Выгодный риск

– Знаю, знаю, все платья провоняли прогорклым маслом… Но если хочешь, чтобы я помогала тебе во всем… – она снабдила «во всем» особо жирным ударением, – то изволь говорить правду: зачем приехала в Москву и чем так важен для тебя сегодняшний день. Не смей сказки сочинять. Не поверю.

Выбор был, прямо сказать, небольшой. Лишиться помощи тетушки значило для Агаты потерять всякую надежду на исполнение ее мечты. А не только обидеть гостеприимную хозяйку.

– Это не моя тайна, – ответила она.

Тетушка похлопала себя по груди:

– Поверь, дорогуша, здесь похоронено столько тайн, что Москву можно разрушить в два счета, если их разболтать. Рассказывай!

Делать было нечего. И Агата рассказала историю, которая началась прошлым летом в Ницце, а закончилась недавней телеграммой Валерии с мольбой приехать как можно скорее. Агата Кристафоровна выслушала внимательно, не перебивая.

– А сегодня что должно случиться? – только спросила она, когда Агата рассказала, как прошлым вечером посетила дом Алабьева.

– Встречаюсь с Валерией… Может потребовать, чтобы я находилась с ней… Я не смогу отказать…

– Ну, это беда не то чтобы трагического масштаба, – отвечала тетушка, быстро просчитывая ситуацию. – Придет мой милый племянник сегодня, ну не увидит тебя… У Масленицы еще три дня. Блинов Дарьи хватит на всех. Главное, ликвидировать следы твоего присутствия, у него глаз зоркий… А что потом с этой шальной девчонкой будешь делать?

– Все возможное, чтобы не позволить Валерии совершить глупость.

– Тебе известно, что именно она задумала?

Агата покачала головой:

– Вчера сказала, что ловушка готова, осталось ее захлопнуть…

– Ловушка на отца?

– Нет-нет, это невозможно, – запротестовала Агата. – Господин Алабьев в отъезде. Валерия обещала, что не будет замышлять против него…

– Тогда кому готовится западня?

Агата предпочитала промолчать. Хотя, конечно, догадаться труда не составило. Тетушка пребывала в задумчивости. То есть тоже молчала.

– В Москве все друг друга знают, – наконец проговорила она. – Этот Алабьев… Ничего доброго про него не слышала. Говорят, нрав дикий, самодур, одна жена утонула, вот теперь и другая погибла, женился на молоденькой, даже траур не выдержав… Нехороший человек… Семья дурная… Тебе, милая, совет мой: держись от них подальше.

– Не могу, дала слово.

– Недолго и обратно взять.

– Решительно невозможно.

Сказано было таким тоном, что Агата Кристафоровна невольно прониклась уважением. Бывшая воровка имела твердые представления о чести. Намного более прочные, чем у господ, которые кичатся своим «честным именем».

– Тогда не знаю, чем тебе помочь, – сказала она.

Агата обняла и расцеловала ее.

– Вы и так помогаете мне безмерно… Я перед вами в долгу…

– Перестань хитрить, лиса, – отвечала тетушка с притворной строгостью. Ей было приятно. – Если не можешь отказаться, то будь осторожна. Ничего не скрывай… От меня… Может, и обойдется… Ты куда собралась?

Опасаясь, что тетушка ее задержит, Агата заторопилась в прихожую.

– Постараюсь выяснить, что затевает Валерия…

Агата Кристафоровна еще раз просила, чтобы она была осторожна. Хоть тетушка не признавала предчувствий и подобной ерунды, на душе у нее было тревожно. Как за родную дочь. Или племянницу.

• 9 •

Пассажиры, оказавшиеся в этот час на Брестском вокзале[7 - Вскоре был переименован в Александровский, ныне Белорусский.] Московско-Брестской железной дороги, стали свидетелями большой суеты, какая всякий раз происходит перед визитом важных гостей. На крытом перроне, где ожидалось прибытие Варшавского поезда, царил ураган. В центре урагана возвышалась фигура обер-полицмейстера, который каждым новым распоряжением нагнетал суету.

Перрон уже дважды был выметен и очищен от снега. Господам встречающим и носильщикам было велено не заходить на чистый перрон, стоять у входа и дожидаться, когда позволят. Что вызвало множество гневных замечаний в адрес полиции вообще и обер-полицмейстера в частности. Начальник вокзала чуть не с линейкой вымерил, где будет первый вагон и выход из него. После чего городовые приволокли ковровую дорожку, которую Власовский распорядился снять со своей лестницы, и раскатали так, чтобы сходящий из вагона ступил на нее. Власовскому показалось, что дорожка постелена неправильно, он три раза заставил перестилать. И все равно остался недоволен. Оркестру пожарной команды под управлением брандмайора было указано встать на самом краешке перрона. Так, чтобы встретить гимном прибывающую персону.

Среди этого хаоса про чиновников сыска забыли. Эфенбах со своими «соколами раздражайшими» (как он выражался) держался в сторонке, стараясь ничем не привлекать начальственного внимания. Но и до них дело дошло. Как только в клубах пара показалась морда паровоза, Власовский потребовал, чтобы сыск выстроился за его спиной в шеренгу на манер почетного караула. Пушкину было указано встать во главе ряда, чтобы быть под рукой для перевода. При виде ровного ряда подтянутых чиновников никто бы не подумал, что еще утром они были не в парадном состоянии.

Паровоз медленно подтащил вагон первого класса и окончательно остановился. Дорожка оказалась чуть в стороне от двери и ступенек. Власовский приказал немедленно подвинуть туда, где она лежала в самом начале. Что было исполнено стремительно.

Как только дверца вагона открылась и проводник появился на верхней ступеньке, обер-полицмейстер подбежал и приказал, чтобы первым из вагона был выпущен господин Жано. При виде оркестра, полиции и начальника вокзала проводник крепко удивился и пошел вызывать требуемого господина. Пассажир в долгой поездке ничем не показал, что является важным лицом. Проводнику пришлось убеждать, что именно его приглашают выйти первым.

Как только месье Жано появился на площадке тамбура, с удивлением выглядывая, оркестр грянул гимн Французской Республики. Что вызвало восторг у господ встречающих. Находившийся на перроне жандармский подпоручик Околышев схватился за шашку, чтобы разогнать смутьянов, позволивших в публичном месте исполнить революционный гимн. Подбежав к оркестру с криками «Прекратить!», подпоручик наткнулся на обер-полицмейстера, который одним движением кулака разъяснил: эта «Марсельеза» какая надо, а не призыв к революции. Жандарм убрал шашку в ножны и удалился под аплодисменты публики.

Выслушав гимн с непокрытой головой, господин Жано сразу ощутил, в какую морозную страну попал. Как только последняя нота стихла, он натянул меховую шапку, не зря купленную в Варшаве. Но не решился спуститься на ковровую дорожку. Хотя позади него другие пассажиры первого класса выражали недовольство. Обер-полицмейстер подошел к лесенке и отдал честь. Пушкину был дан знак переводить. По-французски обер-полицмейстер изъяснялся не вполне прилично.

– Рады приветствовать вас, месье Жано, на священной земле древней столицы Российской империи и всего славянского мира! – хладнокровно перевел Пушкин.

Чем привел француза в окончательное изумление.

– Благодарю, месье, – проговорил он. – Но позвольте, к чему такие почести…

Власовский протянул руку, чтобы помочь безопасно спуститься с лесенки. Месье справился сам. Как только он ступил на священную землю, покрытую слегка потертой дорожкой, перед ним вырос по стойке «смирно» городовой, который держал серебряный поднос с серебряной стопкой, доверху налитой водкой. Тоже из личных запасов Власовского. Обер-полицмейстер чуть подвел руки городового к французу.

– По русской традиции, с прибытием, – сообщил Пушкин месье Жано.

Тот оглянулся с некоторым опасением.

– Что я должен сделать, месье?

– Выпить до дна, – ответил Пушкин.

Деваться было некуда. Месье Жано поднял стопку, отсалютовал в честь всех присутствующих и сделал большой глоток так, как, он видел, пьют русские. Водка на морозе пошла обманчиво легко. Как только Жано поставил опустевшую стопку, то немедленно попал в объятия Власовского и был расцелован троекратно.

– По русской традиции, – успокоил его Пушкин.

Месье Жано вытер аккуратные усики и старательно улыбнулся.

– Господа, благодарю за теплый прием, но, боюсь, произошла фатальная ошибка… Предполагаю, что вы встречаете инспектора полиции Жано… О, какой водевиль. Я тоже Жано, но только его брат… Говорят, мы похожи как две капли июньского дождя… Тот месье Жано, который вам нужен, прибудет в понедельник… Он задержался в Берлине.

Когда смысл перевода дошел до сознания, Власовский ничем не показал, какой удар нанесла ему Масленица. Опять обманула, проклятая. Только Эфенбах внутренне сжался, предвидя, что начнется.