Обещанная медведю. Вернуть ведьму

– Ого! Герхард Витович был столь суров в угрозах?

Меня всегда забавляло имя маминого избранника, хотя оно подходило ему вне всяких сомнений. Инспектор Роварский возраста Давида, наверное, но кто знает наверняка? Порода у него перла из всех пор. Потомственный служащий, наследник великих сил и необъятных перспектив был для многих претенденток мужчиной мечты. То, что общество высших привстало на кончики ушей, когда он объявил о помолвке с безродной ведьмой – отдельное удовольствие. И, видимо, не только для меня. Я особо кандидатом на руку не интересовалась, хотя он и пытался ухаживать нормально: водил меня на свидания в самые лучшие заведения Москвы, дарил украшения, обещал, что я останусь довольной… Даже попробовал это удовольствие доставить, но в самый важный момент я разлеглась под ним тряпичной куклой, и это его, как ни странно, остановило.

Инспектор молча ушел тем вечером, оставив меня в оплаченном люксовом номере гостиницы на кровати одну. И мы месяц почти не виделись. Наверное, ему нужно было рисовать для общества более-менее правдивую картинку нашей с ним истории. Чтобы завидовали, ставили в пример, говорили и обсуждали… И чтобы блеск в моих глазах был неподдельным. Роварский думал, что зажечь его будет просто. Но меня это все перестало интересовать.

Меня даже не уведомляли о ходе подготовки к свадьбе.

А вчера вечером он приехал. Нетрезвый. И пытался снова усадить меня к себе на колени, но уже не старался уговаривать. Если бы не мать, он стал бы первым после Давида. Она просто вломилась в мою квартиру, и я впервые порадовалась, что у нее есть ключ. Инспектор анонсировал мне фееричную первую брачную ночь, отложив попытки до сегодняшнего вечера, и удалился, извинившись перед матерью.

Когда у Давида зазвонил мобильный, я вздрогнула и разлила кофе по столу. Давид только хмуро глянул, но все внимание его сосредоточилось на звонке.

– Горький… – сурово доложил он в трубку. Я так и замерла от его голоса, как заяц перед удавом. – Да, знаю. Передо мной стоит. – И он вперил в меня взгляд. – Нет, не считаю. Потому что она моя. Да, уверен. Нет, не интересует.

Его сухие ответы, видимо, раздразнили кого-то на том конце, потому что даже я услышала громкое:

– Давид Глебович, мы вынуждены заинтересоваться! Потому что на вас пришла заявка из инспекции! Что там у вас произошло?!

– Ну так реагируйте на заявку. – Давид оттолкнулся от окна и направился к раковине. – Да, уверен…

Я тоже отмерла, и мы вдвоем занялись уборкой стола на удивление синхронно: я подхватывала тарелки, он протирал под ними, продолжая слушать что-то гневное.

– …Нет, сегодня не приеду. У меня регистрация брака.

– Горький! – возопила трубка, но Давиду надоело слушать эту бессильную истерику, и он отбил звонок.

– И? – потребовала я ему в спину, когда он направился с тряпкой к раковине. – Не впечатлили?

– Нет, – коротко ответил он. – Давай надевай каблуки, и помчали.

Я только закатила глаза и прошла в коридор за чемоданом. Он так и стоял сиротливо у стенки.

Давид направился в комнату. Странно. Я бы на его месте уже перетрясла все шмотки. Но, к счастью, Горький не был мной.

– Перенести чемодан сюда? – донеслось из спальни.

– Откуда мне знать? – проворчала я. – Никто не будет возиться с моим чемоданом, кроме тебя, Давид. А так, может, хоть споткнутся на входе и убьются к чертям…

Я не сразу поняла, что он стоит рядом. Резко потянула чистые джинсы из стопки одежды, а следом, как это часто бывает, вытянула самое неподходящее – несколько особенно дорогих мне нот в плотных обложках. Они рассыпались аккурат Давиду под ноги. Он поднял одну и удивленно пролистал:

– Ты играешь на каком-то инструменте?

– На пианино. – Я раздраженно принялась укладывать ноты обратно в чемодан.

Было глупо их тащить с собой, но я ничего не могла поделать, цепляясь за эти дорогие сердцу ветхие тетрадки.

– «Времена года» Чайковского?

– Да. – И я вырвала из его рук последнюю тетрадь. – Не трогай.

– Дай посмотреть, – неожиданно попросил он. – Я аккуратно.

– Ты нот не видел? – не позволила я и небрежно бросила тетрадь поверх вещей. Но тут же схватила и принялась бережно укладывать в чемодан.

– Не трудись. Все равно придется распаковывать, – заметил он равнодушно и направился в кухню.

– Я все забываю, что тебя не убьют сегодня, – тихо проворчала, будто был шанс, что оборотень не услышит. И повысила голос: – Мне торжественно одеться?

– Главное, быстро.

Выбрав вещи, я закрылась в спальне. Завернула волосы в высокий небрежный пучок на макушке, надела джинсы, футболку и длинный теплый кардиган крупной вязки. Под него – светло-бежевые лодочки. И выбежала к Давиду на крыльцо.

Горький курил, хмуро глядя на свой туман.

– А солнце у тебя тут бывает?

Он быстро глянул на меня и кивнул в сторону калитки:

– Поехали.

Мне не нравилось, что он нервничал. Нервничать я и сама могла. Но учитывая, что именно Давид приобрел вместе с моим чемоданом, держался он весьма хладнокровно.

– Почему ты нервничаешь? – спросила, когда он завел двигатель.

– У меня все не как у людей.

– А ты бы хотел?

– Да. Иногда хочется спокойствия.

– Но ты не поэтому дергаешься.

– Я не дергаюсь, Слава. Я просто вижу варианты развития событий, и не все они меня устраивают. Например, с матерью твоей что делать?

– К чертям ее, Давид. Запихать в такое место, из которого она не вылезет никогда, – жестко постановила я.

– Сама себе противоречишь.

– А есть варианты?

– Они меня пока что не сильно устраивают. К примеру, это твое признание в том, что ты содействовала… Но дальше может не устроить тебя. Я могу начать судебный процесс, в котором доказываю, что тебя вынудили. Могу добиться условного. А она сядет.

Я напряженно втянула воздух:

– Гарантировано?

– Вполне. Но лучше было бы, конечно, узнать, что было в папке.

– Я хотела откупиться от нее, Давид. Чтобы больше не слышать ее упреков. Думала, сделаю последнее дело для нее, и на этом все. Мне было неважно, что там.