Убить время

Официантки в недоумении обернулись. Парижанка заливалась мелодичным смехом, приложив руку к глазам и смахивая слезы. Остановилась, отпила кофе и отщипнула кусочек от круассана.

Отсмеявшись, Анна промокнула салфеткой уголки глаз.

«Как и не было этих эмигрантских лет, честное слово… До сих пор вижу эту сцену! Как он тогда удирал! Взял мои купюры даже не глядя. Будь я сволочью, я бы ему только пять евро дала. Как она его отделала! Все же в женских устах французский звучит куда лучше. Мужчины, говоря на французском, словно жалуются или капризничают. А женщины…»

Положив в рот кусок круассана, Анна довольно улыбнулась.

* * *

Маленькая женщина молча кивнула, пригласив следовать за ней. До смерти перепуганного таксиста давно и след простыл, а в сыром воздухе по-прежнему висело его неловкое бормотание и обрывки, как показалось Анне, мата. Женщина поджидала у входной двери. Молчала, не подгоняла. Не предлагала помочь с чемоданом. Открыв дверь, вошла первой и придержала ее на секунду для гостьи. Так же молча поднялись на второй этаж по изящной винтовой лестнице, тускло освещенной одной-единственной лампочкой в торшере на площадке между этажами. Торшер изображал Купидона, сидящего на изогнутой ветке дерева, свесив толстенькие ножки. Чугунная решетка перил гулко отозвалась, когда девушка задела ее чемоданом.

– Ш-ш-ш, – раздалось спереди. Послышалась тихая возня.

Женщина неторопливо открыла высокую черную дверь ключом и щелкнула выключателем. Обернувшись, она поманила Анну. Девушка робко зашла в квадратную прихожую, освещенную настольной лампой на маленьком белом бюро. На бюро стоял старинный телефонный аппарат с диском для набора цифр. «Как в бабушкиной квартире».

Женщина подвела Анну к высокому зеркалу в белой раме. Они стояли рядом. Оттуда, из зазеркалья, смотрели родные старческие глаза. Не то из рая, не то из преисподней. Бабушкины глаза…

– Кто вы?.. – повисло в прохладном воздухе квартиры.

Лик исчез.

Анна вглядывалась в бездну стекла. «Что происходит? Эти глаза. Бабушка – здесь и сейчас? Нереально. Эта женщина? Здесь и сейчас, реально».

* * *

Анна протянула карту к терминалу и, отвернувшись от официантки, процедила:

– Merci, – и, спохватившись, на чистом русском: – Спасибо.

Бросила взгляд на часы. Затем неспешно застегнула тренч, повязала шарф, открыла приложение такси в модном черном телефоне и ввела адрес. Через мгновение ее прямая спина скрылась из виду под шорох колесиков чемодана.

Не изменяя себе, Петербург встретил Анну весенней моросью. По стеклам змеились струи воды. Пробка на Московском проспекте соответствовала сонно-слезливому настроению погоды: машины ползли медленно, то и дело пережидая у светофоров, словно престарелые лошади. «Отлично. Успею поздороваться с городом». Она откинулась на спинку и прикрыла глаза.

* * *

Рассеявшийся туман открыл вид на вчерашние таинственные деревья и странного облика будки. Будками оказались красивые кладбищенские склепы. Тут и там виднелись скульптуры, петляли брусчатые дорожки, на которых деловито суетились воробьишки. Анна улыбнулась: «Забавно. Такие же, как наши».

Она вгляделась в строгие усыпальницы, теснившиеся вплотную пестрой мозаикой коричневого, серого и черного мрамора. Гробницы блестели после вчерашнего ливня. Прилипшие к камню желтые и оранжевые листья смотрелись незатейливым узором на спокойно-печальном наряде.

«Интересно, кто там захоронен?»

– Да все, – пожала плечами неслышно подошедшая к окну старуха. Анна резко повернулась. – Пиаф, Пруст, Уайльд, Шопен, Дункан, Бальзак, Мольер… Даже сволочь Махно. Это же Пер-Лашез.

Она закурила длинную сигарету, вставленную в мундштук, и прищурилась.

– Я понимаю, что ты не куришь. Но это мой дом и мои привычки. – Снова пожала худыми плечами и искоса глянула на Анну. Хрипло рассмеялась. – В том числе и не докуривать до конца.

Мундштук занял место в вытянутой пепельнице-ладье. Девушка изумленно смотрела на изящный серебряный предмет.

– Точно такая же была в квартире у бабушки, – тихо сказала она. – Только курила не она. Дедушка.

Старуха забормотала, словно про себя:

– Стало быть, ты внучка Лилии. Отец купил две ладьи во время путешествия по старинным волжским городам. В тысяча девятьсот тринадцатом. Отмечали трехсотлетие Романовых, – она произнесла «Романофф», – поездки по Волге были в моде. Хотел подарить ладьи будущим мужьям дочери и племянницы. Моему супругу преподнес он.

Она повернулась к Анне и всмотрелась в ее глаза.

– А сестра вручила твоему деду сама. – Пожимать плечами, видимо, было ее любимым жестом.

Девушка ошеломленно смотрела на нее. Помолчав, пожилая женщина протянула руку.

– Только никаких «grand-mere» или, упаси бог, «bon maman». Я Маргарита. Хочешь – Марго, хочешь – Маргарита. Твоя бабушка была моей двоюродной сестрой.

Ответно пожимая руку, Анна оказалась в коротких, но крепких объятиях родственницы.

* * *

– Простите! – окликнула она водителя. Миндалевидные черные глаза на секунду ответили ей, потом парень снова впился в дорогу. – Я передумала, сначала по другому адресу, пожалуйста…

Водитель пожал плечами и включил поворотник. Через пятнадцать минут Анна вышла из машины и вздохнула. Таксист развалился на сиденье и включил радио. Полилась бодрая песня, молодой тенорок выводил простенькие трели о смертельной красоте черноглазой красавицы.

Анна будто не слышала льющейся из окошка машины навязчивой восточной мелодии. Она рассматривала отчий дом. Отсюда начался ее путь к новой жизни. С панического бегства, с наполненного ужасом и одурью сознания. Девушка закрыла глаза, у рта резкой чертой щеку взрезала складка. Спина ее сгорбилась, плечи опустились. На плечи мелко сыпал прохладный дождик. «Господи… А если бы я тогда не опоздала?» Память показывала картины одну за другой, словно кадры презентации…

Первыми вспомнились открытые глаза Веры, Коли и их маленькой дочки – любимой племянницы Анны. Почему-то они погибли, а глаза остались спокойными и не закрылись. Так и лежали – втроем с открытыми глазами. Она тогда едва успела выскользнуть из квартиры – вернулись Погромщики. Их убийцы. Принесли с собой какую-то машину, наподобие шлифовальной – для паркета. Анна видела все это с площадки этажа выше. Подойдя к двери квартиры, один Погромщик остановился и повел носом. Анна вжалась в стену и молилась только об одном – чтобы никто не вышел ни из какой квартиры. Ни с собакой, ни с коляской. Погромщики зашли внутрь. Не дыша, девушка прокралась наверх и протиснулась на чердак. Она зажала уши руками – машинка для зачистки квартиры визжала противно, как смесь дрели и стиральной машины. Там зачищали жилище ее родственников. Сравнивали с полом мебель, вещи и тела. В одну массу превращались книги, одежда, посуда и человеческие останки. Как исчезала потом сама эта масса, Анна не знала. Вещи они не брали. То ли брезговали, то ли инструкция не позволяла. Взглядом она зацепилась за распахнутые окна дома напротив. Через маленький двор. Третий этаж. По квартире ходят люди. Вот под равнодушный жернов машинки попало мамино фортепиано, вот туда кинули папину скрипку. Зачищали ее квартиру. На глазах уничтожали ее детство, ее юность и всё ее прошлое. «Всё. Больше у меня никого нет. Они убили всех». Отупевший от увиденного мозг подсказал решение. Чтобы не сойти с ума и не закричать, не выдать себя, Анна сосредоточилась на ненависти к Погромщикам. Черной глухой ненависти, которая начала тлеть в глубине сердца.

«Господи, как я их ненавижу…» Отсюда и силы бежать. Если бы не ненависть, полегла бы на полу квартиры вместе с родными. Все просто: они не верили в себя. Отчаялись и не могли бороться. Умерли спокойными, даже не удивились.

«Бабушка не успела рассказать о Погромщиках… Опасность, смерть – все, что я знаю про них…»

Она понимала, что пока ненависти нельзя разгореться до жаркого пламени. Слишком мало сил, слишком рано… Какая же она сладкая – ненависть. Воспоминания об этих холодных сытых глазах, которые равнодушно обшаривали квартиру, ища выживших после погрома, снова залили сердце Анны ненавистью. Особенно она запомнила одного – с седыми усами, поджарого, на вид очень опытного Погромщика. Он высунулся в окно и внимательно осматривал двор. Что-то почуяв, протер усы и принюхался. Анна вжалась в грязную, облепленную паутиной стенку чердака, ожидая, что он найдет ее.

Поджарый Погромщик насытился. Лениво и бесшумно ушел. Словно в беспамятстве, Анна сползла по стенке, цепляя паутину и дохлых мух. Сидела в забытьи, пока не раздались шаги и голоса снизу. Они-то и вывели из транса. Погромщики покидали зачищенную квартиру. Девушка зажала рот рукой и с усилием глотала крупные слезы, чтобы они не бились о ладонь. «Если бы я не опоздала…» Сегодня привычка всюду приходить не вовремя спасла ей жизнь. Сколько Анна провела там – часов или минут, – она не знала. Очнувшись, тяжело поднялась и поплелась вниз…

С последним кадром, увидев себя с бьющим по ногам маленьким бабушкиным чемоданчиком, Анна выпрямилась и оглянулась. Как изменился двор родительского дома! Новые скамейки, свежий асфальт, ровный, без трещин. Дверь в парадную тоже выглядела незнакомой – на ней красовался новенький домофон с системой «Умный дом». На третьем этаже открыли пластиковую створку. Из окна высунулась детская голова и с любопытством поглядела вниз. Затем быстро спряталась.

«И что теперь? Я не узнаю мой дом. Я здесь выросла. И одновременно не здесь». Она поискала взглядом хотя бы малое напоминание о том, что существовало тогда, ну хотя бы лет десять назад. У парадной всегда рос куст сирени, наводнявший весенний двор кокетливым ароматом. Теперь там клумба с цветами.

«Ну хоть что-нибудь… Хоть та зазубринка!» Она медленно подошла к арке. Когда ей было тринадцать, она нашла на стене арки трещинку. Неглубокую, но все же подходящую, чтобы вкладывать туда волшебные записки по пути в школу. Если записку не вложишь, можно было не надеяться на успешный школьный день.

Стена была девственно гладкой. И пустой. Даже без привычного питерского граффити. Анна провела рукой и стерла с пальцев следы недавно высохшей побелки.

«Ну, вот и все. Я даже заплакать не могу. Теперь это мой дом только формально. Кто ж плачет от формальностей?»

Лицо разгладилось, Анна убрала упавшие на лицо намокшие волосы. Глаза блеснули жестким холодным светом, когда она усаживалась обратно в машину. Водитель равнодушно завел мотор и оглянулся, давая задний ход. Девушка неотрывно смотрела вперед. Лишь бросила беглый взгляд на циферблат. «Через двадцать минут я на Фонтанке». Сквозь пелену мороси расплывчато мерцали фары автомобилей и огни светофоров.

* * *

Первое впечатление от двоюродной бабушки… Седая, подтянутая и очень загорелая худощавая женщина. Пронзительные зеленые глаза, аккуратная стрижка пикси. Прямой нос, тонкие губы, морщинистое лицо. Маргарита делала зарядку, чередуя простые упражнения с весьма сложными, часто закуривала и откладывала мундштук после пары затяжек. Редко пила кофе, предпочитая воду, а иногда по вечерам – бокал белого вина и крекеры или сыр. Часто Анна ловила ее взгляд – внимательный, вдумчивый, размышляющий.