Купчиха. Том 2

– Бывает у него, – прошептала Тося Ивану, – отключается ни с того, ни с сего минут на пять. А потом как ни в чём не бывало. Вы кушайте, кушайте, я сама пекла.

Иван пригубил из бокала. Градусы ударили в голову. Заулыбался, принялся за пирог.

Чувствовал, как краснеют щёки. Не мог понять от чего точно: от вина, или оттого, что рядом сидела Тося. Её белоснежные руки то и дело подкладывали Ивану пирог. Иван даже не замечал, как опустошал тарелку.

Прохор Леонидович вдруг закряхтел, очнулся.

– Так вот, – сказал он так, будто не было никакой паузы. – Если ты пришёл, значит, идти тебе некуда. Не вспомнил бы ты старика, будь у тебя хорошая жизнь. Можешь остаться, пока работу не найдёшь. Я кормить тебя не буду. А так, живи сколько хочешь. Тосечка, вон какая умница у меня! Доярочкой работает, все при деле!

– Спасибо, – Иван кивнул.

Комнату, которую выделили Ивану, он хорошо знал. Частенько в ней бывал, когда жил у Прохора.

Раньше в ней был склад почти всего имущества Прохора Леонидовича: резные тумбочки, столы, горы постельного белья и костюмов, коробки с посудой.

Это всё должны были забрать ещё в 1919 году, но, видимо, руки у новой власти не доходили до добра Прохора Леонидовича.

Раньше Иван заходил туда любоваться, пробовал на ощупь дорогую костюмную ткань, проводил пальцами по фарфоровым стенкам сервизов. А теперь в комнате стояла только узкая кровать и письменный стол.

Иван прилёг на кровать. Закрыл глаза и провалился в сон.

Утром очнулся от того, как кто-то тряс его за плечо.

Это был Прохор Леонидович.

– Вставай, Иван, – требовательно говорил тот. – С Тосечкой пойдёшь на работу устраиваться.

Иван встал нехотя. Оделся.

Когда шли с Тосей по улице, все с ней здоровались, на Ивана посматривали искоса.

На Тосе было белое платье в мелкий чёрный горошек, высокие гольфы и туфельки на низком каблучке. Кузнец смущался рядом с ней. Она была такая красивая!

Ивана устроили в коровник чистить загоны.

По утрам на работу ходили вместе с Тосей.

Она всё больше и больше нравилась ему. Появилась зависть к Прохору Леонидовичу. Да и сама Тося, кажется, была к Ивану неравнодушна.

***

– Маш, а Маш, а тебе говорили, что ты красивая? – произнёс Максим.

Мария, нагнувшись, совком собирала опилки в мешки. Неподалёку от неё трудились другие женщины.

– Маш, ну не молчи.

– Уймись, Максим, – Мария выпрямилась, вытерла пот со лба. – Тебе уже давно пора ехать.

– Остаюсь тут, не придёт машина за опилками. Завтра я их заберу. Приходи ко мне в кабину вечером.

– Уймись, Максим, – повторила Мария. – Я осуждённая. И ты меня совсем не знаешь.

– Вот и познакомимся, у меня для тебя гостинцы есть. Приходи…

Мария улыбнулась. Осмотрелась. Сколько вокруг было женщин, молодых девушек, а Максим на неё глаз положил.

Ей нравилось внимание. Но было страшно оставаться с ним наедине.

Мария была на пилораме бригадиром. Очень быстро её заметили среди других. Отмечали её трудолюбие, честность, качество выполненной работы. Всё, за что она бралась, выходило лучше, чем у остальных.

Бригадирство не снимало с неё основных обязанностей. Она так же выполняла планы, как и другие, но, помимо этого, следила за порядком, обучала. Ей разрешалось позже остальных после работы возвращаться в барак.

Максим об этом знал, поэтому и пригласил вечером в свою машину.

Сдав дневной план, Мария сходила на ужин. Вышла из столовой.

Июнь был невероятно тёплым. Днём все старались показаться солнышку.

Старшие говорили, что такое лето свидетельствует о будущей холодной зиме. А зимы в Туруханске были и так холодными. После зимы многие не выживали. Замерзали, простужались. Условия труда были невыносимыми.

Мария за место своё держалась. Возвращаться на валку леса не хотела. Привыкла работать в тепле. Немного располнела. О детях старалась не думать, чтобы не тревожить своё сердце. Иногда благодарила мысленно Евгеньку за то, что та позаботилась о её семье.

Как только начинались думы о детях, брала себе дополнительную работу.

Со временем женщинам стали разрешать объединяться в кружки по интересам. Кто-то вязал, кто-то шил, кто-то плёл лапти. Материал привозили на грузовиках и вываливали прямо на снег. Всё было вперемешку: ткани, лоскуты, пряжа, иглы, нитки. Женщинам разрешали оставить свои рабочие места и разобрать побыстрее кучу ценного материала.

Сортировали быстро, пряжу наматывали на большие клубки. Потом перематывали уже в нерабочее время, отбирали по толщине и цветам. Появились у осуждённых мастериц лоскутные одеяла, платья, юбки, разноцветные вязанные шали.

Мария ткала. Её половички забирали в город. А потом попросили сделать ковёр для председателя райисполкома. Привезли всё необходимое. Мария ткала и радовалась. Ковёр получился очень красивым. Его пронесли по всем бригадам. Слава о ткачихе пронеслась по поселению.

После того как подарок важному начальнику подарили, он сам лично приехал посмотреть на Марию. Подарил цветы. Они долго стояли на тумбочке рядом с кроватью Марии в бараке. Это были красные розы. Уже засыхающий букет кто-то украл, пока все были на работе. Расстроилась калмычка, но мысленно вора простила.

Марии стали завидовать. То и дело во время рабочего дня к ней подходили, смотрели, чем занимается. Подслушивали, когда она с кем-то разговаривала. Мария никогда не болтала лишнего, никогда никого не обсуждала.

В перерыв женщины собирались компаниями, шушукались. Калмычка была далека от всего этого. Проверяла пилы или просто сидела и ждала, когда можно начать работу.

А сегодня после ужина вышла на улицу.

Небо было звёздным. От земли тянуло теплом, даже жаром. Так накалялась земля за день. Дышалось глубоко. Влажный жаркий воздух с запахом хвои и опилок был тягучим, ароматным.

Мария никак не могла надышаться.

Медленно побрела к гаражам. Машина Максима всегда стояла за гаражами.

Она остановилась. Выглянула из-за угла. В кабине мерцал огонёк керосиновой лампы.

Сердце бешено заколотилось.