Асимметрия

Да-да, та самая! Угодники Музы примерно знают, кто из товарищей по цеху налево похаживает. Казалось бы, тактичней промолчать, ан нет: малодушная дипломатия должна уступить дорогу животной агрессии. «Сор из избы» время от времени всплывает в виде жареных сенсаций в СМИ с разоблачениями известных литераторов. Как знать, может каждый человек творчества мечтает о своей femme fatale, а получает вместо этого продукт фантазии древних греков или строчкогона с пушком над верхней губой. И вот все эти, с позволения, сочинители чудесно варятся в одном котле в бульоне из метафор и аллегорий, а там всё очень жутко, потому что пенка на поверхности – это свернувшийся белок потаённых смыслов, который следует снимать хотя бы из эстетических соображений.

Разумеется, пока я продирался по московским пробкам на Алинином небесно-голубом «ситроене», у меня было достаточно времени, чтобы состряпать и запечь наизощрённейший план мести. Но вся безысходность ситуации заключалась в другом: я знал, что очевидно никогда не претворю его в жизнь. Любые разоблачения писателей в эксплуатации книггеров происходили без помощи последних, потому как надо совсем сильно не любить себя и не видеть в профессии писателя, чтобы искать casus belli на своё филейное место пониже спины. Мне всегда казалось, что кляузниками, стукачами и прочими осведомителями движут две особо разрушительные силы, а именно зависть и ненависть, а раболепие, пресмыкательство и подобострастие бесконечно далеки от этих мощнейших стихий.

Ещё на Садовом кольце, где машины стояли в два ряда, я начал паниковать, предвкушая проблемы с парковкой на Новом Арбате, на котором всегда всё непросто: парковаться на улице нельзя, места на тротуарах забиты. Я вильнул на Поварскую, там было посвободнее. Отсюда до Дома книги можно дойти пешком минут за пятнадцать, если нырнуть в Борисоглебский и срезать наискосок. Я глянул на запястье и вздрогнул: дорога отняла почти полтора часа жизни. Чтобы как-то компенсировать кризис времени, решил попытать счастья с парковкой в Борисоглебском и, сильно довольный собой, таки смог найти местечко. По дороге к книжному, в том же переулке я обнаружил ещё много свободных мест, но решил сильно не расстраиваться. Поводов для этого хватало.

Когда я только поступил в Литературный институт, Дом книги на Арбате уверенно лидировал в верхней строчке хит-парада любимых московских мест. Отношения с фаворитом складывались странные. Вначале я был кем-то вроде узника совести, только наоборот, то есть бродить часами вдоль книжных полок вместо того, чтобы торчать на лекциях, было не так совестно. Затем занятия разбухли и выкустились, они стали скучнее, а я циничнее, и муки совести, как ненужные придатки отпали сами собой. Теперь я захаживал в магазин больше для знакомства не с книгами, а с молодыми женщинами, потому брожению вдоль полок предпочитал томное стреляние глазами. Никаких сверхособенностей пикапера не требовалось, чтобы пеленговать псевдоинтеллектуальность и псевдоглубину таких псевдоучилок в очках-велосипедах без диоптрий, заламывающих пальчиком место закладки классика в мягкой обложке. Все эти ботинки-криперы, рубашки на пуговицах, юбки макси и кружева hand made служили чем-то вроде ярлычков-меток, на которые срабатывала моя внутренняя рамка-антенна. Разговор с дамским контингентом завязывался легко и буднично: обычно я просил посоветовать какую-нибудь книгу, просто хорошего автора и часто за между прочим добавлял, что и сам-то без пяти минут поэт. Это всегда действовало, как детонатор на тротиловую шашку, то есть бум – и всё, она твоя! Не верьте, если говорят, что девочкам нравятся плохие мальчики: всё как раз наоборот. От детства ничего не сохранилось – ни первых поэтических опытов, ни даже фотографий. Зато студенчество пестрело многочисленными лирическими посвящениями на казённой бумаге и я, всегда рассчитывая отделаться интрижкой, умудрялся крепко приложиться головой к абстрактной планке «амурные дела». Посвящения «единственной» писал тут же на ходу в каком-нибудь кафе, куда мы плавно и органично перемещались. Всегда были долгие беседы за чашкой кофе/чая и на прощание, как следствие, ряд цифр на салфетке. Правда, иногда события другого дня показывали, что номер телефона надиктован левый. На том конце трубки меня не узнавали и уверяли, что ошиблись номером. Да, это можно было списать на мою или её рассеянность, но тешить себя подобной наивной мыслью не приходилось. Один приятель, предпочитающий книжным магазинам продовольственные (он заводил знакомства в очереди), очень метко подмечал: «послала не на три буквы, а на десять цифр».

По прошествии десяти лет, конечно, я завязал знакомиться в книжных магазинах. Наверно, теперь так делают только совсем законченные ретрограды или слишком уверенные в себе альфа-самцы. У меня вдруг не стало любимых мест. Я это понял, когда с удивлением обнаружил, что за последние года три лишь однажды выбирался куда-то, кроме «Левады». Просто так, чтобы развеяться. Кажется, в последний раз это было в «Турандоте» после второго «Басилевса». Конечно, гульнул тогда неплохо: на половину гонорара. Но это была стадия «алярма», когда организм, истощённый сумасшедшим ритмом, требовал немедленной паузы или, хотя бы, замедления. Закончить продолжение нашумевшего дебюта издатель требовал за месяц, это значило выдавать каждые два дня по 40 тысяч знаков. Таких темпов работы до этого мой организм не знал. Спустя месяц, сдав рукопись в срок, я, шатаясь от усталости и хронического недосыпания, отправился в бухгалтерию за конвертом, а оттуда прямиком в самый дорогой столичный ресторан. Окончательный выбор за меня принимал таксист, поэтому «Турандот» нельзя назвать любимым местом. Во-первых, я был там всего один раз, а во-вторых, совершенно ничего не помню, кроме того, что по-пролетарски охально накачался двумя бутылками текилы под рыбную закуску от шеф-повара. По мне, так это могло бы послужить отличным примером гештальттерапии, но речь-то не об этом.

Четыре с половиной года назад я познакомился с Сергеем Луниным. До того дня об этом человеке я ничего не знал, кроме того, что он был когда-то протеже Марка Яхимовича, в миру больше известного по псевдониму Марсель Неуловимый. Этот самый Лунин начинал кондитером, продолжал конфетным коммерсантом, затем перековался в писатели-фантасты и в этой ипостаси время от времени мелькал в лидерах продаж. За полгода до нашего знакомства бывший кондитер вошёл в попечительский совет продюсерского центра имени самого себя и завладел 51 % акций издательского дома «Grizzly book». По воле случая именно в то время я обивал пороги этого издательства с завидным усердием и настойчивостью.

Фамилия Лунина на обложке моего дебютного романа стала неожиданностью. По условиям нашей сделки до выхода книги в свет я не мог знать о заказчике. Конечно, издание и пиар книги – это половина успеха. Но на примере «Басилевса» Сергея Лунина я понял, что шикарная пиар-компания помноженная на раскрученное имя – это не пятьдесят, а девяносто девять процентов успеха. Оставшийся – один – приходится на содержание, и я его достойно отработал.

Законы издательского дела незыблемы: очень скоро мне позвонили и предложили работу на контрактной основе. Гораздо позже я узнал, что таких «контрактников» у Лунина сформирован целый штат. Каждый работает независимо друг от друга. Продюсерский центр обеспечивает сотрудников макбуками, оплачивает коворкинг и даже официально перечисляет какую-то «белую» зарплату. Полагаю, что по бумагам должности у всех одинаковые: мы числимся штатными корректорами. Одни «корректоры» наняты, чтобы от имени писателя клепать хвалебные рецензии, другие, наоборот, разгромные: у тех и у других, уверен, свои заказчики. Есть парочка молодых талантливых ребят с журфака МГУ: им дают интервью в журналах и интернет-изданиях. Разумеется, все считают, что на вопросы журналистов отвечает сам Сергей Владимирович. Я, кстати, читал несколько – прекрасный слог, сдержанный сарказм и потрясающая осведомлённость, одним словом, эти парни знают своё дело.

Ещё одна категория «корректоров», вроде меня, занимается заполнением книжных серий, которых у Сергея Владимировича две. «Василеве» оказался отправной точкой для серии «Анахронизмы». После него были «Рождение Басилевса», «Трио хроникла», «Рефлекс О'Генри» и ещё десяток книг. Немногим позже «Анахронизмов» появился «Дабл-клик» – литературная серия скай-фай фантастики про геймера, придумавшего игровую вселенную и ставшую реальной для его создателя. Неизвестный мне автор пишет с тем же усердием и темпом, но своевольничает с материалом более прециозно, казистее. Неутешительный для меня итог: серия «Дабл-клика» издаётся большим тиражом. Седьмая книга под названием «Го-стронг» из «Дабл-клика» была переведена на английский и адаптирована под графический роман, который вошёл в двадцатку лучших по версии Comic-Con 2016 в Сан-Диего. Всё это были тревожные звоночки для меня, сорвавшего джек-пот в самом начале звёздного пути – заслуга несомненная, но утратившая блеск из-за своей неновизны. Помните, как в «Адвокате дьявола»: старт был неплох, но ни у кого не получалось выигрывать всю жизнь. Так что, побеждай или погибай, третьего не дано. Кажется, эту мысль пытался донести Юлиан, когда говорил, что мне пора менять репертуар.

Юлиана я увидел почти сразу, едва поднялся на второй этаж и повернул налево в сторону литературного кафе, где шоу под названием «Ух ты, живой писатель!» подходило к апогею. Литературный агент Сергея Владимировича стоял в стороне от центра событий и деловито щебетал по телефону. Он был одет с иголочки, как того требует бизнесэтикет: консервативный костюм в полоску, однотонная рубашка, под которую прекрасно шёл тщательно подобранный им галстук с рисунком синих и коричневых тонов, и элегантные лоферы с низким широким каблуком. Но всё же он был не столь солиден и авторитетен, как образчик делового стиля в исполнении Лунина, который собственно и был тем самым эпицентром. Уверен, что со стороны Юлиана это был тонкий расчёт с прогибом в сторону начальства. Литературный агент понимал, что должен выглядеть безупречно, но всё же чуть-чуть хуже, чем шеф – менее изысканно, недостаточно дорого, одним словом, исполнять психологическую роль «страшной подружки».

Лунин сидел на сцене перед аудиторией, вальяжно развалившись на стуле. Рядом с ним стоял журнальный столик, на котором возвышалась стопка «Го-стронгов» в красочных суперобложках. Рядом с книгами стояла табличка, представляющая гостя. По забитому людьми залу, огибая столики, нервно бегал худощавый модератор, пытаясь вырвать из толпы наиболее интересного персонажа. Когда селективный отбор, наконец, происходил, модератор тянулся к человеку, пытаясь подсунуть под его лицо микрофон.

– Уважаемый Сергей Владимирович, – раздалось в динамиках, когда микрофон настиг цель, – во-первых, спасибо вам за ваше творчество! Я читаю взахлёб всё, что вы пишете и искренне поражён вашей работоспособностью! Всем бы так! Известно, что авторы идут на разные ухищрения, чтобы обуздать свой творческий процесс. Например, Хемингуэй злоупотреблял спиртным и даже позволял себе работать с похмелья, а вот Мураками, наоборот, не пьёт и не курит, занимается бегом, слушает музыку, утверждая, что повторяющийся режим помогает ему лучше погрузиться в транс.

– Рад за обоих! – улыбнулся Сергей Владимирович. – А в чём вопрос?

Я встретился взглядом с Юлианом, но тот сделал страшные глаза и потерял ко мне всякий интерес.

– Мой вопрос такой: как вы строите свой творческий процесс, точнее, как вы заставляете себя работать? Какие у вас, так сказать, методы погружения в необходимое для творчества состояние?

– Знаете, – чуть помедлив, ответил Сергей Владимирович, – открою страшную тайну присутствующим: для написания книги, скажем, не только книги, а любого продукта творчества не нужно вдохновение. Музу придумали лодыри, чтобы найти оправдание своему безделью. Всегда же есть бьющий наотмашь аргумент: нет вдохновения – и точка. Применительно к писателям скажу, что нельзя не писать неделями, чтобы потом сесть и накатать полкнижки за ночь. Так не бывает! Истинная формула вдохновения – это каждодневное погружение в иллюзорную реальность не по велению музы, а по требованию распорядка дня. Человек искусства тоже ремесленник, между прочим. И с этой мыслью надо свыкнуться, смириться, прежде всего, самому автору. Я считаю, если ты носишь гордое право называться писателем, будь добр, доказывай это на бумаге по восемь-десять часов в сутки, а не от случая к случаю. Вот так!

– Спасибо, – пропел фальцетом модератор, – по-моему, замечательное наблюдение. У нас остаётся последний вопрос и мы, как было заявлено в начале дискуссии, переходим к завершающей части нашей презентации, где писатель Сергей Лунин сможет каждому желающему оставить автограф на экземпляре его нового иллюстрированного изложения романа.

Модератор окинул зал беглым оценивающим взглядом. Каким-то неведомым чувством я заставил его задержаться на мне и резко вскинул руку вверх, давая понять, что у меня есть вопрос.

– А у нас есть последний вопрос! – выкристаллизовал мою мысль ведущий и устремил свой микрофон ко мне.

– Добрый день! Адам Варашев, – представился я, и Лунин тут же узнал меня. – Моя профессия, Сергей Владимирович, требует, в отличие от вашей, не творческих усилий, а чисто механических, связанных, прежде всего, с проверкой текстов на соответствие нормам языка. Я корректор и суть моей профессии проста, что, впрочем, не умаляет её значимости: ошибки и опечатки делают даже самые грамотные люди – по невнимательности, из-за большой загруженности или высокой скорости работы. Так вот, даже если представить, что вы трудитесь по 8-10 часов в день и сопоставить это с тем объёмом текста, который выходит из-под вашего пера, то получается, что ваш темп, чтобы успевать, должен составлять не меньше 10 тысяч символов в час, и это без перерывов на туалет, прием пищи и раздумываний над сюжетом. Далеко не каждый корректировщик похвастает такой скоростью проверки текста, не говоря уже о его создании с нуля. А мой вопрос такой: ваши корректоры справляются с работой?

– Любопытный вопрос, – засмеялся Лунин, и этот смех мне показался слишком самоуверенным. – На вашем месте, господин Варашев, я бы адресовал его издателям «Гризли Бука». Именно это издательство занимается всей предпечатной подготовкой моих книг. Я думаю, вы сможете получить там компетентный ответ. Но если вам интересно моё мнение, то я скажу: да. Думаю, что справляются, ведь это профессионалы своего дела. Уверен, вы понимаете меня.

– Даже больше, чем вы думаете, – ответил я с жаром, и прежде, чем микрофон успел оказаться в руках модератора, бросил на прощание: – Только непонятно, отчего с профессионалами своего дела расстаются, как с неэффективными и ненадёжными работниками? Чем они заслужили такое отношение к себе?

– С ума сошёл, что ли! – зашипел мне в ухо подоспевший Юлиан и быстро оттащил в сторону книжных баннеров. – Что ты хочешь этим доказать?

– Отпусти! – Я вывернулся из цепких объятий Юлиана.

– Мы обсудили всё по телефону. Зачем приехал?

– Книгу подписать!

– Какую книгу?

– Например, вот эту!

Я схватил с полки «Рождение Басилевса» и демонстративно прошёл на кассу. Юлиан не отставал.

– Шестьсот семьдесят, – пропела девушка, считывая сканером штрих-код товара.

– Да, пожалуйста, по карте, – сказал я, прикладывая банковскую карту к терминалу.

– Заканчивай этот цирк! – устало сказал Юлиан. – Зачем ты на ровном месте создаёшь себе проблемы?

– Ты о чём? – я зашелестел перед лицом Юлиана фирменным пакетом с покупкой. – Я всего лишь хочу подписать книгу у автора. Мне очень нравится, как он пишет. Действительно!

– Да, я понял, только ты ничего не добьёшься. Забудь, просто забудь. На твоё место уже взяли другого человека.

– Значит, всё-таки серию не закрыли, – я стиснул зубы, – закрыли меня!

– Адамчик, я тебя отлично понимаю. Это обидно, да, но так бывает… отнесись к этому, как к возможности что-то изменить в своей жизни к лучшему.

– К лучшему, Юлиан? Ты говоришь, к лучшему? Ты грёбаный сказочник! Ты Христиан, мать твою, Андерсен. Вот, кто ты! «Шаманика» написана на треть. В конце месяца мне платить за квартиру. Чем? Распечатками никому не нужных текстов? Меня просто выставят за дверь на улицу. А что дальше: обратный билет в Пижанку? Это, по-твоему, изменит жизнь к лучшему?

– Так, стоп, – Юлиан поднял ладонь, – я повторяю ещё раз: договор остаётся в силе. Ты в штате, никто тебя не увольняет. Во всяком случае, пока. Оформим тебе через бухгалтерию оплачиваемый отпуск на месяц. На первое время сможешь подлатать финансовые дыры. Нет, – Юлиан восторженно сам себя прервал. – Сделаем лучше: выпишу тебе премию из фонда. Лично поговорю с Луниным, всё объясню. Он пойдёт на встречу.

– Какую премию, Юлиан? – спросил я устало. – Пулитцеровскую или Нобелевскую, а?

– Ну, чего ты кривляешься? Я же для тебя стараюсь!

– Ты для себя стараешься! Думаешь, я не понимаю, что за этими обещаниями не стоит ничего, кроме пустого звука. Оплачиваемый отпуск, премия. Что за бред? Твоё дело сейчас меня спровадить восвояси, чтобы ненароком я чего лишнего не наболтал на публику. Не наболтаю, не бойся. На! – я всучил книгу в руки Юлиану. – Я, правда, хотел автограф, чтобы персонально для Варашева. А ты… эх, ты!

Я оставил Юлиана, а сам сбежал вниз по лестнице, чтобы побыстрее окунуться в стылый, чуть солоноватый от пыли воздух города. Постоял, прислонившись к шероховатой едва прогретой солнцем стене. Вдохнул, выдохнул, снова наполнил грудь печальным, тоскливым вздохом, оттолкнулся и побрёл уже не спеша к машине. Навстречу мне неровным строем двигалась галдящая толпа азиатов. Туристы цедили японскую газировку из автомата, метили крючковатыми пальцами в невидимые мне ориентиры местности, фотографировали и загораживались от солнца ладонями. Поравнявшись со мной, толпа сильно заспорила о чём-то, и ко мне немедленно отделился делегат. На ломаном русском он поинтересовался, как пройти к Арбату. Понятно, что пилигрим имел в виду одну из самых старых московских улиц, а вовсе «не новую вставную челюсть», о которой так метко иронизировал писатель Нагибин. Поэтому я махнул рукой на подземный переход, откуда доносились звуки не лучшего исполнителя на свете, а потом указал на километровый стилобат с магазинами, соединяющий четыре известных новоарбатских дома-«книжки», давая понять, что их следует обойти слева и спуститься вниз по Арбатскому переулку.

– Арр-бацкай! – повторил за мной по слогам интурист и радостно закивал головой. – Тасибо! Башой та-сибо!

– Обращайся! – благодушно кивнул я ему, как старому знакомому, а сам свернул в другую сторону – к церкви Святого Симеона. Мимо меня проплыл «зелёный крокодил» с мигалкой, столь ненавидимый всеми водителями. Я проводил недоумённым взглядом эвакуатор: на платформе, зажатой цепкими объятиями манипулятора, покачивался небесно-голубой «ситроен».

– Нет, пожалуйста, только не это! – взмолился я, обращаясь к невидимым силам. Ускорил шаг, едва не срываясь на бег, но мысленно подбодрил себя, что небесно-голубых «ситроенов» в Москве хватает. Соломинка была слишком тонка для примера логичного довода, но разум за неё цеплялся до последнего.

– Вот же сука! – отругал я себя, обнаружив вместо машины запрещающий знак, который почему-то не заметил раньше. – Мерзкая, глупая тварь!

Я опустился на корточки и обхватил голову руками. В кармане разразился трелью телефон. Если это Алина, то трубку лучше не брать, мелькнула мысль, но, конечно, я потянулся за аппаратом и с удивлением обнаружил, что звонил Юлиан.

– Юлиан, – начал я, – любая твоя новость сейчас поблекнет, потому что всё плохое, что могло случиться, уже случилось.

– Когда тебе плохо, советую смотреть на тех, кому ещё хуже, – сказал Юлиан. – Это даже не совет, а предложение!

– Серьёзно? Что за предложение?