Собрание произведений в 3 томах. Т. II. Проза

– Понял теперь, как это пришло мне на ум?

Я был лицом к Ведекину и не заметил, что владелец разобранной тележки поднял ее доски сколько мог выше и, одновременно справляясь, понял ли я, как это пришло, с размаху опустил мне на голову.

– А раз понял – то не забывай!

.......................................................................................................................................................

– Никогда!

Треск раздался в третий раз.

«Не обидеться ли мне на подобную телесную вольность?» – подумал я, но тот увидел и добавил:

– Не обижайся. Это педагогический прием из школы дзен. Так лучше запомнишь.

Действительно. То ли под влиянием последних слов, то ли от удара тележкой в голове у меня что-то быстро завертелось, и я стал вспоминать.

Мне вообразился американский президент, как он выкатывался на своих колесах побеседовать с правителем России, у которого одна рука была, говорят, на ладонь короче другой. Я заподозрил, не быть бы опять большому кровопролитию.

В это время Ведекин решил заступиться за потерпевшего брата по классу.

– Скажите, – он протянул руку к одежде обидчика, – зачем вы здесь? И потом, собственно говоря, кто вы такой?

Тот как мог приосанился и отчеканил в лоб:

– Артемий Бенедиктович! Мы называемся Местный Переселенец. Потому что, оставаясь на месте, мы все время переселяемся. А имя мое – Тит, потому что его можно читать в любом направлении. Мы здесь затем же, зачем и вы. Пойдемте.

И сам зашагал первый, следом – обескураженный Ведекин, а я отставал на полшага за ними, так как не успел еще оправиться от жизненного и трезвого урока тележкой, полученного по педагогической системе дзен.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

КРАСНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК

Всех своих рабов скифы ослепляют.

    Геродот «История»

Среди нечуждых им гробов…

    А. Блок «Скифы»

Процессия кружила по Петербургу невероятным путем. Вместо того чтобы приближаться к новооткрываемому месту захоронения на северо-восток от Финляндского вокзала, она, вдруг перейдя мост через Обводной канал, свернула не направо, а налево, вернулась следующим вниз по течению мостом на левый берег – тот, на котором уже была, – и шла в направлении, противоположном ранее избранному, едва не пересекши собственный хвост. Тут-то мы ее и нагнали. Это было недалеко от завода «Красный Треугольник», где вечно гниет брошенный каучук. Здание длинное низкое кирпичное, в проходных – охрана. Торчат высокие трубы – и здесь, и на той стороне. Товарищ Сивый заскочил ненадолго в одну из дверей и вышел вскоре, а за ним тянулось цепочкой – где потоньше, где потолще – пополнение. Последним в пополнении, одетый в полувоенную темно-синего с сединой цвета шинель платного охранника и вознеся высоко вверх рыжую голову с бледным лицом одаренного человека, шествовал поэт, щеголявший под псевдонимом Аполлон Бавли. Ведекин его еще издали заприметил:

– Смотрите, на кого он похож. Он изменил Музе и затеял звонкий флирт с вооруженной Минервой. Он охраняет «Красный Треугольник»! Вероятно, это должно символизировать нечто. Рыжий Аполлон, Рыжая Минерва … еще кто-нибудь рыжая…

– Перестань, Артемий, – говорил Аполлон, приближаясь, чьи-то чужие слова. – Я ведь все-таки не просто страж. Я страж по Платону…

Мы молчали. Он ждал, что кто-нибудь из нас спросит, что это значит – что он страж не просто, а по Платону, – но к тому времени шутка о «стражах по Платону» обошла все образованное сословие – неловко было переспрашивать. Однако неудобный перерыв в речах не должен был более длиться.

– Ты хочешь сказать, – начал Ведекин, – что твой роман, наконец, принял платонические очертания?

Педаль вульгарного каламбура еще раз взвизгнула при повороте вверх.

– Стоило снимать шарикоподшипники, – отозвался Местный Переселенец.

– …и, кроме того, – продолжал Аполлон, – Евтерпе я по-прежнему нетребовательный друг. Вот, послушайте.

Он ненадолго забылся и произнес, обволакивая нас мглою вымышленного тела маловразумительного стиха:

Упырь в устах чернеющих столиц
Гоняет в поле сладких кобылиц
И падает в объятья их со свистом
Лишь меркнет месяц под крылом нечистым
На небе негодяев есть птенец
А друг сосет свинцовый леденец
Бездонной наготы сухие струи
Там ткут и вьют и гривы их и сбруи
Большая власть – хозяева ночей
Чей это свист? – скорее их ничей

– Немного темно, – сказал Ведекин.

– Зато каков рисунок гласных! Но как тебе все-таки нравится, что я теперь страж не просто, а по Платону?

Я поспешил на помощь растерявшемуся филологу:

– Аполлон хочет сказать, что он второй человек в государстве. У нас же платоновское государство: предводительствуют философы, а заведуют всем – стражники. Вот он и есть такой страж. Не просто, а по Платону.

– Может, второй, а – если брать в расчет тех, кто еще не умер, – то, может, и первый. Потому что первый – вон он где первый, – там, впереди – Роман Владимирович звать. Платон, правда, не предвидел, что поэт может оказаться исключительно преданным сторожем. Платон не мог предугадать роли мертвых философов в устройстве государственного единения. Вот так мы его объехали.

– Значит, ты честно провожаешь в последний путь иерархическое начальство? – спросил Местный Переселенец, глянув на Аполлона не без симпатии.

– Да, но и не только. Я, кроме того, прозреваю здесь некий символ, – важно отвечал Аполлон, и солнце радостно заиграло в его бороде и кудрях золотых.

Роман Владимирович Рыжов при жизни занимал разные не слишком высокие посты, но до райисполкомов не опускался, малую привилегию воспринимал не как экзотическое блюдо, а как факт естества. Оттого шею держал, руки имел гладкие, глаза чуть-чуть, цвет кожи никакой. Умер спокойно, без мук, замену ему подобрали быстро, и все говорило об обыденности случившегося. Так вот интересно было теперь узнать, что за символ прозревал Аполлон в столь заурядном течении вещей.

Этот вопрос я рискнул ему поднести, обнажив, словно в палестре. Аполлон начал так:

– Все думают, что символично только непременно необыкновенное, между тем как в обыденной заурядности символов гораздо больше, и чем зауряднее обыденность, тем больше в ней символического смысла. Необыкновенность освобождает смысл единичного случая. Если имя этого случая не подобрано заранее, – символическое значение лишь с трудом может быть обнаружено. Не то – обыденность. Здесь имена известны прежде событий. Поэтому можно определить символический смысл событий, которые вообще еще и не думали происходить. Лишь было бы расположение имен – историю придумать нетрудно.

– Что ты говоришь, Аполлон?! – вскричал Ведекин.

– Я говорю: придумать историю ничего не стоит. Не стоит даже придумывать. Символ – уже история.

– Ну, нет!

– Почему?

– Потому что история оборачивается наподобие колеса, а символ – он символ. Лежит, как бревно.