Асимметрия

– Я тут подумал… в общем, ты прав насчёт всей этой ситуации. Как-то очень по-скотски выходит. Короче, считай, что меня заела совесть, и я тут тебе по личной, так сказать, инициативе нашёл работу. Ну, как работу… халтурку.

– Забавно. Что за халтурка?

– У меня давно висит заказик одного клиента. Клиент хочет мемуары, ищет личного биографа.

– Хуже работу не мог мне подыскать? – скривился я, – если, конечно, всё это не шутка! Какой из меня мемуарист?

– Это не шутка! – оборвал Юлиан. – Это реальные деньги! Клиент готов платить вперёд. Но это ещё не всё! Самого главного я не сказал. Есть что-то ещё, что ты должен знать.

– И что же это?

– Проблема в том, что клиент сидит.

– Что значит «сидит»? – не понял я.

– Отбывает наказание в местах, не столь отдалённых. Так понятнее?

– Так понятнее! И за что же он сидит?

– За убийство.

Глава 2

Счастлив, кто падает вниз головой:
мир для него на миг – а иной.

    Владик Ходасевич

Если есть на свете что-то, что можно подвести к черте общечеловеческого, то это несомненно глупость, неистребимая, неискоренимая наша неспособность здраво рассуждать и здраво действовать. До сих пор остаётся загадкой, какие обстоятельства подвели меня к решению, заставляя перелицовывать верх с низом, в последний момент меняя убеждения и точку зрения. Ответ, наверное, кроется в коротком эпизоде, случившемся задолго до описываемых здесь событий. Дело было курсе на втором. Мой приятель, тот самый, кадрящий девчонок в продмаговских очередях, привёл в общагу очередную даму сердца. Скажем так, девочка не была своею в доску и как-то не пришлась ко двору нашей тусовки. Нет, она любила стихи, но преимущественно «богохульного» и «порнографического» Пимена Карпова, больше известного и почитаемого в узком кругу старообрядцев-чернокнижников. Острый аромат грехопадения, исходивший от девицы, близорукий беззастенчивый взгляд и лицо, опушённое серебристой пылью, словно персик, не столько привлекали, сколько отталкивали и внушали страх. Я спросил приятеля, чем определялся выбор странной девицы в рваной одежде, с бритыми висками и плотным слоем белой пудры на лице, неизменно таскающей подмышкой пименовский «Говор зорь». На что незамедлительно получил ответ: «Знаешь, Адамчик, – сказал он в привычной развязной манере, – на безголосье и жопа – соловей».

Парадоксы орнитологической нескладицы, как называю я подобные этой ситуации, встречаются на нашем жизненном пути довольно часто. Это было грубоватое сравнение, но, похоже, очень меткое. Действительно бывают в жизни такие условия и обстоятельства, когда принимать существующий порядок вещей становится проще, чем перекраивать их под себя. Глупость это или просветление – каждый сам решает для себя.

Исправительное учреждение, где отбывал наказание Ким Наркисов, находилось в полусотне километров от Москвы. Так сказал Юлиан, убеждая «съездить посмотреть одним глазком». От Щербинки, где моя малогабаритная «однушка» выходила крошечным окном на полоску Бутовского леса, получалось вдвое больше: направление горьковское, неудобное, а значит, пилить ещё через пол-Москвы с юга на восток. По словам Юлиана, у клиента были серьёзные намерения, он был готов хоть сейчас платить человеку, способному делать записи событий его жизни, а затем формировать их в полноценную литературную работу.

Я же думал и удивлялся: как должны колобродить мысли отбывающего наказание человека, чтобы склонять себя к созданию такого метажанра как мемуаристика. Мемуары всегда оставались притягательными для людей, игравших не последнюю роль в мировой истории, но в случае с Наркисовым… не знаю. Уже тот факт, что эту фамилию я прежде никогда не слышал, говорил не в пользу моего героя. Не слишком ли это отдавало нарциссизмом?

– Тебе-то что? – удивился Юлиан. – Прибереги психоанализ для кружка фрейдистов. Ты просто выполняешь чью-то прихоть. За деньги. Вот и всё!

Ну, допустим. По большому счёту, мемуары пишутся не о персоне, а об эпохе, зафиксированной в воспоминаниях персоны. Так что право на историю имеют не только Черчилль, Кастро или Форд. Да и кто сказал, что титаны своих эпох не были нарциссами? Были – ещё какими! Конечно же, из всего, что написано, ценится то, что написано хорошо. Но кто сказал, что у меня получится хорошо то, в чём я никогда не преуспевал?

– Скажу тебе кое-что, но без обид, – произнёс Юлиан, которому, судя по тягостному вздоху, порядком осточертело убеждать меня. – За семь лет работы литагентом я не встречал ни одного писателя. Книгоделателей, текстоклепателей – да, сколько угодно, а живого литератора в глаза не видел. Да, и откуда им взяться, в самом деле? Уж не из стен литинститута, это точно. И вот тебе, мой друг, персональный и бесплатный совет: не точи себя, как карандаш со сломанным грифелем. Кому нужно самоедство, особенно после того, как состряпал тринадцать томов макулатуры на заказ.

– Спасибо, можешь поддержать! – хмыкнул я в трубку, по сути, понимая, что возразить мне нечего.

– Я говорил, и повторю: ты делаешь работу, клиент тебе за неё платит. Всё. Точка.

– Откуда у зэка деньги?

– Как откуда? Ты как думаешь, за чей счёт осуждённые содержатся на зоне?

– За счёт государства.

– Ну, если это обычная колония, то да, а если поселение, то «поселенцы» сами обеспечивают себя едой, одеждой и лекарствами. Они работают, получают зарплату, имеют деньги и пользуются ими.

Вообще, мотивчик, который пел мне по телефону Юлиан, очень был похож на тот, что напевали Алиса и Базилио беспечному Буратино, распаляясь перед ним о волшебном поле в стране Дураков. Успокаивало лишь то, что золотых монет, полученных от папы Карло на букварь, не было, а значит не было и риска. Или всё же был?

– В конце концов, – сказал мне Юлиан, стараясь скорее закончить разговор, – ты ничего не теряешь. Он платит аванс в любом случае. Если не сработаетесь, просто так и скажешь: извини, братан, творческого тандема у нас не сложилось. И будь свободен на все четыре стороны! Денег назад он не потребует. А я выступлю гарантом, поскольку обратился он ко мне и рекомендовал его я.

– Справедливо, – согласился я, а сам подумал: «Хорошо поёшь, собака! Убедительно!»

Добираться своим ходом (просить машину у Алины я не рискнул) выпало утренней электричкой с Курского вокзала, а дальше искать местное такси. Приложение Uber поблизости не показало ни одной машины. Пришлось, скрепя сердце, направиться к кучке привокзальных таксистов, бьющих нарды на капоте замызганной грязью легковушки. Юлиан заблаговременно прислал мне смс с адресом и по пути я глянул карту в телефоне. Прикинул: от железнодорожной станции до места выходило километров пять или около того. Назвал адрес. Из толпы вызвался один с изжёванным лицом и в такой же куртке из мятой кожи, согласился отвезти. «Пятьсот», – сказал, как отрезал он. Остальные не возражали, не возражал и я, понимая, что сложно перешибить фикс-прайс сплочённого братства местных «бомбил».

В машине я набрал номер Юлиана и выслушал его последние инструкции.

– Я отправил тебе электронную форму на почту – глянь! – вместо приветствия выпалил он. – Это заявление на имя начальника колонии о ходатайстве краткосрочного свидания с заключённым. Перепишешь синими чернилами от руки и поставишь вчерашнюю дату. Про бумагу и ручку я, кажется, тебе напоминал в Москве…

– Взял, – успокоил я, похлопывая по портфелю.

– Умница! Наркисову я ещё вчера написал о твоём приезде. Кстати, в переписке он просил тебя ускорить подписание заявления.

– Это как? – удивился я.

– По старинке: денежными знаками, – хмыкнул Юлиан. – Настаивал на твоей щедрости, писал, что компенсирует.

– А без денег никак? – расстроился я, с тревогой ощупывая полупустой бумажник.

– Можно и без денег, если не торопишься. Однако товарищ пишет, вот цитирую с экрана: купюра форсирует движение бумаги наверх к начальству. Это, во-первых. А во-вторых, даёт привилегию внеочередника.

– У них там что, по очереди?

– Фиг его! Этот Наркисов пишет путано, сбивчиво и как-то бессистемно, в общем, я мало, что вынес из его имейла. Как понял, в теории количество свиданий, положенных заключённому, не ограничено, а вот на практике всё иначе. Так что, в самом деле, не будь жмотом – дороже выйдет. И ещё: тебя будут шмонать. Жёстко. Не сопротивляйся! Выворачивай карманы и, вообще, всячески демонстрируй свою лояльность системе. Они это любят.

Таксомотор долго плутал по разбитым улицам, пока наконец не вырулил на утрамбованную гравием площадку перед двухэтажным зданием красного кирпича за колючей проволокой. Я расплатился, и под ногами хрустнули подёрнутые первым заморозком камушки.

Написанное в машине на коленке заявление вместе с пятитысячной купюрой, вложенной в мой паспорт, утонуло в зарешеченном окошке КПП. Для себя я отметил неприятный факт, что на все расходы, включая обратную дорогу, осталась тысяча рублей с какой-то мелочью.

– Кем вы приходитесь заключённому? – задал ненужный вопрос дежурный, поскольку в заявлении была подобная графа.

– Мы приятели.

– Серьёзно? – дежурный изогнул шею и посверлил меня глазами.

– Ну конечно, – едва смутившись, ответил я.

– Он знает о вашем визите?

– Да, ему должны были сообщить.

– Ожидайте!