– Да и вообще тебе пора меньше писать, а то однажды и нас не вспомнишь. Шучу, шучу, – поспешно прибавил он, увидев выражение моего лица, – в принципе, я всегда предлагал дать этому питбулю имя Драдемон. Тогда, в зависимости от настроения, его можно было бы называть Дармоедом, Димедролом или Пирамедолом…
Между тем пёс лениво вошел в кухню и прижался мордой к моим ногам.
–Прекрати паясничать, – одернула отца мама и обратилась ко мне:
–Мы с отцом устали после работы. Собачку не выгуляешь?
–Конечно! – радостно ответила я. Господи, Френкель, как же я могла про тебя забыть!
Это странно – идти к старой вешалке, на которой ничего не изменилось; выходить из дому и дышать чистым морозным воздухом, видеть в сумерках темную тайгу, ловить снежинки губами…Странно потому, что еще недавно я видела, как Ангелы съели моих друзей. Как горел последний в мире лес. Это странно, но волшебно, необъяснимо прекрасно.
Друзья… Теперь они, как ни странно, ещё не родились. И не скоро родятся.
Я напишу, напишу про всё, что со мной случилось, расскажу людям о том, во что мы превратим свою и чужую планеты… Лишь бы они послушали… Лишь бы из всего живого на Земле, кроме Ангелов, не осталась одна я с шиповником.
–Здравствуйте! – сказала я незнакомому старичку соседу, разгружавшему машину.
Френкель бежал рядом, спокойный и уверенный, прямо как я. Дай Бог, теперь всё получится…
Седенький, сгорбленный теперь уже профессор Дементьев посмотрел вслед уходящей девочке с собакой и, вздохнув, сказал:
–А ведь всё-таки они подружились – эти две расы…
Рассказ второй. Нарисованная жизнь
Тихо догорала ночь. Скоро свет разрежет тьму, и начнется день, душный день. Но только не для него. Он не принадлежит этому дню.
Великое творчество – изобразительное искусство! В тончайших линиях скрыт секрет движения человека, прелесть нежного бутона или же шум бури. Все шедевры комиксов – от популярного во всем мире «Хеллсинга», американского «Спайдермена» до жемчужин CLAMP-a «Х» – поражают воображение настолько сильно, что человек уже никогда не станет прежним, едва его взгляд упадёт на страницы. Если ему не безразлично. По крайней мере, этому человеку – не безразлично.
Он был художником – одним из тех начинающих «салаг», у которых амбиции обратно пропорциональны умению. Но у него было то самое, что делает любого невзрачного творца гением и Богом – страсть искусства. Если музыка написана без страсти, рвения, поглощения и полной отдачи, она пискнет и потухнет в безжалостном мраке вечности. Никем не услышанная – к счастью. Если человек, пишущий книгу, не стонет от ран своего героя, не любит и не желает его возлюбленной, не плачет от горя персонажа – он жалкий графоман. Вот эта грань – не больше и не меньше. Только страсть. Она была у него сполна.
Откинут, прочь затупившийся карандаш; в старинную чернильницу приятно наливается черная, чернее не бывает, тушь. Он взял в руки острое, тоненькое пёрышко – на него накатилось сладостное возбуждение от предстоящей работы. Вся она была под стать ювелирной: тонкие полоски, толстые точки преобразуют линии простого карандаша в выпуклые пейзажи. Это болезненное удовольствие, когда указательный палец болит от постоянного упора в карандаш или перо, но так по-особенному скрипит под острым кончиком бумага; так удивительно в карандашные выемки вливается тушь – ни единого пятнышка! Разве кто-то сможет нарисовать точно так же?
Это не для посторонних – они бы засмеялись, увидев обложку с помпезным названием «Проклятый герой», а внутри – черно-белые эскизы пафосного рассказа. Проклятый герой не признает унижения и раболепия – он убивает нечисть и своих врагов. И ещё курит дорогие сигареты, пьет виски. И ещё лихо водит автомобиль. Все это очень смешно, однако Ему действительно нравился свой проклятый герой. Он так и уснул – за столом над незаконченным очередным листком комикса. Около его уха нарисованный мужчина говорил собеседнице: «Главное, ни секунды не сомневаться, а действовать».
На следующий день снова всё было по-старому. Облезлые ботинки, грязный тротуар, серое здание школы. И даже приближающееся лето не радовало, скорее наоборот, насмехалось. Насмехалось своей живучестью – зеленые листочки на деревьях в центре города! – над теми, кто этой жажды жизни был лишён. Но начинающийся день был не совсем обычным, Он вдруг ясно почувствовал. Сегодня что-то изменится – не потому, что внутри себя душно, как перед грозой; не потому, что в воздухе витает тревога; а потому, что ему так хотелось. Когда-то он даже обращался с молитвой к Богу («Пусть что-нибудь случится, пусть случится чудо!»), но потом отбросил этот сентиментальный бред.
Проклятый герой никогда бы так не унижался, показывая себя слабым – нет, он бы всего добился сам, перевернул мир.
Снова ощущение чего-то надвигающегося толкнуло в грудь. Он нарочито равнодушно прошел мимо глумящейся над его видом шпаны. Школа его не любила, и он отвечал ей взаимностью. Никто из друзей его не ждал, потому что никого из друзей у него здесь и не было. Впрочем, редкие знакомые никогда с ним не здоровались – видно, стеснялись. Ничего, главное, отсидеть эти бесконечные шесть уроков и бежать, снова слушать эти бесконечно громкие, яркие аккорды из наушников плеера: «No fear…Destination darkness!»
Сейчас вокруг расступались люди – или даже не люди, так, тени… Он шаркал ботинками, пока мимо него не пронеслась яркая бабочка – то была ОНА. Поразительно, подумал он, как эта девушка одинаково ослепительно выглядит и в юбках с туфельками, и в джинсах с кроссами. Её волосы растрепал ветер или сквозняк, в глазах полыхал неугасающий огонь энергии; в ней было что-то от Тэндзе Утены и от Серенити. По крайней мере, так ему казалось. Он так задумался, что чуть не врезался в косяк, но некто крепкий подхватил его за плечи и отодвинул в сторону.
–Любовь ослепляет, – хмыкнул его… друг по имени Стас,– симпатичная девчушка, не так ли?
Он посмотрел на Стаса, удивляясь, до чего пошло и грубо тот разорвал пелену мечтаний. Да ещё и с улыбкой на лице. Он отвечал своему другу, что ничего нет, что Стас ошибся. А тот всё смеялся:
–Да ладно, не стоит. Вы же друзья с детства… Возможно всё, правда?
Он, глядя на Стаса, радостно засмеялся, безумно радуясь тому, что Стас живёт так далеко от Его с Ней дома. Но уже было некогда: мысли спешили, влекли, всё больше и больше отделяясь от реального мира. В глубине души, где-то в самых затаенных уголках этого дремлющего мира, зашевелилось нечто чужое. Он уже не хотел перемен, желание было только одно: избавиться от волнений. Он положил голову на парту и через какой-то промежуток времени – большой или малый – вздрогнул от звука своего имени. Ноги сами несли Его к доске, пока резкий, бивший по мозгам смех и гогот одноклассников не разбудили Его. Весь класс отчего-то покатывался над Ним со смеху, даже строгая историчка давилась от хохота. Совладав с собой, раскрасневшись, она взглянула на него и поинтересовалась:
–В чём дело? Куда ты пошёл? Я тетради спрашиваю!
Какое дурацкое, наверное, было сейчас у Него лицо! Нарочно не придумаешь! И, конечно, громче всех хохотал Стас – до рези в боку. Руки предательски задрожали, кровь хлынула к лицу, но Он сумел совладать с собой – лишь нелепо улыбнулся и вернулся, шаркая как обычно, на своё место. «Так глупо, глупо и обидно», – думал он. Она смеялась тоже, это хуже всего.
После уроков Он отрешенно вышел из школы и двигался не глядя вперёд, пока не столкнулся со школьным задирой.
–Куда прёшь ты, козел?– зашипел на него со злобой парень и что есть сил толкнул в сторону. Там подхватил второй.
–Это тот ботан из девятого? И зачем тебе такой крутой плеер? – и чужая рука попыталась забрать самое ценное, что у него было. То, что он получил за свои рисунки. Поэтому Он бросился на вымогателей очертя голову…
Плеер ему всё же сломали – и поставили синяк на скулу. И еще разорвали куртку. И отпустили; он снова шёл домой, шаркая по асфальту ногами. Он весь дрожал, и подлые слезы – зачем они вообще нужны?!– выступали у него на глазах. «Ну почему это всё со мной? Я что – хуже других? Я в чём-то провинился?» Он не мог даже мысленно произнести слово «проклят», потому что считал его слишком напускным и звучным. Для героев. А он героем не был.
Дома как всегда гулял сквозняк. Его мать равнодушно двигалась по квартире; её лицо не выражало никаких эмоций – она прибиралась.
–Ты наводишь уборку? – только и спросил Он.
–Да, – взгляд матери, пустой и какой-то неживой, скользнул по нему, – вечером будут гости… Наши гости… Я убрала и твою комнату.
Опять что-то тёмное и тревожное подняло осадок с глубин его сознания. Не смея делать предположений – никаких!– он медленно зашёл в свою комнату и остолбенел: ничего не было! Его рисунки, его «Проклятый герой»… Всему конец!
–Мама, где все мои рисунки?– попытка придать голосу твёрдость позорно провалилась.
–Да, они валялись…везде, я их выкинула…
–Когда? Давно?!
Никогда, ещё никогда Он не бегал так быстро! От мусорных баков исходила омерзительная вонь; к тому же на скамейке сидели и пялились на него две девицы. Под руками чавкало, хлюпало, под ногти набивалось что-то склизкое и вонючее, но ему сейчас было не до того.
Вот он – пакет! Дрожащими скользкими пальцами Он разорвал его… И такая волна облегчения завладела всем его «я», такая благодать, что в первую секунду Он захлебнулся всхлипом. В этот момент кто-то пихнул его, а Он, не удержав равновесия, повалился зловонную кучу.
–Какого чёрта… Ты копаешься у нас? Кайфуешь от этого? – оскалил свои жёлтые зубы хмырь в драной синтепоновой куртке,– Отдыхай!
Хмырь развернулся и ушёл, а Он кое-как поднялся и огляделся, прижимая к груди свой вновь обретённый пакет. Девчонки на лавочке аж повизгивали от восторга. На секунду ему показалось, что сквозь их улыбки проступает нечеловечий оскал. Но наваждение прошло. Вместо него нахлынула боль – и обида. Обида на все: на равнодушие, на жестокость… Ему хотелось кричать, кричать, словно одержимому, но голос отказал.
Подул ветер, а ещё через минуту начался дождь. Он так и стоял под дождём, запрокинув голову вверх; потом пошел бродить по улице – по лужам и грязи, с пакетом в руках. Сырости, холода не чувствовалось – не то, чтобы Он «геройски» не чувствовал их; просто все его ощущения слились в одну жгучую рану, и нечто отдельное трудно было уловить.
Домой он пришёл, когда уже сгущался сумрак. И он увидел в сумраке прихожей гору чужой грязной обуви. Из гостиной слышались смех и разговоры гостей матери, в его комнате тоже кто-то был. Он наверняка знал, кто. И всё равно интересно.
На старом обветшалом диванчике сидели Ольга и Стас. Его дружок – чёртов приятель!– обнимал Её и прижимал так близко к себе, что у Него от ярости задрожали руки. Еще мгновенье лица их были затуманены, губы готовы слиться в поцелуе. И Он разрушил их уединение – как днём разрушил Его наивность Стас. В отличие от Неё, этот… враг кипел негодованием.
–Привет, мы тут… тебя ждем, – смущаясь, проговорила Ольга. Она, конечно, не смотрела Ему в глаза, а вот Стас злобно взглянул.
–Чё за пакет у тебя в руках? Ты чё, в помойке рылся? От тебя вонь по всей комнате!
–Извините, – Он развернулся, – я сейчас…
Пока Он мылся, засовывал одежду в стиральную машинку, все его мысли уносились в комнату. Он гадал, что они там делают: смеются над ним? Вряд ли, скорее он целует Её. От этого предчувствия снова хотелось кричать по-звериному; непонятно одно: как Он ещё держался.