Моя система воспитания. Педагогическая поэма

5. Всем воспитанникам выдать трусики и голошейки, сшитые девочками в старой колонии, а вторую смену выдать через неделю, когда первая будет отдана в стирку.

6. Всем воспитанникам, кроме девочек, остричься под машинку и получить немедленно бархатную тюбетейку.

7. Всем воспитанникам сегодня выкупаться, где кто может, а прачечную предоставить в распоряжение девочек.

8. Всем отрядам не спать в спальнях, а спать на дворе, под кустами или где кто может, там, где выберет командир, до тех пор, пока не будет закончен ремонт и оборудование новых спален в бывшей школе.

9. Спать на тех матрацах, одеялах и подушках, которые привезены старыми горьковцами, а сколько придется этого на отряд, делить без спора, много или мало, все равно.

10. Никаких жалоб и стонов, что не на чем спать, чтобы не было, а находить разумные выходы из положения.

11. Обедать в две смены целыми отрядами и из отряда в отряд не лазить.

12. Самое серьезное внимание обратить на чистоту.

13. До 1 августа мастерским не работать, кроме швейной, а провести такие работы:

Разобрать монастырскую стену и из кирпича строить свинарню на 300 свиней.

Покрасить везде полы, окна, двери, перила, кровати.

Полевые и огородные работы.

Отремонтировать всю мебель.

Произвести генеральную уборку двора и всего ската горы во все стороны, провести дорожки, устроить цветники и оранжерею.

Пошить всем колонистам хорошую пару костюмов и купить к зиме обувь, а летом ходить босиком.

Очистить пруд и купаться.

Насадить новый сад на южном склоне горы.

Приготовить станки, материалы и инструмент в мастерских для работы с августа».

Несмотря на свою внешнюю простоту, декларация явилась сокрушительным и неожиданным ударом на куряжан. Даже нас, ее авторов, она поражала жестокой определенностью и требовательностью действия. Кроме того, – это потом особенно отмечали куряжане – она вдруг показала всем, что наша бездеятельность перед приездом горьковцев прикрывала крепкие намерения и тайную подготовку, с пристальным учетом разных фактических явлений.

Комсомольцами замечательно были составлены новые отряды. Гений Жорки, Горьковского и Жевелия позволил им развести куряжан по отрядам с аптекарской точностью, принять во внимание узы дружбы и бездны ненависти, характеры, наклонности, стремления и уклонения. Недаром в течение двух недель передовой сводный ходил между куряжанами. Во всяком случае Жорка мог ответить на любой вопрос, почему он того или другого мальчика зачислил в определенный отряд.

С таким же добросовестным вниманием были распределены и горьковцы: сильные и слабые, энергичные и шляпы, суровые и веселые, люди настоящие, люди приблизительные и шпана вроде Ужикова – все нашли себе место в зависимости от разных соображений: какой в отряде командир, кто с кем в дружбе, кто близок к выпуску, у кого какие производственные стремления.

Даже для многих горьковцев решительные положения декларации были новостью; куряжане же встретили Жоркино чтение в полном ошеломлении. Во время чтения кое-кто еще тихонько спрашивал соседа о плохо расслышанном слове, кое-кто удивленно поднимался на носки и с большим оживлением оглядывался на лица товарищей, кто-то сказал даже: «Ого!» в самом сильном месте декларации, но, когда Жорка кончил, в зале стояла тишина, и в тишине этой тонким паром подымались еле заметные, несмелые, молчаливые вопросики: «Что делать? Куда броситься? Подчиниться, протестовать, бузить? Аплодировать, смеяться или крыть матом?»

Жорка скромно сложил листик бумаги и кивнул Лаптю. Лапоть иронически-внимательно провел по толпе своими припухлыми веками и ехидно растянул рот. Постучал пальцем по груди:

– Мне…

Тишина обратилась в гробовую, или абсолютную тишину.

– Мне… думаете это нравится? Скажите, пожалуйста, я старый горьковец, я имел свою кровать, свою постель, свое одеяло, свою спальню? А теперь я должен спать под кустиком. А где этот кустик? Кудлатый, ты мой командир, скажи, где этот кустик?

– Я для тебя уже давно выбрал.

– На этом кустике хоть растет что-нибудь? Может, этот кустик с вишнями или яблоками? И хорошо б соловья… Там есть соловей, Кудлатый?

– Соловья пока нету, горобцы есть.

Лапоть недовольно сморщился:

– Горобцы? Мне лично горобцы мало подходят. Поют они бузово, и потом – неаккуратные. Хоть чижика какого-нибудь посади.

– Хорошо, посажу чижика! – хохочет Кудлатый на алтарном возвышении.

– Дальше… – Лапоть страдальчески оглянулся. – Наш отряд третий… Дай-ка список… Угу… Третий… Старых горьковцев раз, два, три… восемь. Значит, восемь одеял, восемь подушек и восемь матрацев, а хлопцев в отряде двадцать два. Мне это (снова дурашливый палец Лаптя со смешной важностью тычется в грудь) мало нравится. Кто тут есть? Ну, скажем, Стегний. Где тут у вас Стегний? Подыми руку. А ну, иди сюда! Иди, иди, не бойся!

На алтарное возвышение вылез со времен каменного века не мытый и не стриженный пацан, с головой, выгоревшей вконец, и с лицом, на котором румянец, загар и грязь давно обратились в сложнейшую композицию, успевшую уже покрыться трещинами. Стегний смущенно переступал на возвышении черными ногами и неловко скалил на толпу неповоротливые глаза и ярко-белые большие зубы.

– Так это я с тобой должен спать под одним одеялом? А скажи, ты ночью здорово брыкаешься?

Стегний пыхнул слюной, хотел вытереть рот кулаком, но застеснялся своего черного кулака и вытер рот бесконечным подолом полуистлевшей рубахи.

– Не…

– Так… Ну, а скажи, товарищ Стегний, что мы будем делать, если дождь пойдет?

Стегний охотно ответил:

– Тикать, ги-ги…

– Куда?

Стегний подумал и сказал:

– А хто его знае.

Лапоть озабоченно оглянулся на Дениса:

– Денис, куда тикатымем по случаю дождя?

Денис выдвинулся вперед и по-хохлацки хитро прищурился на собрание:

– Не знаю, как другие товарищи командиры думают на этот счет, и в декларации, собственно говоря, в этом месте упущение. От же, я так скажу: если в случае дождь или там другое что – третьему отряду бояться нечего. Речка близко, поведу отряд в речку. Собственно говоря, если в речку залезть, так дождь ничего, а если еще нырнуть, ни одна капля не тронет. И не страшно, и для гигиены полезно.

Денис невинно взглянул на Лаптя и отошел в сторону, а Лапоть печально опустил голову:

– В речку? Вот видите, товарищи, какой с ними разговор, с командирами…

Лапоть вдруг рассердился и закричал на задремавшего в созерцании великих событий Стегния: