Тысяча и один гром

Пацан поднял руку на уровень плеча и глянул на пса.

– Суслик! Полай!

Собака вопросительно задрала голову и, подумав некоторое время, видимо, решила хозяина не подводить.

– Гав!

Шкет засмеялся и торжествующе на нас посмотрел.

– А это ты сам так её назвал? – задал отец каверзный вопрос.

– Не-а. Это дядя Петфо…

– А тебя самого-то как зовут? – подозрительно спросила мама.

Мы все немного внутренне напряглись, потому что после «суслика» ожидать можно было всякого.

– Паха, – ответил шкет.

– Ааа, ну то есть Паша? Павел? – с некоторым облегчением переспросил отец.

– Ага!

– Странное имя для собаки, – сказала мама отцу, когда Паха провожал нас в комнату.

– Я знал парня, который назвал кота Берией, – ответил отец.

– Ну то Берия, а то Суслик! – не согласилась мама. – Нет, ну а почему Суслик-то, я не пойму? – продолжила она допрос нашего нового знакомого.

– Потому фто он быстло бегает! – признался маленький хозяин.

Мама хотела ещё что-то спросить, но прервалась на полуслове – что и говорить, аргумент в пользу клички у пацана был исчерпывающий.

Рыбачил я на пляже в основном с пирса. Просто опускал леску с крючком и грузилом вниз в воду и ждал поклёвку. Даже удилище было не нужно. Для наживки использовалась креветка. Но не такая здоровенная, которую продают сейчас в магазинах, а малюсенькая, размером полтора-два сантиметра. Ловить её надо было у самой воды под илистыми камнями. Поднимаешь такой камень, а они распрыгиваются в разные стороны – только успей хватать. А схватил – прижимаешь ей голову, и она от этого становится томной и уже не прыгает, а только слегка шевелит ножками. Такую креветку складываешь в спичечный коробок. Клевали на неё совершенно экзотические рыбы. На море вообще, надо сказать, ихтиофауна специфическая. Половина рыб и вовсе несъедобная. В первую очередь – брюхастые «собаки», да-да, так эти рыбы и называются, во рту у них маленькие остренькие зубки и стоит зазеваться, они с удовольствием тебя кусают за палец. Потом «коровки», эти покрупнее и попадаются реже. Ещё «зеленушки» – условно несъедобные. То есть, вроде бы их и можно в пищу употреблять, но местные не советуют. Скорпена – один такой здоровенный морской чёрт попался мне однажды: как он пасть расщеперил на крючке поперёк себя шире, аж страшно! На жабрах у Скорпены два ядовитых шипа – уколешься, рука на неделю распухнет и будет болеть. А если уколоться шипом морского дракончика, что торчит у него из верхнего плавника – и в больницу можно попасть! Или вот скат-хвостокол с иглой! Всех этих рыб я там ловил. А самые благородные и, соответственно, безобидные – это всеми любимые барабульки и толстенькие бычки. Их можно употреблять в пищу в любом кулинарном виде.

Парадоксально, но интересней была рыбалка в непогоду, в небольшой шторм. Волны поднимали у берега муть, и к пирсу подходила рыба покрупнее, а в мертвый штиль, когда вода просматривалась на несколько метров, клевала в основном мелочь и вездесущие «собаки». Один раз в ненастье кто-то ушёл у меня настолько большой, что я даже не смог его приподнять вверх после поклёвки. Продержал с минуту двумя руками на леске и «бздынь!» – монстр оборвал крючок и ушёл. Кто же это из крупных морских обитателей позарился тогда на мою креветку – до сих пор интересно.

А вот отцу удалось поймать трофейчик. Надо сказать, что они с мамкой в основном загорали на каменистом пляже, рыбачить с берега было неудобно – повсюду сновали туда-сюда купающиеся. Но всё же отец иногда умудрялся закидывать небольшую, метров на пятнадцать донку, оснащённую одним крючком. И вот как-то раз, стоя на пирсе, я краем глаза увидел какое-то оживление на берегу. Поворачиваю голову – а там картина маслом. Отец выматывает донку, перебирая руками со сверхъестественною скоростью, а на другом конце лески к берегу приближается огромное нечто, периодически выныривая из воды. Я – бегом на берег. А отец там уже в кругу восхищённых зевак.

– Змею! Змею поймали! – кричит кто-то, и толпа вокруг отца увеличивается. А на берегу извивается что-то большое, серебристое.

Я подбегаю ближе – действительно, змея! Никто не решается взять её в руки, и она продолжает извиваться на гальке. Тут неминуемо появились знатоки с версиями – и как только это чудо-юдо не обзывали: и ужом, и морским линём, и даже муреной! Но это был, всего-навсего, обыкновенный угорь. Об этом нам авторитетно заявил Пётр, тот самый «дядя Петфо», где мы квартировали. Угорь оказался длиной 75 см. И в точности помещался по диагонали на развёрнутую газету «Правда»[3 - Основной печатный орган КПСС. Несложно догадаться по названию, что печаталась в этом органе только «правда» и ничего, кроме «правды».]. Крючок от донки мы нашли у него в печёнке.

Когда мы собрались уже уезжать и запаковали все свои вещи, провожать нас вышла вся семья Пахи – сам сорванец, добродушный дядя Петя, подаривший мне пряжку от ремня с якорем, и Галина Васильевна, ответственная комнатосдачница. Трогательную картину дополнил, неторопливо пришкондыбавший к месту прощания, Суслик. Он сел рядом с хозяевами, вывалил язык и принялся ухмыляться.

Пообещав вернуться на следующий год и непременно к ним же, мы обнялись с дядей Петей и вышли за калитку.

Галина Васильевна махала нам рукой.

Мы пошли по тротуару в направлении автобусной остановки, рядом трусил флегматичный Суслик.

– Надеюсь, он с нами до аэропорта не поедет? – обеспокоилась мама.

Но тут Галина Васильевна зычно позвала из-за ограды:

– Шустрик! А ну-ка, домой немедленно!

Мы недоумённо переглянулись, а собака остановилась и прислушалась.

– Шустрик! Я кому сказала! – повторила хозяйка.

Пёс виновато посмотрел на нас, повернулся и неторопливо побежал обратно.

– Шустрик? – непонимающе повторила мама. – Какой ещё Шустрик?

– Шустрик… – задумчиво протянул отец. – Шустрик… Суслик… Шустрик!

Тут наконец-то до нас дошёл весь смысл происходящего, и обнажилась страшная правда.

Бедный пёс. Ведь для нас он весь отпуск был Сусликом!

Тогда мы начали смеяться и смеялись очень долго, на остановке, по пути в аэропорт, в самолёте, уже дома, по приезду. А больше всего веселились почему-то зимой, потому что среди мороза и снега было особенно приятно вспоминать эту историю.

ЛУЧШИЕ ДРУЗЬЯ КОТА

Верхотурье. Город на севере Свердловской области (в трёхстах километрах вверх от Екатеринбурга). В те времена, когда я бывал там в своём детстве, его провинциальная сущность сразу же бросалась в глаза. Тротуары в городе были из настеленных досок, а частные дома резными ставнями выдавали своё дореволюционное происхождение. В некоторых местах там было потрясающе красиво. Например, если смотреть с берега Туры, спустившись к ней с улицы, где жила моя бабушка Аня (мать отца), то можно было увидеть на повороте реки высокую скалу, на вершине которой стоял старинный кремль. Со скалы на другой берег тянулся длиннющий верёвочный мост. В Верхотурье были (и есть) и другие монастыри, в советскую эпоху они использовались стандартно – в них располагались исправительные колонии.

Природа тех мест тоже была соответствующая. Тёмные густые леса по ту сторону Туры, прозрачный воздух и необыкновенный запах свежести, расплескиваемый ветром от бегущей волны.

Ну и сама река была великолепна. Я всегда любил смотреть на текущую воду, но тут её движение завораживало. Тура была двулика, она могла пребывать либо в полноводном бурном состоянии, либо в обмелевшем и обессилившем. В перовом случае она могуче шуршала у ног, заманивая крутыми водоворотами, а во втором – словно стыдливо прикрывала свою наготу лужами и небольшими разливами. Зависело это от того, работают или нет турбины гидроэлектростанции, расположенной выше по течению.

Одно из развлечений ребятни, да и некоторых взрослых, как раз было связано с этим. Нужно было лишь поймать момент, когда турбины выключали, и ГЭС становилась просто водной плотиной. Река ниже по течению постепенно опадала, истончалась, из-под воды показывались верхушки огромных, отполированных за века, валунов. Через пару часов можно было наблюдать фигурки людей, бродящих в облысевшем русле между камнями и шарящими в лужах руками. Они искали зазевавшуюся рыбу. Когда спадала вода, в таких лужах могли оставаться рыбёшки, чаще мелочёвка, но иногда бывали и исключения. Так, дядя Витя с посёлка Фура утверждал, что его племянник однажды поймал в обмелевшей Туре руками пятикилограммовую нельму. Фотографического подтверждения трофея, конечно, не было (в те времена фотоаппараты были редкостью), но дядя Витя бил себя в грудь и клялся своими татуировками, что, в принципе, было эквивалентно.

Когда я на летних каникулах приезжал с отцом в Верхотурье, мы ходили на рыбалку каждый день.

По большой воде в Туре клевал в основном пескарь. Попадался чебак, ёрш, мелкий окунь. Но наиболее интересной была, конечно, рыбалка возле самой ГЭС в глубокой яме сразу после плотины, именно там, куда вплёскивались сумасшедшие водные буруны после турбин. Когда ГЭС стояла, вода образовывала там почти круглое озеро. Рыбачить можно было либо с основного берега, либо перейти ниже по течению по валунам и подобраться к «озеру» с противоположной стороны. Но самое козырное место было на так называемом «быку». «Быком» звался бетонный выступ с отвесными стенами, который врезался в акваторию перпендикулярно плотине и как бы разрезал «озеро». «Бык» был длиной метра четыре, а шириной всего-то с метр. Он высоко вздымался над водой; чтобы рыбачить с него, нужно было опускать удилище почти вертикально вниз и даже тогда поплавок едва-едва доставал до поверхности воды. А пробраться на него можно было только с верхней галереи, тянущейся вдоль плотины. Пройдя по ней, нужно было перелезть через металлическую ограду и спрыгнуть на «бык» с метрового уступа. И всё это нужно было проделать на приличной высоте! К тому же, всегда был шанс навернуться с самого «быка», так как ширина выступа была уж очень маленькой, а когда клюёт рыба, сами понимаете, всякое бывает.

Мы рыбачили с «быка» с отцом один раз, но для меня-школьника это было всё же чересчур опасно, поэтому больше испытывать судьбу мы не рискнули.

Каждое утро мы выходили из ограды бабушкиного дома и отправлялись на Фуру, именно так назывался посёлок, расположенный у Верхотурской ГЭС. До него было около пяти километров, путь наш лежал вдоль реки по живописным тропкам. И каждое же утро нас провожал хозяйский кот Барсик. Он выходил за калитку, усаживался на тротуар и смотрел на нас немигающим взглядом своих зелёных глаз. Когда мы возвращались после обеда, мы заставали его в абсолютно той же позе. Казалось, что он всё это время не сходил с места. Получив щедрое вознаграждение в виде пары-тройки жирных пескарей, Барсик благодарно чавкал у бани, чтобы завтра снова проводить нас в путь.

Мы шли по берегу, который плавно переходил со спокойной равнинной части вдоль нашей улицы, в скалистый и крутой между посёлками. На склоне росли и берёзы и сосны, мы, то и дело, сбегали с тропы вниз или вверх, потому что в этом редколесье прятались пухленькие маслята. Иногда попадались и грузди. Пока мы шли к месту лова и обратно, как правило, набирали десяток-другой грибков. По приходу они неминуемо оказывались пожаренными с картошкой и съедались без остатка – вкус у них был необыкновенный. Так мы совмещали рыбалку и «тихую охоту».

Самыми крупными трофеями, пойманными той порой были окуни – полосатые зелёно-чёрные горбачи. Ловились они как раз у плотины, когда ГЭС работала, и вспененная вода с рёвом вырывалась из-под турбин. Мы ловили окуней с берега на поплавочную удочку (тогда других то и не было практически). Единственным отличием от обычной ловли была наживка – мы надевали на крючок, цепляя их за средину, три-четыре самых больших червя (что, конечно, было для меня в диковинку) и забрасывали в бурлящий поток. Поплавок вертело и трепало на сумасшедшей стремнине так, что порой он скрывался в волнах, но иногда, скорее шестым чувством, мы угадывали мощнейшую поклёвку – следовала подсечка, и начиналось вываживание – из такого потока вытащить отчаянно сопротивляющуюся рыбу было нелегко. Один здоровенный окунь сломал у отца бамбуковое удилище! Конечно, я не скажу точный вес тех трофейных окуней, скорее всего, они тянули грамм на пятьсот-шестьсот, но для меня, младшего школьника, такие рыбины казались исполинами. После того, как мне удавалось вытащить очередного разбойника, я долго приходил в себя, а сердце было готово выскочить из груди. Это был один из редких моментов истинного рыбацкого счастья, незабываемого и незамутнённого. Такого счастья, которое испытать во взрослом возрасте уже, наверное, невозможно.

Я ЗНАЮ КОРОТКУЮ ДОРОГУ!

Мой друг Саня был живым воплощением известного наблюдения – в самые засадные места рыбаки попадают после того, как один из них скажет: «Я знаю короткую дорогу!» Куда бы мы с ним не поехали, он всегда знал как «срезать». Самое интересное, что, являясь прекрасно осведомлённым об этой его особенности, я каждый раз наступал на одни и те же грабли.