Без грима

Он попытался заговорить, но получилось одно только сипение, к тому же лицо пронзила такой силы боль, что он едва не потерял сознание. Казалось, что в его щеки вонзились одновременно сразу несколько ножей. Видимо, его ранение достаточно серьезно, если он испытывает такую боль и ничего не видит.

– Игорь Сергеевич, вы слышите меня? – спросил его мужчина.

– Что с Майей? – бросившись навстречу боли, он, наконец, совладал с губами.

– Больше ничего не говорите. Вы находитесь в Первой городской больнице. Вас доставили сюда два дня назад. Мы зашили вам веки, чтобы у вас не пересохли глазницы, поэтому вы сейчас ничего не видите. Не волнуйтесь, вам оказывают помощь. Сейчас вам сделают наркоз, чтобы мы могли начать операцию.

Скрипнула дверь, неподалеку застучали деловито несколько пар ног. Он чувствовал прикосновения к своим рукам. Мужчины и женщины переговаривались возле него отрывистыми фразами.

– Срочно замеры по всем параметрам.

– Давление девяносто на шестьдесят.

– Пульс восемьдесят.

– Что с Майей? – снова спросил он.

– Ничего не говорите. У вас обожжено лицо. И грудь тоже, – спокойно попросил его все тот же голос.

Почему доктор сказал – «обожжено»? Ему казалось, что он ударился головой о стекло, после чего просто отключился. Выходит, боль, которую он испытывает, результат не удара, а ожога… Когда же он успел обжечься? Неужели после столкновения его машина загорелась? Как он ни старался, но не мог этого припомнить. Ему нельзя было прерывать съемки. Если с лицом будет что-то неладно, они не успеют закончить «Предчувствие любви» в срок, а это смерти подобно. Эта история со столкновением совершенно некстати.

– Лицо… Лицо спасайте, – просипел он.

– Мы спасаем, – заявил голос, и добавил, обращаясь уже к кому-то другому: – Готовьте к сечению. В операционную.

Его пугали непривычные металлические звуки, незнакомые голоса, ведущие возле него непонятный разговор, и острые медицинские запахи. Но то, что его лицо обожжено, пугало во сто крат сильнее. Пробивающийся сквозь веки свет стал ярче.

– Наркоз! – почти радостно произнес голос.

Оранжевый свет запестрил черными точками. Голоса, которые он слышал, теперь звучали издали, но стали при этом четче и объемнее. Он почувствовал утомление. Он очень устал. Ему нужно лететь в Москву. Потом он решил еще раз спросить у врачей – что случилось после столкновения с Майей. Но Майя сама уже сидела рядом с ним, перечеркнутая наискосок черной лентой ремня безопасности, и принялась его щекотать. Он уже было открыл рот, чтобы попросить ее перестать, но потом передумал. К тому же ему было уже не до нее, потому что он вспомнил, что его жена, уходя из дома, не убрала журналы с террасы, и они намокли, оставив на дорогом столе несмываемые разводы типографской краски. Теперь нужно будет устроить ей обструкцию. Черные точки стали бледнеть, и он полетел в разверзшийся под ним узкий колодец, на дне которого полыхал огонь…

Глава 4

…Днем прошел дождь. Вернувшись домой с репетиции, он обнаружил, что Маринины журналы, которые она забыла на новом садовом столике, намокли и испортили столешницу. Держа их на отлете, чтобы на него не падали капли, он пошел к дому. На улице стоял волнующий густой аромат еще только зачинающейся осени, в котором различались тонкие ноты листвы, испускавшей дух перед тем, как упасть на землю, и поздних цветов. Никогда воздух не казался ему таким вкусным, как в эту пору. Лето в этом году не желало сдавать своих позиций, и в начале сентября солнце было таким же ласковым, как в июле. Клены, выстроившиеся редкой шеренгой вдоль дороги, уже покраснели, готовясь обнажиться, но в кустах шиповника попадались еще среди оранжевых ягод запоздалые ярко розовые цветы. Все эту неделю по вечерам он читал у себя в кабинете, распахнув окно. Комары, полчище которых в эту пору уже изрядно поредело, время от времени пикировали ему на щеки с тонким писком, чтобы погибнуть от его руки.

– Марина! – позвал он из прихожей, шлепнув слипшимися журналами об пол. – Иди полюбуйся, что ты натворила!

Ее не было дома. По характеру беспорядка в спальне он легко воссоздал картину Марининого ухода, а точнее – бегства. Шкаф с одеждой был раскрыт. На полу высился невесомый холмик из чулок и колготок, вываленных впопыхах из ящика с бельем, на трюмо вокруг шкатулки валялись серьги и кольца. Можно было не сомневаться, что его жена умчалась на очередную вечеринку. Следы ее суматошных сборов были красноречивее всяких слов – Марина, торопясь покинуть дом до его прихода, даже не удосужилась придать своему бегству мало-мальски респектабельный вид. Он уже привык к этим ее спонтанным отлучкам и почти смирился с ними, но каждый раз бардак, иллюстрировавший ее порочную слабость, приводил его в ярость. Толкнув ногой мягкий колготочный ком, он позвонил ей, но ее телефон был выключен. Марина решила пресечь все возможности выйти с ней на связь. Не было ни записки, ни сообщения на автоответчике, ставящих его в известность о том, с кем и куда она отправилась.

Эта мерзавка даже не стала дожидаться, пока он не уедет Москву. Видимо, ошалела от очередного предложения нанюхаться всласть. Теперь она вернется домой лишь накануне его возвращения и, наспех приведя себя в порядок, будет врать ему, что отлучилась только на один вечерок. Вранье давно уже стало ее второй натурой. Он набрал ее номер снова – телефон не отвечал.

Пнув еще раз ворох ее колготок, он позвонил Майе. В конце концов, его жена веселится сейчас где-то – почему он не может сделать то же самое…

– Привет, моя Кенга. Соскучилась ли ты по мне? – спросил он, когда Майя взяла трубку.

В театре на Литейном Майя играла кенгуриху Кенгу в сказке «Вини Пух и все-все-все», поэтому он порой так называл ее в шутку. Она работала в их труппе недавно, и ей дали лишь небольшие роли в детских сказках – следовало признать, что Майя была довольно бездарной актрисой.

– Игорек, ты вовремя позвонил! Мой Коноваленко уехал аж на четыре дня, – чуточку взвизгнув в конце фразы от радости, сообщила она, – и ты можешь ко мне приехать! Я сейчас во «Владимирском пассаже». Забери меня отсюда.

Он тихо помычал в трубку.

– Ты мычишь, как племенной бык, – сказала Майя голосом «роковой женщины», которым она любила разговаривать с ним по телефону.

– Я выезжаю. Скоро увидимся, – пообещал он, и отсоединился.

Еле заметные отпечатки его пальцев тихо таяли на лаковой поверхности телефона, как снежинки. Разумеется, он прекрасно отдавал себе отчет в том, насколько фривольным был образ Майиной жизни, но сокрушаться из-за этого было бы по меньшей мере нелепо. Его подруга сверкала как огонек, который не оскверняет себя тем, что возле него греются все подряд. Майя, существо электрическое, никогда не находилась в статичном состоянии, а вся была – порыв, стремление. Его приятель, артист Черемушкин, знавший об этой связи, шутил: «Майя – не развратница. Она просто непоседа по части мужчин».

Раздался новый звонок.

– Игорь! – без приветствия прокричал в трубке Миша Гришин. – Я таки нашел спонсора для «Боя». Так что в марте уже можно будет начать снимать. Поедем на Кавказ – готовься.

– Это чертовски хорошая новость! – искренне обрадовался он.

– Представляешь, всю сумму сразу дают! Это просто праздник какой-то!

– Кто же отвалил денег?

– Не поверишь – средство от насекомых «Комарофф» хочет чтобы их мазь появлялась в кадре. Так что в каждой серии все будете натираться ею и нахваливать, – Гришин засмеялся.

Гришин все-таки добился своего – нашел достаточную сумму, чтобы начать съемки сериала «Бой у Ярышмарды». В основе сюжета лежало столкновение между чеченскими боевиками Хоттаба и колонной двести сорок пятого мотострелкового в апреле девяносто шестого. Ему Гришин предназначал в картине роль солдата, чья любовная драма проходит красной нитью через весь фильм и которого в конце картины убивают.

Солдат должен был стать самой серьезной из его ролей – настоящей, драматической ролью. Сыграв ее, он планировал вырваться из того образа, что ему создал Шестицкий. После того как он сыграл в этом сериале, его называют не иначе как доктор Шестицкий. Безусловно, доктор принес ему популярность – но шлейф еле ощутимой клоунады и циркачества, что тянется за ним с тех пор из картины в картину, давно пора отсечь. Все ждут, что в каждой своей роли он будет веселиться и балагурить. Ему же не хочется навечно застрять в образе глуповатого доктора. Он способен на более глубокомысленные работы, убеждал он Гришина, и Миша пошел на риск и решил попробовать его в новом амплуа. Так что «Боя у Ярышмарды» он ждал с особенным трепетом. Для начала съемок Гришину не хватало только денег. Канал выделил некоторую сумму, которая, впрочем, категорически не удовлетворяла его. Гришин любил снимать на широкую ногу, как он сам говорил, и искал средства, как одержимый, предлагая спонсорство своих картин всем подряд.

Гришин был в равной степени талантливым и сумасшедшим. С первого взгляда он не производил впечатление человека серьезного – худой, горбоносый, со слегка растрепанными черными кудрями, в которых кое-где мелькала интеллигентная проседь, он, скорее, напоминал полубезумного музыканта какого-нибудь джазового оркестра. Но его глаза, темные настолько, что не было видно зрачков, действовали на людей гипнотически, – казалось, в их глубине яростно полыхали язычки черного пламени. Если добавить к этому манеру Гришина вести деловые переговоры – выждав, внешне скучая, благоприятный момент в споре, он, подавшись вперед с внезапностью змеи, поражал ничего не подозревающего оппонента одним единственным метким словом, – то не приходилось удивляться тому, что про него говорили: «Это черт, а не человек».

– И вот что еще. Имей ввиду – если я говорю: «съемки начнутся весной», значит, они начнутся именно весной. Ты сможешь уладить дела со своим театром, чтобы ехать на Кавказ? – в голосе Гришина зазвучали металлические нотки.

Гришин безжалостно наступил на больную мозоль. Театр на Литейном давно уже стал для них яблоком раздора. Миша скептически относился к его сценической карьере и часто намекал, чтобы тот завязывал с театром, потому что «все равно ничего путного ему там не светит». А недавно на Литейном ему тоже предложили хоть и не звездную, но вполне солидную роль – Бригеллу, хозяина гостиницы в «Слуге двух господ». Первую значительную театральную роль за пять лет. Для него это был шанс оказаться замеченным театральной публикой, а возможно – и сыграть впоследствии более серьезные роли. Режиссер спектакля Артемий Доденко планировал встроить сюжет Гольдони в современный жанр, и сделал ставку на молодых актеров, в том числе и на него. Премьера обещала быть довольно смелой и уже заинтриговала критиков…

Трагизм ситуации заключался в том, что репетиции фильма и спектакля должны были перехлестнуться. И те и другие грозили быть напряженными, совмещать их будет крайне сложно. Поэтому на новость о Бригелле Гришин отреагировал прохладно. «Нашел чем гордиться – ролью второго плана, – съехидничал он тогда. – Да и та досталась тебе лишь благодаря тому, что ты засветился на экране». Порой сносить цинизм Гришина было крайне тяжело.

Да, Миша был для него больше, чем просто работодатель. После выхода на экраны «Доктора» он заявил в одном из интервью: «Похоже, Лефортов – мой профессиональный талисман». Гришин назвал его своим актером и дал ему роли во всех следующих проектах. За три года они сняли пять сериалов, каждый из которых имел успех, хоть и не такой, как «Доктор Шестицкий». Но общение с Мишей требовало подчас нечеловеческого самообладания, потому что к своим актерам Гришин относился, как к своей собственности.

Следовало признать, что по поводу театра Гришин язвил не совершенно напрасно. В театре он играл вторые роли, в то время, как в Гришинских сериалах, – только главные; да и денег они приносили несоизмеримо больше. Конечно, в сериалы влекли не только деньги. Он любил работать на камеру. Перед ней он испытывал чувства, которых не знал на сцене. Но театр – это было совсем другое. Театр он почитал некоей константой, предавать которую нельзя было ни при каких обстоятельствах. Так его учили в академии. Так считали все актеры, которых он уважал и которыми восхищался. Он не мог бы объяснить Гришину в полной мере – что для него значит театр.

– Ладно, я улажу все вопросы с театром, не переживай, – про себя он решил, что подумает об этом позже.

– Я и не сомневался, – голос Миши смягчился. – Может, отметим сегодня? Ты как?

– Знаешь, сегодня, наверное, не получится … – замялся он.

– К Майке своей, наверняка, собрался? Смотри – доиграешься. Пристукнет тебя когда-нибудь ее муженек, – жестко сказал Гришин и добавил, смягчившись: – Ладно, беги, жеребец. Увидимся в Москве. Сильно не напивайся.

Ну почему Гришину постоянно нужно его поучать!

– Хорошо, папочка, – съехидничал он, но Гришин уже повесил трубку.

Приняв душ и надвинув на лоб кепку-бейсболку, он поехал за Майей.