Убить время

– Чем ты собираешься заниматься? – спросила пожилая родственница на вторые сутки пребывания Анны в ее небольшой квартире с высоченными потолками и белой мебелью. – Что умеешь делать? Про образование не спрашиваю – придется переучиваться, а это стоит немалых денег. Что умеешь делать руками?

Анна задумалась. Шить? Вязать? Делать стрижки или маникюр? Ничего из этого она не умеет. Чем еще может заработать на жизнь вынужденная эмигрантка?

– Хотя бы машину водить умеешь? – вчиталась Маргарита в ее мысли.

Работать чьим-нибудь водителем? Почему бы нет? «Много свободного времени, да и город изучу как следует…» Она кивнула.

– Значит, пойдешь к Эмманюэлю. Он тебя научит водить, ну и всем нюансам работы в такси, – распорядилась дальнейшей судьбой Маргарита.

– Какая ж из меня таксистка? – Анна заикалась на каждом слове. – Меня ж ограбят в первые полчаса.

Новоиспеченная бабушка опять бросила пронзительный, оценивающий взгляд.

– Об этом сейчас не думай. Это поправимо.

Она что-то продолжала бубнить, направившись в противоположную часть комнаты.

* * *

– Россия! Россия! Россия!

Из люка «Тойоты» развевался российский флаг, а из окон торчали счастливые лица. Остальные водители возбужденно откликались, ритмично давя на клаксон.

Таксист мгновенно переключил радио. Из приемника затараторили:

– И Россия выигрывает, друзья мои! И никакой Мохаммед Салах не смог остановить наших парней! Это праздник!

Машина наконец тронулась с места. Из второго ряда дернулся новичок. Таксист резко затормозил и выругался. Быстро глянул в зеркало на пассажирку, нахмурился. Она даже не шелохнулась, будто не заметила ни опасного маневра другого авто, ни нервозности водителя.

Анна, конечно, заметила все. Однако для нее не существовало опасных маневров на дороге. «Покатались бы вы с Эмманюэлем…» – улыбнулась она про себя. Вспомнила свою первую поездку с «месье инструктором».

* * *

На первое занятие Анна, как обычно, опоздала. «Месье инструктор» в белоснежной футболке и джинсах небрежно стоял у водительской двери с куском любимого киша и бутылкой Perrier. Не обращая никакого внимания на застенчиво улыбающуюся девушку, он наслаждался каждым кусочком незамысловатой французской трапезы. Глаза прикрывались при жевании, а делая глоток из зеленой бутылки, Эмманюэль поворачивался в профиль и демонстрировал искривленный нос. Внешностью он обладал незаурядной. Яркие голубые глаза, смуглое вытянутое лицо и по-мальчишески выбритая полоска волос на виске делали его отталкивающе привлекательным.

Дожевав и аккуратно попав оберткой в урну, Эмманюэль хлопнул в ладоши:

– Прошу, мадемуазель!

После первого урока у Анны дрожали колени, а мокрая спина еще долго оставалась напряженной. Инструктор невозмутимо протирал запыленное зеркало и искоса поглядывал на ученицу. «Ну-ну… Такая робкая – и водить такси!» Он полагал, что скорость и ловкость вкупе с умением маневрировать составляют основные качества любого водителя такси – хоть парижанина, хоть марсельца. Отсюда и выработал свой уникальный стиль: водить исключительно на большой скорости, преимущественно по окружной, а если уж петлять по старинным закоулкам центрального Парижа, то делать это элегантно – то есть на очень большой скорости, не определяемой чувствительными радарами дорожных патрулей. Его белый Peugeot мелькал во всех округах столицы. Полицейское управление сбилось с ног ловить лихача.

Мало кто из учеников Эмманюэля заканчивал курс «элементарного уровня вождения такси», предпочитая перебраться под крыло более спокойного и законопослушного инструктора. Эмманюэль невозмутимо пожимал плечами и возвращался к извозу.

Однако эта застенчивая ученица занималась, сжав зубы. С упорством и стойкостью учила карту Парижа. Ни разу не взмолилась о том, что навигаторы давно облегчают шоферам жизнь. Нередко инструктор видел, как она украдкой вытирала слезы и отворачивалась, обиженно сопя. Однако ни разу ни одной жалобы. «А у нее стержень…» – все чаще с уважением думал Эмманюэль.

Первые две недели Анна приползала домой и падала без сил. Маргарита не ворчала на девушку. Она угощала Эмманюэля кофе и домашним кишем, а тот подробно пересказывал, как проходят уроки. Старушка хмыкала все одобрительнее. Таксист с упоением жевал свежеиспеченный киш и размышлял о том, какие русские упертые – что Марго, что Аннет.

Опоздание на первый урок не прошло незамеченным. На второй день Анну ждала дома массивная коробка. Внутри обнаружились не менее массивные часы с громадным циферблатом и толстым стальным браслетом из трех цепей. На изумленный взгляд Анны старушка ответила:

– Зато не будешь опаздывать.

Не опаздывать оказалось проще, чем не забывать громоздкий аксессуар дома. Еще труднее Анне давалось экстремальное вождение. Она приходила в ужас от мысли, что может сбить человека или врезаться в дом, и отчаянно соблюдала скоростной режим. «Время, время!» – бубнил Эмманюэль. Он хлопал дверью и выводил ученицу подышать воздухом, а заодно и пояснить, что время клиента и время таксиста должны совпадать.

– Не ты едешь дольше! А он быстрее! Тогда ты отличный парижский таксист!

«Парижский таксист… Боже, как я от этого устала…»

Анна стала все чаще задерживаться после занятий и не спешила домой. Проводя полдня за рулем в растрепанных мыслях, вынужденная постоянно следить за резко меняющейся обстановкой на дороге, выслушивая бесконечные порицания Эмманюэля: «О-ля-ля, мадемуазель! Что я скажу мадам Марго?! Что вы не станете парижским таксистом экстра-класса? Никогда?» – вечером она плелась на Пер-Лашез.

Угрюмо опустив голову, девушка бродила по мощеным аллеям кладбища. Мимо шагали группы восторженных туристов со схемами музея захоронений, ахая и охая, если удавалось обнаружить знаменитую могилу. Скользкие от влаги и листьев брусчатые дорожки спускались уступами. Голоса то приближались, то удалялись. Среди позеленевших статуй и бюстов слышалась разноязычная речь. Грустно висели поздние цветы, стойко державшиеся до самых холодов. Последним напоминанием об ушедшем лете служили стриженые кусты. В воздухе висела морось, в нос ударял запах подгнившей травы.

Анна не замечала ничего вокруг. Сырой вид старинных склепов, мокнущие под дождем распятия и шепчущие на ветру ветки никак не задевали ее душу. Порой она не понимала, в какой части погоста оказалась, садилась на скамейку и тупо глядела перед собой. Иногда сторожа выводили ее после закрытия кладбища, озябшую, с трясущимися от холода и влаги руками. Анна смотрела на свет в окнах примыкающих к Пер-Лашез домов. Там проводили вечера французы. Парижане. Местные уроженцы. Они родились в этих старинных небольших квартирах с высоченными потолками и крохотными ажурными балкончиками. С детства бегали в булочную на углу за багетом к завтраку. Влюблялись в школе и шли работать, еще учась в университете. И они не ходили на экскурсии на Пер-Лашез. А зачем, если могли сделать это в любой момент?

«Потому что это их дом. Им мил и близок любой камень у меня под ногами. Все эти склепы вокруг – это их склепы. Они сами сделаны из этого светло-серого парижского камня. Парижане… Невозможно стать парижанкой, если ты не родилась в Париже!»

Прогулки случались все чаще, девушка засиживалась в некрополе до самого закрытия. Потом устало поднималась и каким-то чудом находила выход.

Маргарита наблюдала за ее возвращениями в окно. Но не пыталась поговорить с подопечной, уговаривая себя, что усталость и перемены в жизни постепенно сменятся ровным и спокойным настроением. Она надеялась, что молодой организм возьмет свое, и давала девушке изрядно высыпаться по воскресеньям.

Октябрьским вечером Анна снова забрела на Пер-Лашез. На сей раз не повезло с погодой. Дул ветер, на серо-дымчатом куске неба сквозь деревья несмело засияли первые звезды. Угрожающе раскачивались дубы, по аллее летали листочки бумаги. Склепы прятались за собственными силуэтами на фоне серости небосвода. Кладбище опустело. Туристы разошлись по бистро и ресторанам. Девушка поплотнее закуталась в куртку и подняла воротник.

В темнеющем прозрачном осеннем воздухе она видела мрачные взгляды. Бронзовые и мраморные глаза недовольно разглядывали ее. Бюсты и памятники, казалось, повернулись к сгорбившейся фигурке с надменным вопросом: «Да вы иностранка… Что же вам здесь нужно?»

«Что я тут делаю?.. – наконец возник сокровенный вопрос. – Сколько будет длиться одиночество?.. Я здесь среди каких-то чужих могил. Кто мне все эти мертвецы? Молчаливые слушатели, чужие, бесчувственные. Они не приобнимут меня и не скажут: держись, девочка, держись. Им все равно. Всем все равно…»

Звезды сменились сизыми тучами, тяжело нависшими сквозь ветки. На аллею шлепнулись первые крупные капли.

«Да не стану я здесь своей… Жить как Марго? Прикуривать и бросать, называя это привычками и стилем? Стирать пыль с белой мебели в ее квартире? Вдыхать утренние ароматы мусорных баков? Видеть, как умывается у водосточной трубы крыса, и делать вид, что это Париж и он таков, какой он есть?»

Капли застучали по листьям, полились на камни дорожки. Анна подставила горящее лицо тяжелым струям воды.

«Пусть меня смоет в сточную канаву. Инородное тело. Чужая. Навсегда чужая».

Мутная серая жижа заволокла виды старого кладбища. Рассеиваясь, она оседала плотным сизым туманом у самой земли, так что Анна не видела своих ног. Она не понимала, где небо превращается в землю и почему вокруг так много дымных очертаний. Очертания сменяли друг друга, медленно преображаясь в знакомые фигуры и лица. Зажав сигарету кроваво-алыми губами, усмехнулась Эдит Пиаф… Мелькнул голой грудью и нахальным взглядом Джим Моррисон… Неодобрительно поджал тонкие губы Фредерик Шопен… Усмехнулся Оскар Уайльд, пересчитывая тонким пальцем отпечатки помады на собственном надгробии. Недобро усмехнулся…

Один за другим знаменитые и безвестные мертвецы занимали пространство вокруг. Мир наполнялся шелестом голосов погребенных. Они гуляли среди крестов и пирамидок, раскланивались друг с другом и улыбались. Порой их обгоняли туристы с картами в руках и озабоченными минами на лицах. Узнавая ту или иную знаменитость, они радостно тыкали пальцем. Мимо незнакомых пробегали не заметив.

Небо и земля разделились, и серые камни гробниц обозначили границу между мирами.

– Я здесь никто! – захлебываясь от рыданий и вытирая бесконечные потоки не то слез, не то ливня, закричала она.

Девушка не могла, да и не пыталась, остановиться в плаче. Вся горечь положения, утрат и разбитой жизни вырвалась наружу и утекала вместе с дождевой водой. Насквозь промокшая, Анна медленно плелась куда глаза глядят, сотрясаясь от слез. Внезапно стало жарко. Она сбросила куртку и осталась в одной футболке. Ливень сразу же накрыл девушку с головой, не оставляя сухого места на худенькой фигурке. Добредя до ограды кладбища, Анна шагнула за калитку и в забытьи повалилась на траву.

* * *

По стеклу петляли речки питерского дождика. Сквозь прозрачные струйки зеленел Большой драматический театр. Справа от него высилось офисное здание. По Фонтанке тянулись экскурсионные и прогулочные суденышки, с которых наперебой звучали поставленные голоса гидов.

– Хоть и центр города, но шума не слышно, поверьте, – переминался с ноги на ногу щуплый невысокий агент по недвижимости – тридцатилетний молодой человек в узких брюках и сером пиджаке. – Последний этаж, ночью мало транспорта.