Ищите барышню, или Безжалостный Орфей

– Вот как? И что же такое… А! Знаю-знаю! – обрадовался Вендорф. – От вас наверняка потребовали нести дежурство по городу. Я прав?

– Вернулся с места происшествия, – сказал Лебедев.

– Неужели согласились дежурить? – неприлично удивился полицеймейстер. – Что ж, похвально. А я думал, вы того… Ни за что… Кто ж вас посмеет запрячь… Какой вы молодец. Надо вам похвалу в приказе объявить.

– Могу изложить факты?

– Конечно, голубчик. Только учтите, у меня вот-вот… – Гостю указали на часы, на которых до обеда оставались считаные деления.

– Ничего, я успею.

Вендорф вздохнул и принял расслабленную позу, всем видом показывал, что будет слушать только потому, что деваться ему некуда.

– В меблированных комнатах «Дворянское гнездо» обнаружено тело барышни, примерно двадцати двух – двадцати трех лет, – сказал Лебедев. – Повесилась на картинном крюке.

– Самоубийство? И что в этом такого? Этим созданиям только дай волю, они все перевешаются от несчастной любви. Что вы хотите: женщины и нервы ведут непримиримую борьбу друг с другом – кто кого раньше съест. На этом все?

– Нет, не все. В доме не обнаружено следов взлома или насильственного проникновения. На теле нет огнестрельных или ножевых ранений, а также следов борьбы.

– Откуда им взяться, если она сама на себя руки наложила?

– Ее повесили мертвой.

– Как? – скорее не понял, чем захотел узнать подробности Вендорф. Осталось-то всего одно деление на циферблате.

– Предварительно отравив.

– Мышьяк?

– Хлороформ, – сказал Лебедев.

С первыми мгновениями перерыва, улетевшими навсегда, Вендорф потерял изрядную часть дружелюбия.

– Разве хлороформом можно убить? – спросил он. – Это же что-то вроде эфира, применяется хирургами для наркоза. Легкий дурман, глубокий сон и пробуждение.

– Убить можно йодом. И хлороформом – проще некуда. Стоит превысить дозу. Кроме врачей, об этом мало кто знает. В теле же, которое осмотрел и взял пробы, доза превышена многократно. Бедняжка нашпигована хлороформом, как гусь яблоками.

Случайный намек окончательно вывел полковника из равновесия.

– Позвольте, – резко сказал он. – С чего вам далось это тело? В чьем ведении расследование?

– Первый Литейный, но…

– Вот пусть Буб… то есть Ощевский-Круглик и разбирается. Ваш совет он, безусловно, выслушает и примет с благодарностью. Но я-то тут при чем?

– Пристав не горит желанием заниматься этим делом.

– Отчего же?

– Упрямо считает самоубийством.

Вендорф заинтересовался:

– Вот видите! А вы спешите. Может, старик прав. Может, ваш анализ ошибочен? Может, так и есть? Чего проще: барышня наглоталась хлороформа и в петлю полезла. Всякое бывает.

– Это совершенно невозможно… – сказал Лебедев и безжалостно вывалил кучу неприятных фактов: и крюк висит высоко, и при наркозе она шагу бы не ступила, и, главное, нет никаких следов удушения. – Бедняжку красиво повесили вместо картины, – закончил он.

– И что желаете от меня?

– Необходимо, чтобы расследованием занялся самый толковый чиновник полиции. Сам таких не знаю. Но на ваше усмотрение. Это крайне необходимо. Со своей стороны окажу ему всяческое содействие.

– Прямо не узнаю вас, голубчик, – сказал Вендорф. – С чего такая инициатива?

– Преступление задумано умно, а совершено отменно. Такого чистого исполнения давненько не встречал. Скажу больше: если бы случайно не приехал и не увидел сам, пристав списал бы на самоубийство. И концы в воду. Подобное мастерство меня сильно тревожит.

– Чем же?

– Убийца поддастся соблазну провернуть такой фокус еще разок. Буду рад ошибиться, но следует ожидать новых жертв.

– Как ее фамилия? – спросил полковник. – Кто родители? Из какой семьи?

Лебедев вздохнул, но ответил честно:

– Пристав наверняка знает…

– Ну вот видите: даже фамилией ее не поинтересовались.

– Мне не до того было.

– Говорите, в «Дворянском гнезде» проживает одинокая молодая барышня? Так-так… Значит, вот что скажу вам, дорогой Аполлон Григорьевич: выкиньте из головы эту историю и позвольте Буб… то есть приставу делать свое дело. Невелика птица.

– Что значит невелика? – возмутился Лебедев. – Убита молодая женщина. И ее смерть пытались выдать за самоубийство. Разве мало?

– Голубчик, при всем вашем таланте в некоторых вещах вы исключительно наивны. Неужели не поняли, кто она?

– Курсистка какая-нибудь, актриса…

– Скорее всего, дорогая проститутка, в лучшем случае содержанка. Родителей нет, семьи нет. Талантов нет. Желания трудиться честно – нет. Но есть смазливое личико. Вот и промышляет своим телом. Вы правы, новые жертвы будут. Рано или поздно все они этим и кончают. Нечего тут расследовать.

– Не согласен. Вот если бы Ванзаров…

– Нет больше никакого Ванзарова. Нет и никогда не будет. Забудьте!

От милого любителя обедов не осталось и огрызка. Оскар Игнатьевич явил другое лицо, тайное и до крайности жесткое. Если не сказать безжалостное.

– Считайте это дружеским советом, господин коллежский советник, – добавил он и тут же переменился: – А все-таки не желаете ли отобедать? Сегодня супчик обещают отличнейший. Нечего дуться, соглашайтесь…

– Благодарю, я сыт довольно, – сказал Лебедев, подхватив чемоданчик, и ушел от греха подальше. В этот миг, дай ему волю, он, пожалуй, в самом деле растворил бы Вендорфа в Мойке. Но если так реагировать на каждую глупость начальства, то в России начальства не останется. В нашей империи надо выдержку иметь.