Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»

Стоя за письменным столом, Захаров сказал:

– Я – Советская власть.

И Ванда закричала, некрасиво вытягивая шею:

– Ты? Ты – Советская власть? Так возьми и зарежь меня! Возьми нож и зарежь, я все равно жить больше не буду.

Захаров не спеша, основательно уселся за столом, разложил перед собой принесенную бумажку, произнес так, как будто продолжал большой разговор:

– Эх, Ванда, мастера мы пустые слова говорить! И у меня вот… такое бывает… А покажи, какая у тебя беретка. Подними и дай сюда.

Ванда посмотрела на него тупо, села на диван, отвернулась.

Витя поднял берет, подал его Захарову.

– Хорошая беретка… Цвет хороший. А наши искали, искали и не нашли. Интересно, сколько она стоит?

– Четыре рубля, – сказала Ванда угрюмо.

– Четыре рубля? Недорого. Очень хорошенькая беретка.

Захаров, впрочем, не слишком увлекался беретом. Он говорил скучновато, не скрывал, что берет его заинтересовал мимоходом. Потом кивнул, Витя вышел. Ванда направила убитый взгляд куда-то в угол между столом и стеной. Поглаживая на руке берет, Захаров подошел к ней, сел на диван. Она отвернулась.

– Видишь, Ванда, умереть – это всегда можно, это в наших руках. А только нужно быть вежливой. Чего же ты от меня отворачиваешься? Я тебе зла никакого не сделал, ты меня не знаешь. А может быть, я очень хороший человек. Другие говорят, что я хороший человек.

Ванда с трудом навела на него косящий глаз, угол рта презрительно провалился:

– Сами себя хвалите…

– Да что же делать? Я и тебе советую. Иногда очень полезно самому себя похвалить. Хотя я тебе должен сказать: меня и другие одобряют.

Ванда наконец улыбнулась попроще:

– Ну, так что?

– Да что? Я тебе предлагаю дружбу.

– Не хочу я никаких друзей! Я уже навидалась друзей, ну их!

Захаров поднялся с дивана, прошелся по кабинету, постоял перед картинами, которых много висело в кабинете, потом залез за стол.

– Какие там у тебя друзья! Я уже знаю. Я тебе предлагаю серьезно: большая дружба и на всю жизнь. На всю жизнь, ты понимаешь, что это значит?

Ванда пристально на него посмотрела, прошептала:

– Понимаю.

– Где твои родители?

– Они… уехали… в Польшу. Они – поляки.

– А ты?

– Я потерялась… на станции, еще малая была.

– Значит, у тебя нет родителей?

– Нет.

– Ну, так вот… я тебе могу быть… вместо отца. И я тебя не потеряю, будь покойна. Только имей в виду: я такой друг, что если нужно, так и выругаю. Человек я очень строгий. Такой строгий, иногда даже самому страшно. Ты не боишься? Смотреть я на тебя не буду, что ты красивая.

У Ванды вдруг покраснели глаза, она снова отвернулась, сказала очень тихо:

– Красивая! Вы еще не знаете, какая.

– Голубчик мой, во-первых, я все знаю, а во-вторых, и знать нечего. Чепуха там разная.

– Это вы нарочно так говорите, чтобы я осталась в колонии?

– А как же… Конечно, нарочно. Я не люблю говорить нечаянно, всегда нарочно говорю. И верно: хочу, чтобы ты осталась в колонии. Очень хочу. Прямо… ты себе представить не можешь.

Он вылез из-за стола и подошел к ней.

– А знаешь, что? Оставайся. Хорошо заживем. Вот увидишь.

Она подняла к нему внимательные, недоверчивые глаза, а он смотрел на нее сверху, и было видно, что он и в самом деле хочет, чтобы она осталась в колонии. Она показала рукой на диван рядом с собой.

– Вот садитесь, я вам что-то скажу.

Он молча сел.

– Знаете что?

– Возьми свою беретку.

– Знаете что?

– Ну?

– Я сама очень хотела в колонию. А меня тут… один знает… Он все расскажет.

Захаров положил руку на ее простоволосую голову, чуть-чуть провел рукой по волосам:

– Понимаю. Это, знаешь, пустяк. Пускай рассказывает.

Ванда со стоном вскрикнула:

– Нет!