Опечаленный и глубоко мрачный Николя простился и сбежал. А Маруся провожала его мечтательным взглядом.
Выскочив на Литейный, Гривцов заметил край золоченой фуражки, что скрылась за углом дома. Швейцар не горел желанием продолжать знакомство с полицией.
Задрав голову, словно коварный преступник спрятался на карнизе, Коля почувствовал себя маленьким и беззащитным под громадой нависавшего здания. Ужасно захотелось, чтобы его приободрили или хоть подзатыльник для храбрости отвесили. Кругом спешили прохожие, счастливо равнодушные к чужим бедам. Даже городовой будто нарочно отвернулся. Одинокий и несчастный мальчишка спрятал нос в воротник пальто, а озябшие руки в карманы и поплелся в сторону Фонтанки. Ведь совсем недавно был в шаге от победы, хоть и воображаемой. У колеса фортуны тормозов нет, не знаешь, куда занесет. В расстроенных чувствах Коля не заметил, как на другой стороне проспекта остановилась пролетка с крытым верхом.
* * *
Кому придет в голову обращать внимание на обыкновенную пролетку? Только пассажир кутался в шерстяное одеяло уж больно старательно, словно прятался от случайных глаз. Лицо скрывали пушистая шапка и густой мех воротника. Извозчик покорно ждал, как приказали. Слегка покосившись, он приметил, что пассажир уставился на большой дом на углу Бассейной улицы. В вечерних сумерках смешались каменные детали, только ярко горели стекла парадного входа, светлые пятнышки в окнах указывали, кто дома.
От бестолкового сидения извозчика пробрал озноб. Как вдруг пассажир окликнул бойкого паренька в драной курточке и рабочей фуражке, пробегавшего мимо. Шкет запрыгнул на подножку и получил какие-то наставления. Извозчик ничего не разобрал, но звон мелочи учуял. Мальчишка соскочил и пулей метнулся к Бассейной.
– Долго еще, барин? – поворотился извозчик.
– Тебе-то что? Стой и жди.
– Так это… Мороз же, и того… Лошадь мерзнет… Добавить бы не мешало…
– Добавлю, добавлю, – зло отмахнулся пассажир, следя за темной улицей.
Сопливый разведчик вынырнул из темноты так шустро, словно из нее и был рожден. Он запыхался, дышал тяжело, говорил громко и отрывисто:
– Нету… ее… совсем… теперь… дверь… опечатана…
– Куда она делась? – уже не таясь, спросил господин под одеялом.
– Так… это… померла… сегодня… поутру…
– Как это умерла?
– Того… совсем…
– Врешь!
– Чей-то… врешь… не-а… обижаешь… барин…
– Откуда узнал?
– Так… это ее… она… повесилась… швейцар сказал…
Пассажир швырнул на тротуар серебряный рубль и закричал на извозчика:
– Пошел! Пошел! Гони!
Мальчишка кинулся за добычей, теряя фуражку. Взвизгнул кнут, лошадь тронула, и пролетка растворилась в подступающей ночи.
* * *
От стены отделилась худосочная фигура. И хоть фигура рта не раскрыла, но вид ее говорил о такой печали, скорби и тоске… Настроение Аполлона Григорьевича распрощалось с радостью, что полыхала на бритых щечках, предчувствуя, как беспощадно испортит его никчемный мальчишка.
И зачем только доверился! Ведь с первого взгляда ясно: бестолковая личность. Вот если бы Ванзаров… Лебедев нахмурился и отправился прочь, забыв помахать швейцару Департамента полиции – тихому старичку-отставнику, что ласково кивал каждому входившему.
Гривцова никто не позвал за собой. Глядя в спину человеку, стремительно поднимавшемуся по мраморной лестнице, Коля издал немой вопль о помощи, но никто-никто не услышал и даже не обернулся. Оставалось втянуть голову в плечи и плестись следом. Как побитой собачонке, которую хозяин выгнал из дома за глупость и визгливый лай.
Протиснувшись сквозь дверную щель, Коля наткнулся на взгляд, не предвещавший ничего хорошего. Великий криминалист восседал на химическом столе и яростно грыз леденцы. От одного этого звука сводило зубы, а мысли блуждали.
– Где же удаль и победные знамена? Оставили в гардеробе?
Коле хотелось ответить умно и строго, но в голову лезли обрывки невыученных уроков. Хоть бы какое крылатое выражение на ум прилетело. Так ведь нет, порхали где-то в отдалении.
– Где колонны скрученных и разоблаченных убийц, сдавшихся на милость победителя? Где торжество справедливости, обещанной к вечеру? Где фанфары?
Провалиться бы сквозь землю. Есть у него хоть капля жалости? Сам-то вон какой расфуфыренный, а кое-кто рыскал в холоде и голоде. Эти и прочие жалостливые мысли посещали юную голову. Коля хмуро, но стойко сносил все, только фуражку безжалостно теребил.
Не умея долго злиться, а тем более глумиться над поверженным, Аполлон Григорьевич смягчился и съехал в другую крайность: ему стало жаль несносного мальчишку и стыдно, что повел себя как тупой пристав. Он приказал снять пальто, греться, лопать монпансье, другой еды все равно нет. Сам же развел чай, добавив капельку янтарной жидкости с запахом дубовой бочки.
Коля отхлебывал обжигающий напиток сопя, виновато и печально. Но рта открыть не посмел.
– Подведем итог вашего розыска, – наконец сказал Лебедев. – Какие сведения, толковые или бесполезные, раздобыли о жизни и смерти барышни Саблиной?
– Откуда вы… – начал Коля, но сообразил, что никто не мешал криминалисту заглянуть в ту же папку. – Она давала уроки музыки.
– Ах, вот оно как…
– Что такое? – насторожился Гривцов, ожидая чего угодно, даже самого худшего: вдруг ему назовут имя убийцы.
– Все не мог вспомнить, что за физиономии у нее там по стенам развешаны. Знакомы, а вспомнить не могу. А это Брамсы-Шмамсы всякие… Что ж, неплохо.
Щепотка похвалы способна на чудеса. Коля приободрился и тихо сказал:
– Кажется, я знаю, кто ее убил.
– Вот как? Изложите версию. – Лебедев был чрезвычайно серьезен и внимателен.
– Из показаний свидетелей можно точно установить: у нее был постоянный любовник.
Коля ждал, какое это произведет впечатление. Аполлон Григорьевич закинул в рот конфетку, давая понять, что за интересным началом должно последовать зажигательное продолжение.
– Описание: хорошо одетый мужчина среднего роста.
– Это многое объясняет, – сказал Лебедев.
Коля не заметил подвоха и ринулся отчаянно:
– Горничная видела его со спины, поэтому лица не замечала, а швейцар не уверен, что бывало одно и то же лицо. Но главное другое: он всегда приходил по утрам. А что это значит?
– Очень интересно узнать…
– Это значит, что он и убил.