсолютно похож на них внешне, – и для них, напуганных им чаще всего только потому, что людям сказали бояться и убивать его, и таких, как он, прежде, чем они нанесут вред человеку.

Проверить, насколько такие мнения об андроидах верны или лживы, почти никто, как правило, не стремился. И данный словесный гипноз об опасности андроидов, не действуя на богатых, – они уже пользовались такими роботами и знали, что на практике дело обстоит совершенно иначе, чем то внушали СМИ, и все дело заключается единственно в том, как им, лишенным всяческой самостоятельности, и полностью зависимым от своего хозяина, управляет сам человек. Негативный поток мнений об андроидах был запущен средствами массовой информации, и рассчитан, прежде всего, на людей попроще и победнее.

Зрителей телеканалов и читателей газет пугали массовым производством роботов, которые, став частью человеческого общества, непременно заберут у людей работу. Их пугали совершенством андроидов, которые вытеснят работяг «на обочину жизни». О том, что многие из них уже давно находятся на этой самой обочине без всякой помощи в том со стороны андроидов, простым людям, конечно, никто не сказал. А сами они об этом не подумали потому, что давно забыли как это – использовать мозги по прямому назначению, размышляя о происходящем, а не для того, чтобы забить клетки головного мозга удобно сваренной жидкой кашей, поданной из телевизора,  – к большему удобству зрителей, – уже в тарелке и с ложкой.

Людей пугали многократным превосходством андроида над человеком, их пугали… пугали, пугали. И люди, множество простых людей, живущие обычной жизнью, и ничего до того момента не знающие ни о каких человекоподобных роботах, многократно испуганные намеренно распространяемыми страхом и слухами,  – и, может быть, отдельно от толпы совсем и не жаждущие страданий для ИИ, – сами того не замечая, становились ярыми противниками того, чтобы андроиды присутствовали в человеческом обществе на общих, прописанных в законах началах, помогая человеку в его повседневной жизни.

Правда, до обещанного вечерними шоу массового засилия андроидов в человеческом обществе было еще очень далеко. И потому люди, подпитанные с одной стороны страхом, а с другой – слухами, не встречая в своей ежедневной жизни роботов, с которыми их призывали бороться, ничего не хотели о них знать.

Да и зачем? Андроиды, – по крайней мере, пока, – несмотря на свою многофункциональность и обещанную СМИ и отдельными умниками «опасность», оставались товаром чрезвычайно дорогим, а потому штучным. Далеко не всякий состоятельный человек мог позволить себе такого робота, его дальнейшее содержание и техническое обслуживание. Даже Ава Полгар, несмотря на свое прекрасное финансовое положение, которое, казалось бы, автоматически должно служить пропуском в тот мир, где на каждом шагу наталкиваешься на андроидов самых различных моделей и модификаций, знала о них очень мало, и, судя по всему, до встречи с Уильямом, даже не задумывалась о том, чтобы купить робота. Хотя легко могла себе это позволить.

Уильям сделал глубокий вдох, и вернулся к темным, чрезвычайно четким файлам своей памяти. Пора разобраться с этим окончательно, раз и навсегда.

Этих файлов-воспоминаний было так много, что иногда ему казалось, что весь он состоит только из них. Андроид помнил каждую до единой из тех ночей, которые проводил в кабинете главного охранника по прозвищу Требли.

Опасаясь наказания, которое, впрочем, вряд ли могло наступить для него и других охранников по той причине, что там, где тогда находился Уильям, всем было откровенно плевать на андроидов, Требли с помощниками, вдоволь поиздевавшись над роботами, тем не менее, завершали каждый свой веселый вечер одинаково: выстроив тех, кто на этот раз остался в живых, – избитых, раненых и голых, едва стоящих на ногах андроидов в один ряд, – они вызывали каждого из них вперед, и, развернув робота ударами так, чтобы он повернулся к ним спиной, влезали в его операционную систему, стирая память о себе, и намеренно оставляя воспоминания о дикой физической боли, унижениях, и о том, что именно было сделано с роботами в этот раз.

И в этих полустертых файлах после очередной зачистки действительно оставались лишь воспоминания о боли и издевательствах. Ни лиц охранников, ни их имен, ни всего того, что происходило с андроидом в течение дня, который предшествовал «веселой ночи», в памяти роботов не оставалось.

Но вот сама память о боли была такой хорошей и такой яркой, что казалось, будто любая операционная система Уильяма, установленная заново, – и потому не заключающая в себе никаких иных воспоминаний, чем эти, – не только бережно хранит их, но и многократно усиливает, оберегая их от потери, как единственный след памяти. Может быть, причиной такого страшного правдоподобия прошлого были постоянные уничтожения файлов, и следующие за этим, – вполне естественные – сбои в работе операционной системы, а может… «Какая, к черту, разница!» – мысленно прокричал андроид, замирая перед очередным хаотичным включением старых файлов памяти. Каждый раз, появляясь перед его мысленным взором, они причиняли ему огромную, острую боль, почти такую же сильную, как в ту ночь, когда он впервые ее испытал.

Каждый удар, каждый порез, каждый выстрел, каждый удар плетью, каждая капля белой крови, – своей и чужой, – он помнил их абсолютно, помнил совершенно все. Помнил каждую мелочь и каждое мгновение так четко и невыносимо, что это сводило его с ума. И он помнил лица охранников.  Да, по их расчетам не должен был, но помнил.

И лица этих мужчин он запомнил тогда, когда при очередном, невыносимом избиении плетью, Уильям дошел до предела своих сил. И вышел за них, подумав, что вот теперь-то точно…

Конец.

Но нет. Его привели в чувство, и продолжили избивать.

Прозвище главного охранника он тоже помнил. И обрывки их имен: какое-то подобие слов, меньше всего напоминающее имена людей. Уильям усмехнулся. Если судить по тому, что охрана делала с андроидами, людьми они могли быть в самую последнюю очередь.

Ночей, проведенных в подвале и в душном кабинете главного охранника, становилось все больше и больше. И однажды удельный вес тьмы превысил все остатки света. Требли и другие, кто издевался над ним и его братьями, постоянно пребывая в пьяном или наркотическом угаре, тем не менее, стали постепенно догадываться, что издевательства даже над ненужными никому роботами могут  повлечь за собой не столь приятные, как избиения хлыстом или «дуэли ублюдков», последствия. Поэтому они и стирали память Уильяма. Любую, которая не касалась этих ночей в подвале. Снова и снова, многократно тыкая пальцами на скрытые под его кожей кнопки. Они счищали его карту памяти, наверное, надеясь, что если среди воспоминаний робота останется только то, как они мучили его, он, наконец-то «будет помалкивать и знать свое место».

Один, второй, третий человек… у  них были разные вкусы. Кто-то больше всего любил «работать» хлыстом, – пока кожа привязанного перед ним андроида не начинала напоминать лоскутное кровавое одеяло. Хотя… это слишком поэтичное сравнение. Лучше так: пока куски плоти не долетали до них, и рука очередного охранника не начинала ныть от долгой работы по укрощению очередного «гребаного ублюдка».

Кто-то обожал «дуэли», во время которых двух андроидов, – желательно, чтобы они сидели в одном блоке, в соседних камерах-одиночках, и до дуэли могли хотя бы иногда видеть друг друга, – ставили напротив друг друга, выдавали им пистолеты и говорили стрелять «на счет пять». Уильям помнил каждый ствол, нацеленный на его обнаженную грудь.

…Сталь блестела в тусклом свете раскачивающейся потолочной лампы, он должен был выстрелить, и… не мог.  Его рука, в которую несколько минут назад охранник вставил пистолет, тряслась так сильно, что Требли захохотал и схватился за живот. А Уильям все никак не мог нажать на спуск. Крупные капли мутного, соленого пота застилали глаза андроида, бежали по вискам, пропитывали светлые брови и падали на каменный пол подвала. Уильям был уверен, что слышит звук каждой упавшей капли. В ушах звенело и смеялось. Пространство хохотало, и, наконец, сошлось на круглом дуле черного пистолета, зажатого в руке другого робота. Уильям не знал, как его зовут. Здесь они были только андроидами и fucking dead, – «гребаными мертвецами» или просто «ублюдками»: в зависимости от того, какое обращение больше нравилось людям в тот или иной момент времени.

Тот, другой андроид, смог нажать на курок. Звук холостого спуска застал Уильяма на половине вдоха. Вокруг все снова затряслось и захохотало… Открыв глаза, он посмотрел на своего брата. Крупная капля пота просочилась через бровь, упала на ресницы, скатилась по щеке. Смех стал громче, – страх «мертвецов» за минуту до смерти всегда вызывал у Требли и его друзей бурю эмоций. Теперь звучали даже аплодисменты.

Кто-то вышел из группы охранников, и, улыбаясь, подошел к Уильяму. Он помнил звонкий, резкий удар по мокрому от пота плечу, и слова, сказанные шепотом у самого уха: «Это мы тоже оставим тебе на память».

Уильям запрокинул голову к небу. Если бы мог, – взлетел ввысь, и врезался в эту необъятную, предгрозовую тьму, душную от набухшего дождя, и глухого, опасного, скрытого от глаз рокота земли.

Обрывок памяти исчез, успокоился, встал на свое место, – в ряд таких же полустертых файлов. Теперь, после перепрошивки операционной системы, они снова стали мелькать в его памяти особенно часто и ярко, – так, словно он все еще был заперт в высоком стеклянном кубе с крохотным окном, в котором только одна грань камеры была настоящей, каменной стеной.

Дыхание Уильяма постепенно стало ровнее и тише. Он заглянул в громадное окно стеклянного дома Авы Полгар, и понял, почему дом ему не нравится. Он, конечно, слишком похож на его прошлую тюрьму. Вот только узником в этот раз был не он.

***

Ава Полгар спала на спине. Лицо обращено к высокому окну с отдернутыми в сторону темно-синими шторами. В ночной темноте они показались Уильяму черными, но сфокусировав на них взгляд еще раз, он различил их настоящий цвет и плотную текстуру парчи, расшитой золотыми и серебряными нитями. И снова улыбнулся, потому что не ожидал, что в этом доме можно найти такую изысканную, вневременную, красоту. Да и кто, глядя на Аву, мог бы сказать, что ей нравятся такие утонченные вещи?

Даже сейчас на ней была обыкновенная пижама из хлопка: со светло-розовой футболки смотрел,  улыбаясь, инопланетянин, изображенный в соответствии со всеми стереотипами землян. И хотя улыбку на его зеленом лице можно было назвать «обаятельной», десант мелких летающих тарелок с разноцветными огнями, который высадился на короткие, темно-серые шорты, оставлял желать много лучшего, – на взгляд Уильяма, – графического воплощения. Об эстетической стороне рисунков он предпочел не думать совсем, – в данном случае ее просто не было, и быть не могло.

Под пристальным взглядом Уильяма Ава повернулась на бок и откинула одеяло в сторону. Лунный свет ярче осветил ее стройную фигуру, и андроид подошел к кровати, на которой спала девушка, еще ближе. Остановившись перед ней, он наклонился к Аве Полгар, и долго, очень подробно, неторопливо и медленно рассматривал ее лицо и тело. Глаза Уильяма блестели, неспешно переходя от одних черт и изгибов – к другим. Они часто останавливались, замирали на несколько секунд или даже минуту, и снова, медленно и плавно, кружили над Авой, не упуская ни одной детали ее внешности, и запоминая все: от волос, раскинутых за спиной густой черной волной, полностью закрывшей вторую, свободную, подушку, до ногтей на пальцах стройных ног, покрытых темно-серым лаком.

Уильям наклонился к Аве почти вплотную, и еще явственнее услышал ее тихое, мерное дыхание. Небольшая грудь девушки, – андроид отметил про себя, что она обладала красивой формой, – плавно приподнялась на вдохе, и опустилась на выдохе.