Не прикасайся!

– Вот, – Никита отпускает Настину руку и протягивает мне сложенную вдвое квитанцию, – я заплатил за тренировку.

Мне хочется послать его нахрен, потому что я согласился тренировать Никольскую, а не ее любовничка, но Рита уже бросает на нас заинтересованный взгляд, а этот Никита смотрит с вызовом, и я сдаюсь. Не знаю, почему, но мне не нравится парень Никольской. Он симпатичный, неплохо сложен, явно занимается каким-то спортом. Темноволосый, с высокими скулами. Такие парни нравятся девчонкам. Хотя Никольская его даже не видит… чем взял ее, интересно?

Хотя у нее вряд ли большой выбор.

Мне чудится во взгляде этого Никита что-то странное, недоброе… и приходится обругать себя, чтобы хоть немного привести в чувства. Это что, ревность? Впервые за тридцать с хвостиком я ревную? Да ладно, мать вашу, такого не бывает.

– Значит, так. Техника безопасности такая: слушаем команды тренеров, выполняем все четко и без разговоров. Те, кто может смотреть – смотрим, куда едем. Кто не может, слушаем тренера. Падая, группируемся, стараемся упасть на руки. Колени согнуты всегда! Парень, шнурки перевяжи, ты запнешься о них, едва выйдешь. Стоишь на коньках?

– Чуть-чуть.

– Чуть-чуть, – передразниваю его. – Рита, поставь вьюношу на коньки и обучи хотя бы фонарикам, что ли. Никольская, раскатываемся. Обычным, не беговым, я еду перед тобой, если что перехвачу.

Она нервно облизывает губы, и явно не в первый раз: от помады остались одни следы. А в прошлый раз не красилась.

Шаги на льду неуверенные, хотя ее тело еще помнит тренировки. Это скорее страх перед темнотой, неизвестностью. Мне приходится взять ее руку, чтобы вести за собой, и я чувствую, как подрагивают пальцы в моей ладони.

– Свидание? – будто невзначай интересуюсь.

– Какая разница?

– Просто интересно.

– Да. Свидание.

– Лучше бы сходили в кино.

– Смешно. А шутки не связанные с моим зрением у вас в арсенале есть?

– Извини. Я забываю.

– Это же так незаметно, – усмехается Настасья.

А я думаю, что да, это незаметно. Странно, конечно, видеть на льду девчонку в черных очках, но она скользит и двигается так, словно не было четырех лет разлуки со льдом. Да, вряд ли Никольская сейчас способна хоть на одинарный тулуп, но ее навыки все еще при ней. И мне вдруг хочется позаниматься с ней подольше. Чтобы проверить, способен ли я восстановить хотя бы часть тех умений, что были у нее перед злополучной аварией. На удочке поднять ее в воздух, поставить какую-нибудь дорожку. Это все бред, мне хочется верить, что Никольская скоро сдуется и забьет на лед, но яркие картинки то и дело возникают в голове. А с ними еще одни, совершенно неуместные, излишне откровенные.

– Так. Будем делать «цапельку». Я стою у борта, ты едешь прямо, если будешь слишком близко, я тебя поймаю. Поняла? Прямо ехать сможешь?

– Смогу!

– Настька-а-а! – ржет парень, неуклюже проезжая мимо.

Рите он, кажется, нравится. А я не могу отделаться от ощущения, что где-то его видел.

Засмотревшись на хахаля Никольской, я едва не пропускаю момент, когда она доезжает до края катка. Чтобы она не врезалась в бортик, я протягиваю руки и ловлю девчонку. В этот же миг меня окутывает легкий флер ее духов. Я сжимаю руками талию и невольно поражаюсь тому, насколько Никольская худая, даже спустя столько лет после ухода из спорта. Она только что исполнила практически идеальную цапельку, и фигуркой, что легко катит по льду на одной ноге, распрямив плечи и выставив руки в стороны, можно любоваться бесконечно.

Она пугается. Сложно это понять, не видя глаз. До сих пор я даже не представлял, насколько важно видеть их, чтобы ловить чужое настроение. Сейчас глаза Настасьи закрыты от меня непроницаемыми стеклами очков, эмоции спрятаны, а мне бы очень хотелось их узнать. Я могу догадываться, что она боится лишь по чуть подрагивающим губам и неуверенно сжимающимся кулакам: этот жест я помню еще с тех пор, как она была моей ученицей.

– Не бойся. Я тебя держу.

А еще я поддаюсь порыву и поднимаю Никольскую в воздух. Она цепляется за мои плечи с такой силой, что наверняка останутся следы.

– Что вы делаете?!

– Поддержку.

– Вы же не парник! И вообще хоккеист! Я не клюшка, поставьте меня на лед!

Но я не могу отказать себе в удовольствии и пару раз обернуться вокруг оси, держа в руках Настасью. Она совершенно напрасно волнуется: я скорее расшибу себе затылок, чем позволю ей упасть на лед.

И не только из-за того, что ее отец спустит со всех нас шкуру.

– Скучала?

– По вам? – иронично приподнимает бровь.

– По льду.

– Не знаю. Иногда думаю, что да. А иногда о том, что лучше бы его и вовсе не было в моей жизни.

– Займись ОФП. Восстанови волчок или либелу.

– Зачем?

– А зачем ты здесь?

Пожимает плечами.

– Папа приказал. Он считает, это меня расшевелит.

– Ошибается?

– Я не в депрессии. Я просто… соответствую.

– Чему?

Будь я проклят, но если бы Настасья могла видеть, она непременно одарила бы меня насмешливым взглядом. Ее ответ на вопрос похож на кирпич, внезапно прилетевший с неба и ебнувший как следует по башке.

– Неважно.

Я не успеваю поинтересоваться, что она имела в виду: к нам подъезжают Рита и Никита. Парень выглядит счастливым и вовсю пользуется тем, что Настя его не видит. Он смотрит на меня с вызовом, будто чувствует обжигающую ревность, которая толкает меня на глупости. Бесит, что Никольская сейчас пойдет с ним гулять. Бесит, что он будет расспрашивать обо мне, о тренировках. Бесит, что он ее поцелует.

Пора уже признаться: я хочу Никольскую. Хочу так сильно, что готов увести ее в кабинет прямо сейчас, и единственное, что останавливает: ее слепота. Нельзя, нельзя трахать слепую беспомощную девочку. У нее есть парень, а у этого парня есть деньги, чтобы оплачивать мою работу. Нельзя даже думать о Настасье в таком контексте. Но я почему-то никак не могу избавиться от фантазий.

– Пожалуй, побуду слабым звеном, – улыбаясь, говорит Никита. – Я сдаюсь. Мои ноги деревянные.

– Так бывает в первый раз, – счастливо улыбается Никольская. – Я тоже устала. За четыре года коньки задубели. Хочешь, пойдем поужинаем…

– Размечтались, – бурчу я.