Асимметрия

Окошко захлопнулось и открылось снова через пять минут. Ещё через пять, пройдя унизительную процедуру досмотра, и лишившись на время мобильной связи, я очутился в длинном коридоре, берущем своё начало из ржавой клети с тусклой лампочкой и путаницы электропроводов.

– Следуйте за мной! – сказал сержант, хранитель массивной связки ключей и буянившей разноголосьем рации.

В коридорах власти сильно пахло жжёной серой и иссохшей, облупленной штукатуркой. Мы прошли его насквозь и оказались перед другой решётчатой дверью. Мой сопроводитель что-то брякнул в рацию, и я услышал щелчок размагниченного замка. Он поиграл связкой и отомкнул небольшим плоским ключом обычный засов. Решётка перед нами распахнулась, и мы попали в тамбур с тремя хлипкими дверьми. Сержант прошёл к дальней – на ней висела лаконичная табличка, утверждающая, что внутри комната свиданий – и толкнул её, приглашая внутрь.

Голливуд уже приучил нас, что автомобиль после аварии обязательно взорвётся, а партнёры после секса откинутся на спину и душевно поболтают за сигаретой. Штампы, навязанные кинофильмами, порою крепки настолько, что чудеса перестрелки, позволяющие герою оставаться невредимым, уже никого не удивляют, как не удивляет чрезмерно информативная бомба с таймером обратного отсчёта и двумя маркированными проводами, возле которых не хватает только записки от злодея и маленьких никелированных кусачек. Наверно, Голливуду стоит сказать спасибо и за крепкий, ничем не смываемый образ переговорных комнат американских тюрем, в белых стенах которых выхолощенный охранник в очках и со жвачкой надёжно блюдёт порядок, пока заключённый и посетитель по разные стороны толстого пулезащитного стекла общаются друг с другом, приложив к уху массивную винилитовую трубку коммутатора.

Мои искажённые представления были опрокинуты уже одним только видом комнаты, которую можно описать, как самую обычную. Лобным местом служил утверждённый посередине письменный стол цвета светлого ореха, когда-то полированный, а теперь затёртый со состояния гривенника в пивной. Вокруг стола в хаотичном беспорядке стояло четыре стула. Ещё один пустовал у самого входа, придвинутый вплотную настолько, что я споткнулся в попытке благополучно обогнуть его. По замыслу, это место предназначалось для конвойного. Его занял сопровождающий меня сержант. Он плюхнулся на стул и в его руках возник неведомо откуда пухлый, сшитый нитками делопроизводителя журнал. Он уточнил мою фамилию, инициалы, корявым почерком вписал в свободную графу и заставил расписаться напротив, пояснив, что инструктаж со мною проведён и я о чём-то там предупреждён. Затем он выскользнул наружу, но в одиночестве я пребывал недолго. Дверь с другой, «непарадной» стороны открылась почти сразу, и в комнату ввели короткостриженого, с острыми выпирающими скулами молодого человека. Он был одет в чёрное трико и наглухо застёгнутую олимпийку, справа на которой висел бейдж с чёрно-белой фотографией, номером, фамилией, именем и отчеством. Карточка с информацией о заключённом смывала любые сомнения: передо мной стоял Ким Каримович Наркисов 95-го года рождения.

Избитая мулька полагать, что возрастные кризы у мужчин подкатывают ближе к 40. Начиная с пубертатного периода всегда есть вероятность очутиться в группе риска. Сегодняшнее поколение акселератов демонстрирует удивительную моложавость бесов в рёбрах и седин в бородах. Это неизменно порождает странные поступки двадцатилетних, объяснить которых порой они не в силах. Думаю, что именно тяжёлый духовный кризис побуждает примерять новую социальную роль и переоценивать многие вещи. Очевидно, упорядочивание и документирование событий своей жизни можно отнести к тяжёлой форме возрастного кризиса, особенно если тебе 22.

Не буду пересказывать в подробностях нашу беседу, поскольку плохо сохранил её в памяти. Преамбулой к разговору служила странная фраза, после которой я был уже не столь внимателен к деталям.

– Хочу ясности с самого начала, – вместо приветствия сказал мне Ким. – Я клянусь сейчас вам, что меня подставили. Я никого не убивал. Вы мне верите?

Я снисходительно кивнул. Конечно, после этих слов всё стало окончательно на свои места.

– Ким, ты ещё кому-то говорил об этом, кроме меня? Там, адвокату, например, а?

– Я говорил об этом батюшке на причащении, у нас здесь свой приход.

– И что он сказал?

– Он сказал, что помыслы от лукавого всегда помогут нашему самолюбию найти оправдание себе. Сказал, что самооправданием человек только многократно умножает свою вину.

– Ты верующий человек?

– Мы здесь все немножко верующие, только каждый по-своему. Я верю в тюремные приметы.

– Такие есть?

– Отчего не быть? – удивился Ким. – Например, нельзя убивать паука. Он считается хозяином, так как всегда здесь живет. Перед вашим приездом я видел паука. Он полз вверх по паутине. Говорят, это к хорошим новостям. Знаете, верить на воле тяжелее, а здесь проще живётся с верой. В Бога, в человека, в символ, в случай. Не важно какая вера, лишь бы была. Вам там труднее с этим.

– Сейчас всем трудно. Одним врать, другим верить.

– Считаете, я вру?

– Я этого не говорил.

– Надо, чтобы верили, иначе не получится делать вместе дело.

– Какое дело?

– Нужное! Мне, вам, и полезное. Но вы должны поверить в мою невиновность.

– А зачем ты мне постоянно говоришь об этом? – удивился я, порядком раздражаясь от ситуации, её нелепости. – У меня нет никакой власти, ты должен это понимать. Я даже не писатель, я просто человек, который сочиняет тексты на заказ. Понимаешь? Вымысел – вот моя стихия. Мне за это платят деньги. Юлиан должен был тебе сказать. Он ведь сказал?

– Я клянусь сейчас вам…

Я не был настроен на дальнейшее общение. Я понимал, что этот мальчик просто тратит моё время. Я пытался вбить в его глупую башку, что ему нужен не писатель, а адвокат, не мемуары, а апелляция; что, если он считает себя невиновным – ради бога, только без моего участия. Признаюсь, в тот момент я был очень зол. У меня просто чесались кулаки засандалить ему в скулу, крикнуть в ухо что-нибудь вроде «Алаверды, дорогой, с меня поиметь нечего!»

Из трёх часов, отведённых на свидание, прошло не больше двадцати минут, когда моё терпение исчерпало весь лимит.

– Я не вижу смысла продолжать этот разговор, поэтому сейчас встану и уйду, – тихо, но убедительно сказал я и отодвинул стул, приподнимаясь.

Ким озабоченно потёр шею и наконец умолк.

– Ладно, – неожиданно согласился он. – Было больше пользы, если вы могли бы доверять мне с самого начала. Вижу, пока не получается. Юлиан меня обо всём предупредил. Вы не волнуйтесь. Обещанный аванс я выплачу, как договаривались, без всяких обязательств. Пожмём друг другу руки?

– Ты не обижайся! – я неожиданно размяк, почувствовав себя неловко.

– Я не обижаюсь! – простодушно ответил Ким и протянул мне широкую ладонь. Я принял её и почувствовал в своей ладони острый комок.

– Это ключ, – быстро пояснил он. – Ключ от банковской ячейки. Над вашей головой камера, постарайтесь незаметно убрать его в карман.

Я судорожно сунул сжатый в кулаке свёрток в боковой карман пиджака.

– Молодец! – похвалил Ким и мне показалось, на секунду, что в его голосе зазвучали саркастические нотки. – На брелоке есть номер – это номер нужной вам ячейки; в записке – адрес и некоторые пояснения. Всё очень просто!

– Насколько я знаю, доступ посторонним лицам к банковскому сейфу запрещён. Так что, боюсь…

– Не бойтесь, – перебил меня Ким. – Я позаботился заранее о вашем доступе, когда Юлиан прислал мне договор на оказание услуг, в нём были прописаны ваши паспортные данные. Теперь вы никакой не посторонний.

– Юлиан заключил с тобой договор от моего имени? – изумился я, пропустив мимо ушей гораздо более удивительный факт.

– Не беспокойтесь, он предварительный, – заверил Ким. – Договор будет аннулирован, как только вы заберёте из ячейки необходимую сумму.

– Что это значит: необходимую?

– Возьмёте столько, сколько посчитаете нужным – в договоре это не прописано – и сверху: на счёт плюс список.

– Я что-то запутался. Какой счёт? Какой список?

Ты о чём?

– Записка, – напомнил мне с улыбкой Ким. – Все ответы на вопросы там. И да, совсем забыл: перед тем как попрощаемся, позвольте задать один вопрос. Сколько вам платили за ваши тексты?

– Вопрос почти интимный, – уклонился я от ответа и честно признался: – Никогда не любил подобные расспросы.

– Почему все так не любят этот вопрос? Ладно, не отвечайте. Мне от вас не нужен вымысел. Только факты.

Уходя из комнаты свиданий, я вдруг почувствовал на себе влияние невидимого из-за ширмы кукловода. С помощью тростей и ниток он пытался мною управлять. Чувство неудобное, противное и даже где-то гадкое. Оно укрепилось два или три часа спустя, когда я, предъявив паспорт, был сопровождён сотрудником банка к депозитной ячейке, открыв которую двумя ключами, обнаружил школьный ранец. Специалист охраны понимающе кивнул и выскользнул за бронированную дверь, а я, отщёлкнув замки, заглянул во внутрь. Ошеломлённый, извлёк на свет несколько изжёванных двадцаток с Эндрю Джексоном.

Заплечная котомка была туго набита небрежно упиханными в неё, обтрёпанными американскими банкнотами, преимущественно десятками и двадцатками. Реже попадались полтинные купюры, ещё реже – сотенные. Неэкономно уложенные деньги, должно быть, в спешке трамбовали с тем, чтобы уместить всю сумму в пространство небольшого рюкзачка. Едва ли купюры были фальшивками. Выглядели натурально и натурально пахли – кожным салом и другими человеческими прелестями. Да и какой резон, подумал я, хранить денежный фальсификат здесь, в банке, где убедиться в его подлоге проще простого. На входе в помещение депозитария я видел мультивалютные детекторы, так что… Так что, скорее всего, деньги были настоящими. Из чего следовало: некто Наркисов, осуждённый за убийство и отбывающий наказание в колонии, только что отдал мне добровольно ключ от тайника с весьма приличной суммой денег и правом распоряжаться ею по собственному усмотрению.

Первый взгляд на ситуацию: кидалово. Такая версия казалась мне самой очевидной. Правда, гипотеза хромала нелогичностью: как ни крути финансовая афера подразумевают личную наживу мошенника, а не жертвы. Пока что – с целым рюкзаком наличности – жертвой я себя не ощущал. Впрочем, поразмышляв немного, я похолодел от мысли, насколько всё просто и логично. Насколько мне известно, банк не несёт ответственности за содержимое ячейки. Это положение объясняется просто: банкиры не суют свой нос в вашу ячейку, и вы платите им только за охрану. Получается, что о содержимом банковского сейфа никто, кроме владельца, не знает, а это, что ни говори, удобное обстоятельство для вымогания. Ну, то есть приходит лох, вроде меня, открывает ячейку ключом и автоматически попадает на очень-очень-большой-развод. Ничто ведь не мешает заявить тому же Киму, что кэша в банке у него хранилось, скажем, сто тысяч. Или двести. Не суть. Суть: предъявить предъяву лоху.

На данном этапе рассуждений мои колени подогнулись и предательски задрожали. Я попятился назад от денежного вороха. Кидалово выходило филигранным и столь искусным, что я укрепился в мысли, что имею дело с профессиональным сообществом мошенников, использующих в качестве наживы тюремный общак. Наверно, Ким работал в доле с… С кем? С Юлианом? Бред! Зачем это ему? Ну: предположим, ведь можно предположить о человеке, что он двуличный интриган. Допустим, Юлиан организовал действующую схему по отъёму денег. Допустим, собрал команду. Но какого чёрта он выбрал на роль доильной коровы меня? Уж кто-кто, а он должен знать, что с меня-то взятки гладки. На эту роль больше подошёл бы Лунин. Вот уж у кого денег куры не клюют. Лунин! Как я не понял сразу. Возможно, он автор преступной группировки.