Сборщик душ

Страницы внутри оказались тонкие и шелестящие, почти прозрачные, так что если придвинуть лицо совсем близко, видно, как на другой стороне шевелятся пальцы. Вся бумага сплошь покрыта цифрами и словами, такими крошечными, что у Тавила заломило глаза от старанья их разглядеть.

Свет в комнате горел неяркий, но и не тусклый; Тавил поискал источник, но ничего не нашел. Свет просто был. Как и жужжание, которое ощущалось каждой частицей тела, будто оно шло изнутри. Тавил встал, и волосы у него на макушке коснулись потолка, мгновенно вызвав безотчетное, но на удивление стойкое ощущение, что тут нужно все время пригибаться, иначе потолок упадет тебе на голову. Всего несколько шагов, и вот она – противоположная стена… Слишком уж эта комната похожа на клетку. Все в ней такое идеально герметичное, окукливающее.

Наверное, он в камере, в какой-нибудь тюрьме; наверное, это наказание за вторжение без спросу. Если да, интересно, сколько его будут держать тут, под землей? И снова одной мысли о толще земли, отделяющей его от поверхности, хватает, чтобы в груди сперло дыхание, а всю кожу словно закололо изнутри. Тавил лихорадочно вцепился в рубашку и штаны – только чтобы обнаружить, что они совсем не те, в которых он лез по лестнице в колодец.

Он закрутился на месте, обыскивая взглядом стену за стеной, грань за гранью, но находя лишь вертикальные и горизонтальные ряды кнопок, за исключением одного пустого куска, который, видимо, нужно считать дверью. Тавил кинулся на нее всем телом, но она, естественно, не открылась, а швы по бокам оказались такие узкие, что в них и ногтя не просунуть. Нет, тут нужно какое-то орудие. Он сбросил книгу на пол, схватил стол и швырнул его об стену.

Этого мало. Тавил попытался пустить на дело разрушения еще и стул, но у того в основание оказался вделан какой-то тяжеленный механический двигатель, так что его и от пола-то толком не оторвешь. В отчаянии Тавил схватился за книгу и метнул ее через комнату вслед за столом. От удара о стену обложка оторвалась, и сокрытое знание стало на диво открытым. Тонкие странички заполнили воздух, словно лепестки цветущей яблони ветреным весенним утром. Дверь, однако, отворилась, и некоторые, особо удачливые, уплыли через проем в великое неизвестное. Удача настолько ошеломила Тавила, что дыхание снова перехватило, кровь ринулась обратно в руки, а сердце прекратило свой надсадный внутренний вопль. Он сделал шаг вперед (согнувшись, чтобы снова не подмести волосами потолок). Корешок громадной книги, врезавшись в стену, оставил на ней отметину – прямо под одной из кнопок. Тавил вытер взмокшие от пота пальцы о край рубашки, облизнул губы и нажал.

Края проема встретились, опять запечатав выход. Еще одно нажатие – и дверь открылась. От движения створок по комнате пронесся легкий сквозняк, шевеля бьющиеся о ноги бумажные волны.

Тавил выглянул наружу. Прямо вперед бежал тоннель, вдалеке слегка загибаясь дугой. Ничего особенно примечательного в нем не было. Стены такого же цвета, что и в комнате (то есть белого), правда, совсем без кнопок. И потолок повыше, так что Тавил смог наконец выпрямиться во весь рост. Гул все еще отдавался в костях, и воздух был старый на вкус, словно на пути к его легким прошел через слишком много чужих.

Тавил переступает порог и идет. Куда – ни малейшего понятия. Зачем – во-первых, потому что надо же как-то двигаться; во-вторых, потому что он хочет домой. Он не может оставаться здесь: стены слишком близко, между ними даже воздуху тесно, нечем дышать. Чем больше он думает про эту тесноту, тем больше его охватывает исступление.

Сердцу уже наплевать на приказ сохранять спокойствие, оно рычит и бьется в грудной клетке. Мозг посылает в эфир панические сигналы: меня поймали, поймали, поймали. Тавил пытается не слушать их, но тело слышит и впадает в безутешное отчаяние: потеет, немеет, сотрясается дрожью.

Есть лишь одно лекарство: надо выбраться на поверхность. Немедленно! Надо увидеть небо, услышать тишину, глотнуть воздуха, не пропущенного предварительно через какой-то механизм. Тавил бежит, но коридор все равно обгоняет его, лукаво прячась за поворот, лишая даже надежды достигнуть цели.

Он минует другие двери и представляет себе других людей, пойманных в ловушки маленьких комнат, усеянных кнопками. И все эти закрытые клетушки надежно прячут своих обитателей внутри, защищая их даже от мысли о мире, что всего в паре футов от их собственного.

Защищая их от него.

«Интересно, они слышат мои крики? – думает Тавил. – Мое хрипящее дыхание. Кулаки, колотящие, колотящие в двери в надежде, что кто-нибудь откроет и спасет меня».

Но никто его не спасает, пока поворот вдруг не остается позади, швыряя в лицо вместо бесконечной монотонности «до сих пор» ошеломительную новизну «сейчас» – открытую дверь. Тавил медленно приближается и осторожно сует нос внутрь. Внутри точно такая же комната, как его, но без кровати: только кресло, стол и огромная книга на столе.

В комнате было пусто. Тавил уже собрался уходить, как вдруг увидел что-то интересное: отметину на стене, внутри, рядом с дверью, прямо под кнопкой. Очень знакомую отметину. Потому что он сам ее тут оставил – несколько минут назад, когда швырнул книгой в закрытую дверь.

Книгой, которая взорвалась, заблевав бумагой всю комнату и коридор снаружи. Теперь все было чисто, ни листочка. Книгу тоже заменили, лежит себе на столе как ни в чем не бывало. От его панического припадка ничего не осталось, кроме отметины на стене и остатков дрожи где-то под ребрами – последних обрывков сигнала тревоги, уносимых отливом в пучины организма.

Уже немного спокойнее Тавил вошел в комнату, оставив дверь открытой, чтобы создать хотя бы иллюзию пространства – хотя бы фантазию о том, что из могилы есть выход. Он сел в кресло, и тело тут же аварийно расслабилось, погрузившись в плюшевую мягкость, которая словно обволокла его, заключила в утешительные объятия.

Вдоль подлокотников опять оказались кнопки, и он нажал одну, квакнув от ужаса, когда кресло под ним дернулось и покатилось через комнату. Никогда еще в жизни Тавил не передвигался иначе, чем на своих двоих – ну, или четырех: некогда ползая, затем ходя, бегая и лазая. Ощущение, что тебя уносит какая-то штука, в которой не бьется сердце, а урчит мотор, было совершенно неправильным. Выяснив, что остановить чертов механический стул невозможно, Тавил перелез через спинку – и как раз вовремя, а не то его впечатало бы аккурат в белую стену.

Кресло оказалось упорнее: даже повстречавшись с неподвижным препятствием, оно продолжало жужжать мотором, добавляя лишний голос в неизбывный воздушный гул. Звук дробился о стоящего в центре комнаты Тавила, так что у него даже зубы заныли. Пришлось взяться за челюсть руками, чтобы та не вибрировала.

Он обернулся к лежащей на столе книге и с силой отбросил обложку – страницы так и взвились. Прибив их рукой и нимало не заботясь о том, что потная ладонь промочила тонкую бумагу, сплавив текст в почти неразличимое пятно, Тавил начал читать.

Он сидит за столом посреди очень маленькой комнаты. Теперь дверь закрыта. Хвала Книге Машины, теперь он знает, как заказывать еду (подается немедленно на отдельный столик, по нажатию кнопки вырастающий из пола); как менять освещение (рычажок на стене); как включать музыку (другой рычажок). Теперь он умеет вызывать ванну с чем-то вроде воды, холодной или горячей, на выбор, унитаз, раковину и даже кровать – все появляется из пола, если нажать на нужную кнопку.

Кресло греет его и только что не баюкает; он сидит лицом к одной из шести стен и держит на коленях открытую книгу исполинского размера. Он читает о том, как сообщаться с миром при помощи Машины, и уже отключил режим изоляции, но в комнате все еще тихо. Никто не знает, что Тавил Тут, Внизу. Никто не горит желанием войти с ним в контакт.

Он водит пальцем по тонким строчкам, бормоча что-то себе под нос, потом нажимает кнопку, и на фоне дальней стены с потолка прыгает голубой диск и тут же взрывается неистовыми красками.

Сегодня все старалось удивить Тавила, изобретая для этого все новые и новые способы: вряд ли что-то еще способно исторгнуть у него задушенный крик – даже подобное чудо. Кровь уже не застывает в жилах, а вскипает любопытством. Тавил подается вперед, а краски тем временем превращаются в картинки – будто глядишь через окно туда, в надземный мир. Он встает и медленно идет вперед, пока не упирается пальцами в плоскую поверхность; цвет сияет сквозь его плоть, но исчезает, стоит только отдернуть руку.

Перед ним – совершенно сработанная картинка мира, он узнает ее тут же. Пыльный пейзаж, усеянный бурыми купами сухой травы, иссеченный змеящимися по поверхности, подобно шрамам, рядами острых камней; вдалеке клубится серый туман. Камни – вот и все, что осталось от стоявшего тут некогда огромного здания. Тавил знает о нем, потому что ему рассказывали – рассказывали, как оно последним держало оборону против врага, еще до Нижнего мира, до Машины, до того как человек попытался победить солнце. Он сам, своими глазами видел развалины, когда отправился вместе с сестрой в первый раз посмотреть на море.

Глядя на картинку, Тавил чувствует, как в груди у него растет что-то тяжелое и неподвижное. Оно вытесняет из легких воздух, давит на ребра – чувство, что все неправильно. Место, где он находится, воздух, которым дышит, кресло, возле которого стоит, кнопки, по которым бегают пальцы, – все это никуда не годится.

То, что видно на экране, – вот она – правда; быть так долго вдали от нее – вот он – ужас. Ноги у него подкашиваются, Тавил садится. Книга выскальзывает из онемевших пальцев и с глухим ударом приземляется на пол – всего лишь на мгновенье, прежде чем пол, не шелохнувшись, подбрасывает ее обратно, ровно на такую высоту, чтобы Тавил мог снова положить ее на колени, не сделав ни единого лишнего усилия.

На экране произошло какое-то движение: нечто с колесами, а в нем – человекоподобное создание, каких Тавил никогда доселе не видывал. Разве что в окне поезда. Этот экземпляр вроде бы относился к мужскому полу; тело у него было круглое и задрапированное в тунику, которая скрывала большую часть колышущейся белесой плоти – но, увы, не всю. Лицо от подбородка до глаз пряталось за респиратором, стропами обнимавшим лысую голову.

Создание говорило. Тавил понял это по тому, как у него двигались челюсти. Он нажал очередную кнопку, и вокруг возник звук.

– …против внутреннего мятежа тех, кто некогда обитал в этих стенах, а также в других строениях, окружавших замок.

– Вот уж неправда, – пробормотал про себя Тавил.

Звук его голоса ненадолго повис в воздухе, потом пылью осел на мебель. История развалин не имела ничего общего с бунтами: на самом деле один город просто защищался от агрессии другого.

Человек на экране замолк и поправил маску. Ремни еще сильнее утянули несколько ярусов кожи под подбородком, шея раздулась. Прочистив горло, он продолжал:

– …останки которого до сих пор рассеяны по Семи Холмам Уэссекса, что подводит нас вплотную к идее о том…

Тавил затявкал презрительным смехом.

– По Восьми Холмам! – сообщил он монотонно лепечущему экрану.

Рассказчик снова запнулся и принялся поправлять респиратор. Он дышал со свистом, сильно отдававшимся в полостях маски. Комнату наполнили кашель и недовольное ворчание – они исходили из неизвестного источника, как и свет.

Тут Тавил понял свою ошибку: не только он все слышал, но и его слышали. Он скорей потянулся за книгой и помчался по страницам в поисках кнопки, которая выключит звук с его стороны.

Однако долго листать не пришлось, потому что лектор продолжал, обращаясь, судя по всему, непосредственно к Тавилу, каким бы невозможным это ни казалось:

– Я вас заверяю, что количество холмов – а именно семь – отнюдь не мое изобретение. Это очевидный и несомненный факт.

Тавил фыркнул.

– Бред какой! Просто оглянитесь и сосчитайте. Вон они стоят, очевидные и несомненные.

Кто-то зашипел, раздался многоголосый гомон, но Тавилу дела не было. Он встал перед экраном и стал тыкать в него пальцем, словно лектор мог видеть, как он считает.

– Вон первый, с утесом; второй рядом с ним, вершина срезана к западу…

Он говорил все громче и громче – лившаяся со стен болтовня грозила заглушить все. Аудитория горячо возражала против идеи подкреплять данные наблюдением, утверждая, что это добавляет совершенно ненужную и неправильную окраску, способствуя пристрастности и угрожая предоставлением ложной информации, не прошедшей через апробированных посредников.

Тавил тем временем перекрикивал общий шум:

– …третий сразу за ними – его бывает трудно разглядеть в тумане, но только не сейчас, потому что погода ясная. Четвертый…

Через какофонию голосов прорвался еще один, женский, яснее и чище прочих.

– Не надо им ничего говорить про поверхность, – произнес он.

Тавил умолк, не донеся палец до экрана, и сделал шаг назад.