Универсариум

– Ну давай не на деньги, – пробурчал Соловьев, вытягивая ситуацию. – Давай на поступок, идет?

Я бросил на него вопросительный взгляд.

– Кто проиграет, тот пригласит к нашему столу ту рыжую кобылу, идет? Ты ведь тоже ее заметил?

Похоже, у нас вкусы совпадали.

Я виновато улыбнулся. Намекая не только на то, что он прав, а еще и на то, что рыженькая симпатяшка была в компании двух спортивно сложенных ребят. И уместно ли ее с таким багажом разыгрывать между нами?

– Значит, решено, – бодро заявил Соловьев. – Разбивай.

Я размашисто провел ладонью по воздуху, предлагая ему начать первым.

– Ты что, правда обиделся? – сухо процедил Толик. – Чего вдруг замолчал?

– Не на что обижаться, – оправдался я.

Соловьев нагнулся над столом, прицелился и резким ударом разбил треугольник из пятнадцати шаров, один из которых закатился в дальнюю левую лузу.

На лице моего оппонента не образовалось мимики радости. Он держался так, словно это попадание само собой разумелось. Как и, надо полагать, все предстоящие.

– Я знаю кое-что о деньгах, – сказал Толик. – Знаю, какова их природа, по каким законам они двигаются. Ведь деньги тянутся вовсе не к деньгам, как говорится в пословице. Деньги тянутся к людям, думающим о них правильно. Ты, наверное, слышал о счастливчиках, выигрывавших в лотерею крупные суммы, иногда миллионы долларов – на всю жизнь должно хватить, и тебе, и детям. Но почти во всех случаях через время они все деньги полностью прожирали, пропивали, просерали, короче теряли всё свое новое, свалившееся на голову богатство. В мозгах потому что понимания не было. И относились к этому, и думали об этом неправильно. Всё дело в мышлении. Если, например, два парня, один – зарабатывающий 500 баксов в месяц, а второй – 5000 баксов, вдруг потеряют работу, то через время первый найдет новую работу, на которой ему будут платить примерно столько же, 500 долларов, плюс-минус. А второй устроится на работу с окладом примерно в привычные ему пять косарей. Почему так? Да потому что ему и в голову не придет искать работу с зарплатой в 500, вот почему! Всё дело в мышлении. У каждого в мозгах уже прописана сумма, которую он может позволить себе зарабатывать. И пока первый парень не переключит в своей башке тумблер, он не вырвется из жизни, в которой пятихатку надо растягивать на месяц.

Я согласительно покивал.

– Девяносто девять процентов всех денег на планете находится в руках одного процента людей, – отчеканивал Соловьев. – Это известный факт. Справедливо это или нет – уже другой вопрос. Но дела обстоят именно так. И даже если так случится, что в ответ на жалобные вопли всех неимущих Вселенная заберет все-все деньги и раздаст их равномерно всем людям на свете, чтобы, например, не было ни бедных, ни богатых, а все были равны, независтливы и счастливы, то через время деньги вновь перераспределятся и сконцентрируются в тех же точках примерно в тех же пропорциях. Бывшие богачи снова станут богачами, а бедняки – бедняками. Всё вернется на круги своя, какие революции ни устраивай. Всё дело в понимании природы денег, законов и в итоге в обращении этих законов в свою пользу.

Это его «обращение законов в свою пользу» напомнило мне рассказ Полины о Дрессировщиках.

Толик на несколько мгновений замолк, как бы обозначая, что его речь была прелюдией к чему-то.

– Ответь мне… если сможешь, откровенно, – он будто погрозил мне глазами. – Что заставило тебя вырваться из того уровня достатка, в котором ты рос?

– Отвечу откровенно, если ты сейчас забьешь.

Соловьев посмотрел на меня словно на ребенка, которого он собирался проучить за дерзость. Наклонился, прицелился, покачал кием, ударил по шару. И закатил его.

– Я весь внимание, – спокойно произнес он. И потянулся к своему бокалу.

Ну что ж, откровенно так откровенно. Честность я люблю.

Я говорил, пока вытаскивал забитый шар из лузы и ставил его на соловьевскую полочку.

– Думаю, всё дело в отношении людей к бедным и к богатым. С бедными никто не хочет лишний раз общаться, иметь с ними хоть какую-то связь. Внутри возникает странный негатив. Будто страх, что они тебя о чем-то попросят – дать им денег или еще что-то, а ты этого не хочешь, и даже не хочешь отказывать, чтобы не чувствовать себя жадиной. Тебе кажется, что бедность – это какая-то болезнь, которая передается, как, например, грипп, по воздуху или от прикосновения. Какое-то чувство брезгливости, что ли. Бедных знакомых не узнают на улице.

Я заметил пытливый взгляд Соловьева, прочел в нем вопрос, решил, что расшифровал его верно, и сказал:

– Да, да, я по себе сужу. По кому же мне еще судить.

Он понимающе улыбнулся. А я продолжил:

– А с богатыми наоборот. К ним тянутся. С ними хотят общаться, проводить время, они кажутся интересными людьми. Тебе кажется, что если ты будешь держаться ближе к богатому человеку, то тебе что-нибудь может перепасть от него. Вот такое тупое внутреннее ощущение у меня было. И ведь какая-то доля правды в этом есть. Но вращение среди обеспеченных кого-то заставляет лишь подражать им, соответствовать внешне, даже не имея при этом хоть сколько-нибудь существенного счета в банке. Чучела. А меня это побуждало думать. Думать и думать, как бы заработать еще. И я зарабатывал, я работал, как кочегар, чтобы добиться того, что у меня есть.

Соловьев улыбнулся еще шире. На его лице я прочел недоверие.

– Разве ты всё это заработал? – ехидно бросил он. – Разве твои доходы поступают тебе от работы?

Нет, у меня дома стоит станок для печати, сука, денег.

– Чем ты занимаешься?

Но я не успел открыть рот, как Толик сам ответил:

– Ресторанами? Значит, ты заработал много денег, потому что продавал людям супы, бифштексы и вино, так?

Я выжидательно молчал.

– Значит, ты гениальный ресторатор, так? – заливисто прогудел Соловьев.

Он что, пытается меня простебать? Пора его тормозить.

Я проскрипел:

– Есть кое-какие таланты.

Он сделал глоток виски, отставил бокал и, качая головой, помахал указательным пальцем.

– Нет, это не так, – язвительно пробормотал Толик.

Его что, профессор укусил?

– Я знаю, откуда у тебя основные доходы, – хитро протянул он. – Нет, ты не работаешь. Я знаю, какой у тебя бизнес.

И загадочно отвернулся к столу готовиться к новому удару.

– И какой же? – не выдержал я.

– Отвечу, когда забью.

Он стал колыхать кием взад-вперед, прицеливаясь.

– Я сказал не «если», а «когда».

– Я слышал.

И он забил.

Надо отдать ему должное. Глаза всё еще видят, руки всё еще не трясутся.