Тысяча и один гром

«Сдал» нам это место мой одноклубник по секции футбола. Он же дал подробные инструкции. Чебак клевал там только на рассвете, поэтому надо было добираться до места с первыми лучами солнца. Но был один нюанс. Территория у входа на косу принадлежала лодочной станции. И, как и положено, она была огорожена забором. Днём доступ туда был свободным, но вот ночью и ранним утром… Ворота, естественно запирались на замок. Но это была не главная проблема. В заборе, как в большинстве заборов того времени, был секретный лаз, поэтому пробраться на территорию было делом исключительно ловкости. Но вот дальше… На лодочной станции жил сторожевой пёс. Ну как пёс – волкодав! Обычно он сидел на цепи даже ночью, но иногда, по словам Серёги, его отвязывали. Поэтому, говорил мой друг, ужасно округляя глаза, эта баскервиля там по ограде может шататься туда-сюда!

Было обидно. Казалось, заманчивое поначалу предприятие, рушится на глазах.

Но, продолжал Сергей, у этой твари есть слабость.

Угасшая надежда тут же снова вспыхнула в моей душе.

– Колбаса! – сказал Серёга страшным голосом и огляделся, выясняя, не подслушивает ли нас кто-нибудь.

– Колбаса? – переспросил я шёпотом.

– Да, только она должна быть вкусная!..

Сергей приобнял меня и зашептал в ухо, зыркая подозрительно по сторонам:

– Крошишь псине и пока она жрёт, пробираешься вглубь. Когда она слопает и снова к тебе побежит, ты опять крошишь! И так до калитки на другой стороне. А после калитки уже коса, а собака останется за оградой! И ей хорошо и тебе!

Я, конечно, немного засомневался, действительно ли после этих всех процедур мне будет так хорошо, как это постулирует мой друг, тем более, что сценарий, нарисованный им, был не совсем однозначным. Но… Желание половить чебака перевесило!

Отец, который тоже мечтал о чебаковой охоте, отнёсся к моему рассказу со всей серьёзностью.

– В общем, ты будешь тогда отгонять её удочкой, – сказал он, – пока я буду крошить.

По дороге к лодочной станции я несколько раз обшаривал рюкзак, проверяя, не забыли ли мы батон колбасы, не вывалился ли он по дороге и тому подобное.

В этот раз ночь была не совсем тёмной. Луна стыдливо вышла из-за туч, правда, была какой-то бледной. Её свет вяло падал на окружающий ландшафт, навевая зловещую тоску. Чудилось, ещё чуть-чуть, и мы услышим заунывный собачий вой.

Секретный лаз, который вёл днём себя вполне прилично, в темноте начал цеплялся неожиданной проволокой, пришлось продираться сквозь неё, как через лианы. Но вскоре мы всё же очутились за периметром. Мы с отцом стояли, прислушиваясь и озираясь. В мертвенном свете луны блестели крыши лодочных сараев, почему-то скрюченные деревья, остовы полуразобранных катеров. Собаки нигде видно не было. В одной руке отец держал наготове колбасу, в другой у него тускло отсвечивал перочинный нож.

Мы, крадучись, принялись пробираться по территории.

Всё было бы неплохо, если бы я не умудрился запнуться о стальной трос, невидимо натянутый по земле. Скорее всего, по этому тросу и бегал волкодав на цепи. Раздался металлический звяк. Мы с отцом замерли.

Откуда-то из темноты донёсся неопределённый шум, похожий на звук сминаемого кем-то шуршащего материала.

Отец принялся лихорадочно крошить батон колбасы, нож был тупой, поэтому куски получались огромными и рваными, будто бы он собирался кормить ими тигра.

Кто-то определённо к нам приближался. Неподалёку уже гнулись берёзки, и слышалось тяжёлое дыхание зверя.

Мы бросились прочь, забежали за перевёрнутый килем вверх катер и сели на корточки, прислонившись спиной к шершавому боку посудины.

Собака явно искала нас, потому что ничего похожего на довольное чавканье мы не слышали. А слышали всё приближающийся топот, сдерживаемый рык, гром каких-то железяк, попадающих под копыта зверя.

– Наверное, колбаса невкусная! – плачущим голосом предположил я, выставляя вперёд удочку, чтобы отбиваться.

– Если нападёт, беги к калитке, – шёпотом предупредил отец, – я её отвлеку оставшейся колбасой!

Честно говоря, этот аргумент показался мне слабым.

Собака была уже совсем-совсем рядом. Она хрустела ветками буквально за кормой катера.

Мы с отцом переглянулись, как в окопе перед рукопашной.

– Ну иди, иди сюда, проклятая псина, – прошипел отец.

– Я тебе счас покажу псину, – пообещала собака человеческим голосом и на нас надвинулась тёмная тень.

У меня отвалилась челюсть, а отец судорожным движением зачем-то спрятал оставшуюся колбасу за спину.

– Вы чего тут забыли, физкультурники? – грозно спросил сторож, надвигаясь на нас необъятной горой.

К счастью, наш кроткий вид, а также наличие бамбуковых удочек немного сгладило напряжённость и мы даже впоследствии познакомились.

Теперь, если мы шли на чебака, то брали кусок колбасы и шли прямиком в будку сторожа, чтобы его угостить. За это он нас беспрепятственно пропускал к месту лова. Делился ли он этой колбасой с таинственным волкодавом, мы никогда не спрашивали.

СУСЛИК

Чем мне запомнилась летняя Анапа? Почему-то, в первую очередь, экзотическими деревьями – акациями, магнолиями, кипарисами. Я никогда не видел такого дендрологического разнообразия. Ещё вспоминаются раскопки, которые производились прямо на морской набережной. И отдыхающие – много разных весёлых людей, которыми были забиты приморские улицы.

Мы несколько раз приезжали в Анапу по курсовкам всей семьёй. Курсовка – это такая путёвка, по которой ты живёшь не в санатории или доме отдыха, а в съёмной комнате частного сектора. А на лечебные процедуры ходишь, как положено. Предполагалось, что я езжу на юг, в том числе, чтобы поправить своё слабое здоровье. Почему оно считалось слабым мне не понятно до сих пор. Зато я с содроганием вспоминаю название некоторых медицинских процедур, например, «смазывание горла». Это просто кошмар, брр. Всеми правдами и неправдами я часто с них сбегал. Какие процедуры, когда рядом море?!

В очередной свой приезд, сверившись с бумажкой, мы остановились возле ограды частного дома. Отец поставил чемодан на пыльный тротуар. Судя по всему, в этих апартаментах нам должна была быть выделена комната в соответствии с курсовкой. Улочка была совершенно провинциальной, аккуратные дома вдоль дороги утопали в зелени. Стояла вязкая полуденная тишина.

Мама для приличия постучала в калитку. Но, так и не дождавшись ответа, мы вошли в ограду. Рядом с домом стояло две летних веранды, которые, судя по развешенным там и сям вещам, уже были сданы другим отдыхающим.

Возле крыльца стоял маленький шкет. У него были светлые растрёпанные волосы и конопушки на щеках. В руках он держал пластмассовый автомат. Рядом с ним сидела небольшая меланхоличная дворняга. Одно ухо у неё торчало вверх, а другое строго вправо. Она быстро дышала, высунув язык. На добродушной морде у неё было выражение приветливости и, казалось, что она ухмыляется.

– Мальчик, – сказала моя мама. – А взрослые есть? Это дом номер пятнадцать?

Пацан засмеялся, демонстрируя наличие отсутствия у него пары передних зубов.

– Конефно, пятнадцать, – подтвердил он, прищурившись, и добавил: – Мамка в плофилактолии.

– А когда она придёт?

– Ефли вы жилифки, я вам скафу куда идти, – заверил мальчик и показал стволом автомата на дом.

– Ну хорошо, – несколько озадаченно протянула мама.

– А как зверюгу-то зовут? – поинтересовался отец, кивая на ушастого питомца.

– Суслик!

– Как-как? – переспросил мы хором. Отец недоверчиво разглядывая собаку. Та, в свою очередь, смотрела на него влажными глазами и виляла хвостом.

– Сус-лик, – подтвердил шкет по слогам.

– Ты уверен? – поинтересовалась моя мать.