Месть десперадо. Эпизод из жизни Хоакино Мурьеты

– Джордж! – сердито перебила его мать, – не смей в моем присутствии говорить так о нашем благодетеле! Как тебе не стыдно!

Отец также прочел ему строгий выговор, а личико Дженни продолжало пылать – но теперь уже не от лихорадки, а от гнева. И Джордж принялся изворачиваться.

– Да я вовсе не имел никакой дурной мысли, – оправдывался он. – Я хотел только сказать, что нам не придется чувствовать себя обязанными перед кем бы то ни было, если бы мы шли своей дорогой. По-моему, это – настоящее несчастье, что мы попали сюда, к этим испанцам. А ведь, через два дня все было бы кончено, и мы сидели бы уже за своим столом. Как бы там ни было, а я ни в каком случае не буду кланяться этим неучам-гидальго – ни дону Педро, ни глупому Антонио. Они ведь уверены, что у них в жилах течет совсем иная кровь, чем у нас, – это всем известно.

– Я бы очень хотела, чтобы у тебя была хоть капелька их крови! – с гневом заметила ему мать.

– Ты сама виновата! – дерзко отвечал Джордж, – надо было выйти замуж за испанца.

Это переполнило, наконец, даже меру терпения самого Джона Галлета: он взбесился и поднял было кулак, но Джордж быстро выскользнул из комнаты.

Между тем дон Педро и Антонио подъезжали к стоянке золотоискателей. Тут царило необыкновенное оживление. Телеги с раскинутыми на них белыми холщовыми шатрами образовали круг: за время своего многомесячного пути, когда телеги не раз представляли собой защиту лагеря от нападения врагов, у путешественников это вошло в привычку, и они сохранили ее даже теперь, при изменившихся обстоятельствах, хотя в этом уже не было ни малейшей надобности. Внутри этого круга жизнь была в полном разгаре: в середине пылал большой костер, женщины вытаскивали из телег посуду и съестные припасы, мужчины всех возрастов – от старика до маленького мальчика, загорелые и обветренные – хлопотали около волов и быков или же стояли и лежали группами, занятые оживленным разговором, куря и отплевываясь. Большие широкополые шляпы лихо сидели на всклоченных волосах, целыми месяцами уже незнакомых с ножницами. Красные и синие фланелевые рубашки пестрели бесчисленными заплатами или клочьями висели на отощавших владельцах. За поясом у каждого блестел револьвер и широкий нож, к колесам телеги были прислонены ружья всевозможных форм и конструкций. Дети в грязных рубашках и часто совсем без одежды выползали изо всех дыр, выглядывали из каждой складки холщовых кибиток, перекрывая своим резким криком весь остальной шум лагеря. Между ними шныряли большие овчарки в поисках какой-нибудь корочки.

Все население деревни сбежалось сюда, чтобы подивиться на пришельцев: ведь это же были люди из другого мира, люди, которые смогли пересечь Сьерру, которая до сих пор считалась непреодолимой преградой с востока.

Скоро между приезжими и коренными жителями завязалось живое общение. Местные жители в изобилии тащили сюда дичь, вино и хлеб, а путники, со своей стороны, рассказывали разные эпизоды из своих дорожных приключений.

Когда дон Педро и сын его подъехали к лагерю, солнце уже скрылось за горами, и в мирной долине повеяло приятной прохладой. Сойдя с лошадей, они смешались с толпой народа, отвечая на сыпавшиеся со всех сторон приветствия. Антонио таращил глаза от удивления, – все, что он видел, было для него удивительной новостью. Бледные исхудалые женские лица, люди, одетые в рубища, пожираемые лихорадкой, изнуренные трудами и заботами – все пробуждало в нем глубочайшую жалость. Отец захватил с собой бочонок вина, и юноше доставляло теперь громаднейшее удовольствие делить его между бедняками. Затем он стал рядом с отцом и внимательно следил за рассказами чужеземцев, часто имевших довольно отчаянный вид. Тут встречались такие лица, на которых просто страшно было взглянуть, на лбу которых были написаны самые дурные качества. Другие же глядели так добродушно и миролюбиво, что трудно было понять, каким образом все эти люди, увлеченные жаждой золота, решились отправиться в такую опасную дорогу.

Среди приезжих было уже известно, что один из их спутников, Джон Галлет, нашел пристанище у дона Педро, и потому последний скоро сделался главным пунктом их интересов. Человек, который без какой-либо причины, ни с того, ни с сего, берет к себе в дом целое чужое семейство – да ведь это же большая редкость!

– А что делает Галлет? – спросил какой-то высокий широкоплечий мужчина с добродушным выражением лица, – он успел уже заважничать? Это он любит, да и его милейший Джордж – тоже! Хорош гусь! Ради маленькой Дженни, я все готов простить ему, но сам он лично такого доброго отношения не заслуживает вовсе.

– Почему же? – спросил дон Педро.

– Да потому, что он принадлежит к тем людям, которым стоит дать мизинец, чтобы они забрали целую руку. Он уж наверно ни с кем не поделится своим куском. Вот вам пример, сеньор. Дело было в Сьерре… у нас были больные женщины, и одна из них по дороге умерла… горе было такое, что даже камень смягчился бы! Вино все вышло, но мы знали, что у Галлета осталась еще пара бутылок. Вот я и отправился к нему, и попросил бутылку вина для родильницы, – и досталось же мне за это! Жена его – она женщина хорошая – собралась уже лезть в ящик за бутылкой, но Галлет бросил на нее такой бешеный взгляд, что у неё руки опустились. А этот негодяй Джордж еще крикнул мне, – «откуда нам взять вина? К тому же, в таких случаях лучше всего будет вода…» В эту минуту я готов был задушить его. А в тот же день, вечером, этот самый Джордж был пьян, как стелька… Что вы скажете о таких людях?

Дон Педро едва был в силах сдержать свое негодование. Он сам уже успел разгадать Джорджа, но отца его он считал гораздо лучшим человеком. Теперь он уже жалел о своем предложении и решил не настаивать на нем, если бы Галлет вздумал отказаться.

– Мы очень рады, что развязались с ним, – заметил другой американец. – Он и его мальчишка могли бы натворить множество бед. Когда они дорвутся, наконец, до золота, то сделаются настоящими коршунами.

Затем разговор перешел на Эльдорадо, на богатые месторождения, где золото валяется словно простые булыжники. Говорили и о разных кровавых стычках, слухи о которых шибко ходили во всей местности. Но крепкое калифорнийское вино мало-помалу оказывало свое действие: лица разрумянились, у всех в глазах сверкало выражение полной доверчивости, и люди с трудом лишь заметили, что уже наступила ночь.

Дон Педро и Антонио пустились в обратный путь. Они от всего сердца пожелали приезжим счастливой дороги, которую они должны были продолжить на следующий же день, и затем поскакали к гасиенде, полные впечатлений целого вечера.

Месяц встал из-за гор, заливая всю окрестность своим мягким светом. Бесчисленные звезды бросали с вышины прозрачного, чистого небосклона синевато-зеленые лучи. Время от времени воздух прорезали зигзаги молний. Быстро выныривая и снова исчезая, большие светящиеся насекомые летали над землей, словно летающие бриллианты. Воздух был напоен одуряющим ароматом лавров, листья которых блестели, словно серебро, только глухой шум лагеря нарушал тишину ночи.

В гасиенде царил уже глубокий мрак, и все её обитатели спали. Дон Педро и его сын также улеглись на свое скромное ложе. Но наверху, скрытый листвой дикого винограда, на веранде сидел Джон Галлет. Он видел, как подъехали его хозяева, но не счел нужным переговорить с доном Педро. Он весь был поглощен думами, глядя в глубину лунной ночи, на роскошные поля пшеницы и тучные луга.

– Хитростью надо делать дело, а не кулаками, а парень-то ведь прав! – бормотал он.

В комнате рядом с верандой спала Дженни – впервые после болезни сон её был крепким, на её милом личике играла улыбка, – вероятно, во сне она видела этого доброго человека… Около её постели мать на коленях, горячо молилась за того, кто спас от смерти её ребенка.

II

На следующее утро дон Педро, встав с постели, первым делом отправился вместе с сыном в комнату больной. Дженни еще спала: на её щеках горел здоровый румянец, она была вне опасности. Её мать не находила слов, чтобы выразить благодарность своему благодетелю; она могла только плакать от переполнявших ее чувств.

Отец и сын стояли перед кроватью, смотря на спящую девочку. И вот она шевельнулась и проснулась. Ее выразительные голубые глаза с удивлением остановились на двух мужчинах: затем, словно окончательно стряхнув с себя сон и получив возможность отдать себе отчет в происходящем, она вскрикнула:

– Матушка! Да ведь это наш добрый господин! Не правда ли?.. Наш благодетель!

– Да, дитя мое, это он, дон Педро Диас, владелец этой гасиенды.

По красивому, слегка зарумянившемуся лицу девочки скользнула счастливая улыбка, и она протянула дону Педро свою нежную ручку.

– Дон Педро! – сказала она слабым голосом, – один Господь может заплатить вам за все то, что вы сделали для нас: я же буду любить вас, как второго отца…

Тут она запнулась от слез и волнения. Затем ее взгляд обратился к Антонио, которому эта красивая девочка, вся одухотворенная страданием, показалась каким-то небесным явлением. Его охватило такое же благоговейное чувство, словно он стоял на молитве в маленькой церкви, что находилась в долине, и где отправлял богослужение патер Фелипе. Когда она протянула ему ручку, кровь бросилась в голову юноши. Его грубая загорелая рука охватила маленькую ручку Дженни, и по всему его телу пробежала неведомая дрожь… Он никогда и никому еще не целовал руки, кроме патера Фелипе, – да это было здесь и не в обычае, – но теперь он вдруг порывисто поднес эту ручку к губам и запечатлел на ней поцелуй. Но затем и сам, казалось, испугался своей дерзости и в смущении схватил сомбреро и принялся вертеть его в руках.

Дженни с улыбкой рассматривала красное пятнышко, оставшееся на её белоснежной ручке после поцелуя Антонио. Во время этой сцены взгляды дона Педро и её матери невольно встретились. «Какая хорошая парочка!» – думали они.

Между тем Джон Галлет и его сын сидели внизу на веранде, запятые оживленным разговором. Несмотря на молодые лета Джорджа, отец не брался ни за какое дело, не выслушав предварительно мнения сына. Теперь оба они пришли к заключению, что предположение дона Педро надо принять.

– Ведь мы тут очень мало рискуем! – заметил Галлет.

– Да, только теряем время, и все золотые пташки улетят прежде, чем дойдет очередь до нас… но ведь и этого уже довольно. Однако и рассчитываю иначе, отец!

Джордж несколько секунд лукаво смотрел на своего родителя, словно не решаясь говорить.

– Ну, говори же, что такое! – торопил его Джон Галлет.

– Я рассчитываю на то, – продолжал сын, удобно откидываясь в качалку и отсчитывая на пальцах все свои доводы, – что, во-первых, все здешние жители, и в том числе – и дон Педро, настоящие глупцы, не понимающие всех своих выгод. Во-вторых, я думаю, что, вследствие переселенческой лихорадки, земля здесь скоро будет стоить в десять, а со временем – и в сто раз дороже. Когда сюда доберется больше переселенцев, – а за этим дело не станет, – и тогда условия жизни здесь сильно изменятся. Педро станет делать одну глупость за другой. Вследствие этого, а также и ввиду его плохого хозяйства, он неминуемо попадет к нам в руки, своим друзьям и соседям. Тогда уж и на нашей улице будет праздник.

Галлет внимательно следил за рассуждениями сына. Кое-что в том же роде он и сам обдумывал вчера вечером на веранде.

На ступеньках веранды послышались шаги, и вошел дон Педро, желавший присоединиться к своим гостям. Отец и сын перекинулись красноречивыми взглядами, словно два разбойника, готовившие нападение на свою, беспечно приближающуюся к ним, жертву.

– С добрым утром, господа! Как спали вы под моей крышей после двухмесячной дороги? Ведь вы смотритесь совсем молодцами!

Они оба сегодня утром особенно тщательно занимались своим туалетом: Джон Галлет привел в порядок свои волосы и бороду и имел совсем почти приличный вид, а Джордж, с напомаженными лоснящимися волосами, в блестящих сапогах, казался настоящим щеголем.

Дон Педро с удивлением смотрел на юношу: до сих пор в Ливермурской долине никому еще не приходилось видеть такого костюма.

– А ведь эта амуниция совсем не годится для работы, молодой человек! – сказал он, смеясь, – вы сами скоро убедитесь в этом… Джон Галлет, вы приняли какое-нибудь решение? – обратился он затем к отцу, – ведь говорят, утро вечера мудренее.

– Да, я решился, – твердо ответил Галлет, – я принимаю ваше великодушное предложение и останусь здесь.

Дон Педро был поражен. Он ожидал совсем другого ответа, – что было бы для него гораздо приятнее, – но не мог же он взять свое слово назад! Да, кроме того, дела вовсе не в таком плохом положении, как ему думается. После такого путешествия с больной женой и с больной дочерью, можно было простить людям присутствие в их характере некоторой доли эгоизма…

– В таком случае я сделаю так, как обещали вам. Присядьте. Нам надо окончательно решить дело.

Мужчины уселись.

– Я выделю вам, прежде всего, – продолжал испанец, – пятьдесят десятин пшеничного поля, примыкающего к моей земле, и тридцать голов скота, выбор которого предоставляю на ваше усмотрение. Луга здесь всюду у нас свободны. Кроме того, вы получите все необходимые земледельческие орудия, а мои люди построят вам маленький домик. Для начала этого будет достаточно. За все это вы будете должны мне две тысячи долларов. Мне это стоило гораздо дороже, пока я не осушил землю от болот и не освободил от лесов. Эти две тысячи долларов вы будете выплачивать мне постепенно, мало-помалу: я не буду стеснять вас. Через несколько лет вы будете в состоянии погасить весь ваш долг, и тогда мы останемся лишь хорошими соседями.

По лицу Галлета скользнула усмешка. Ведь это был почти подарок! Как поднимутся цены на хлеб, когда вся Америка устремится в погоню за золотом, когда тысячи народа в копях будут нуждаться в съестных припасах!

– По рукам, дон Педро! – воскликнул он, – дело сделано, и вы увидите, что Джон Галлет – исправный плательщик. Джордж, благодари же нашего хозяина: это настоящий джентльмен!