Мы никогда не умрем

«Доктор Хаус», 21 эпизод 8-го сезона.

Одна из квартир шестиэтажного дома, холодное утро. Холодней, чем все предыдущие, несмотря на то, что уже прошла первая половина лета. И дело, если честно, даже не в погоде. Каждое утро холодней предыдущего, когда они идут к своей дочери на могилу. Да, ее родители, муж и жена. Да, к своей мертвой дочери, мать и отец. В комнате приоткрыто окно, и от легкого утреннего ветерка супруг заворочался. Проснувшись, пошел на кухню, вскипятить себе чай. Восемь утра. Каждое утро до ужаса, до тошноты похоже на предыдущее с тех самых пор, как ее не стало. С тех пор, как она умерла, каждый новый день – пытка.

Жизнь его замерла, а брак превратился в топь, из которой он не находил ни сил, ни смысла выбраться. Буксовал.

Душа Александра Ивановича, казалось, была стянута жгутами, не дающими продохнуть. Все эти четыре года после ее смерти он не забывал о ней ни на секунду. Все эти четыре года, после ее ухода. «Смерть» – само это слово он ненавидел.

Каждое утро он просыпался и надеялся, что она живая и невредимая, что все только приснилось и ничего плохого с ней не происходило в реальности, – он восставал против конечности человеческого бытия, потому что его дочь такого конца не заслуживала. Может, все дело в том, что он был плохим, невнимательным отцом для своего ребенка, а теперь сожалеет об этом, когда уже поздно что-либо исправить?

Еще и спина болит… Отличное начало нового дня.

«Шло бы все к черту! Доченька, прости меня. Я очень по тебе скучаю. Если ты где-то существуешь и как-нибудь меня слышишь, то знай, что я люблю тебя и всегда любил. Просто из меня вышел плохой батька. Что я мог сделать иначе, когда ты была жива? Не знаю… Или все, или ничего». – Чайник вскипел, мужчина достал кружку, кинул две ложки сахара, положил в кружку чайный пакетик и залил все кипятком.

Порой сознание его прояснялось, становилось видно, что он винит себя зазря, внутренние путы ослабевали.

– Сложно говорить, когда тебя уже не вернуть, но почему, почему доходит слишком поздно: у нас есть намного больше для счастья, чем видно в паутине собственных проблем?

От возни на кухне мама девочки проснулась. Сон улетучился, словно его и не было. Женщина открыла глаза и некоторое время смотрела в потолок. Перед глазами опять – постылая действительность. Вероятно, она – эта самая действительность – и без того была не слишком радостной, но когда теряешь собственного ребенка… Такое ни с чем не спутать…

– Чего ты там шепчешься? – спросила она мужа, почесывая коленку под одеялом.

– Так, мысли вслух…

– Как ты спал? – После смерти своего единственного ребенка супружеская пара остерегалась говорить что-то дежурное типа «Доброе утро» – уж очень это казалось глупым и неприемлемым.

– Нормально, Юль. Кушать будешь? Чайник нагрелся.

– Да, немного надо. Саша, сегодня идем?

– Пойдем… Чего ж не пойти…

Жена встала с кровати, босиком дошла до окна, которое всю ночь было открыто, и остановилась, будто в ступоре: сегодня ровно четыре года с того самого момента, как врачебная ошибка отправила Катеньку на тот свет.

Да, недоработали. Не может быть, чтобы они победили рак, а потом… Сначала мать обвиняла врачей, затем скандалила с мужем – не верила, что во всем виновата какая-то аневризма.

На одной из встреч сторонников учения Отца-Абсолюта соратница поддержала:

– Что поделаешь… Помнишь же, как говорят.

– Как? – спросила Юлия Владимировна, смущаясь.

– Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Значит, судьба.

«Бог мой, в чем же мораль этой трагедии? Но даже если так, почему на душе до сих пор тяжело?» – размышляла она, глядя во двор. Наступало погожее летнее утро – жизнь за окном их двухкомнатной квартиры, будто бы в насмешку, не соответствовала состоянию тоски и уныния, в которое мать погрузилась, как рыба в воду, не успев толком проснуться.

Облокотившись на подоконник и выглянув из окна, Юля посмотрела по сторонам. Как и всегда, глаза ее в первую очередь наткнулись на сосны: за леском, если вы знаете эти места, можно найти озеро, в котором раньше водилась рыба, купаются ребята. Женщина с грустной улыбкой наблюдала, как паренек в шортах и майке садился на свой велик, оставленный у дерева, – заходил за сигаретами в ларек. И вот он уже несется догонять остальных, воинственно улюлюкая, – так, что только песок из-под колес тонкой полоской да слышно, как хрустят камешки, разлетаясь в разные стороны. Прямо напротив нее детская площадка, на скамейке возле которой алкаш пьет очередную бутылку пива.

– Здравствуй, Юлечка! – сказал ей дедок, встретившись с ней глазами.

– Привет, дядя Вова… – ответила она через силу.

Мужик собирался спросить что-то еще, но она его опередила, закрыв окно.

– Все в порядке? – обратился к ней Саша.

– Да, просто… зябко.

Что дальше? Сегодня суббота, и скоро они пойдут к ней на кладбище. Проведать ее фотографию на гранитном камне, поплакать около надгробия. Постоять возле Катиной могилы, а потом, чуть успокоив душу, вернуться домой. «Время ничего не заживляет», – думала она устало. – «Если бы Катенька умерла своей смертью, было бы легче», – размышляла женщина, не понимая, что смерть и так у каждого своя.

«Почему она ушла из жизни так рано? Двадцать один – смешной возраст». Один вопрос влек за собой множество других, и все они одинаково напоминали о произошедшем. Но порой воспоминания – это все, что у нас есть. Лишиться их означало похоронить свою доченьку вновь, только уже навсегда. Чего-чего, а этого Юлия Владимировна позволить себе не могла: она считала, что экс-мам не бывает.

Да, может, за долгих четыре года правильней было бы смириться с тем, что уже случилось, пойти дальше, зажить по новой, но женщина предпочла себе роль мученицы. В страдании, оплакивая свою мертвую девочку, она находила смысл своей жизни. Не желая понять, что это уже не жизнь, а скорее доживание.

В детстве Катя была очень послушной, просто золотой девчушкой. Всю свою такую короткую жизнь она была доброй. Жизнерадостная и приветливая ко всем, Катенька даже не успела закончить институт. Мир лишился талантливой журналистки…

С годами произошедшее удалось переосмыслить, подравнять. Оглядываясь назад, например, Юлия Владимировна стыдилась того, что невзлюбила Дениса. Теперь она понимала почему – ревновала. Боялась отпустить повзрослевшую дочку (вдруг упорхнет и не вернется, кого тогда винить, кроме себя?) и потеряла ребенка навсегда. Несколько лет спустя она думала совсем иначе:

«Хорошо, что Денис всегда был с ней рядом», – подумала мать с благодарностью, которая сходила на нет, едва она припоминала, что парень узнал обо всем раньше, чем они с мужем. Если женщина пыталась найти для себя подходящую увертку, чтобы снять с себя тяжелый груз недоверия собственной дочери, ее клеймило каленым железом что-то грозное, едкое и слишком справедливое: «Не оправдывайся. Дочка боялась рассказать вам о своей болезни. Вспомни, как она волновалась», – не отпускал Юлию внутренний голос, а с ним и чувство вины.

Итак, женщина сумела уяснить, что молодой человек был не виноват в смерти Кати, смягчилась, однако так и не смогла поговорить начистоту со своим мужем. Боялась, если разговор состоится, то на нее сойдет оползень всего, что он умалчивал за годы ссор и обид. Надо было сделать шаг навстречу, оказать поддержку, предложить: «Давай поговорим», но страх оказывался сильнее.

Да и Александр, похоже, не стремился откровенничать. Поначалу пытался, а потом, что называется, забил. Стал уходить от разговора. Буквально: пропадал на халтурах. Приходя домой, валился с ног от усталости.

Была еще идея съездить за границу, развеяться, посмотреть мир, но Юлия отказалась. Мол, там же все чужое. Полжизни прожито, и ничего, – да и какие теперь поездки?

Но надо было выпить чаю, сполоснуться под душем и выходить на улицу. Вообще говоря, после сорока лет время словно замедляется, а с тех пор, как не стало Кати, Юлию Владимировну не отпускало чувство, что оно вообще грозит остановиться. И поэтому вперед – имитировать активность, занять себя хоть чем-то, дабы дожить до вечера, чтобы полночи опять не спать, а под утро проснуться, и опять все сначала…

– Ну что, одеваемся, и к Кате? – спросил он свою жену, когда она вышла из ванной.

– Да, не будем ждать. Только голову высушу, и можем идти.

– Ты права, незачем тянуть, – согласился с ней муж с каким-то непонятным ей блеском в глазах.

Молча оделись, закрыли квартиру и спустились во двор. Он тихонько обнял ее, и они прошли мимо детской площадки, свернули направо, вдоль новостроек с одной стороны и хрущевок вперемешку с сараями и избушками – с другой. На улице было по-утреннему прохладно, но при этом ясно. Туман давно уже рассеялся, и солнце уже начало греть этот мир, постепенно превратившись из мягко-розового в слегка оранжевое, а его лучи освещали мокрую от тумана траву, превращая мелкие капельки на ее листочках в блестящие бисеринки.

Своеобразное «место встречи» становилось все ближе. Своими виднеющимися издали очертаниями кладбище заставляло супружескую пару задуматься: смерть – это остановка по требованию или финал на маршруте жизни? А может, другое ее агрегатное состояние?

По пути раздавался нестройный лай собак, пели птицы. Вот они прошли мимо того дома, где когда-то пьяница забил до смерти свою молодую жену, а вот и дом Дениса: понурый и опустелый без хозяина, он держался строго. Входная дверь закрыта на замок, блестящий и заметный, как орден на груди солдата. Теперь огород брошен, в канавах вода, а между забором сеточки паутины. Гопота сюда не суется: ни в дом, ни за калитку, хотя могли бы разворовать – чужое горе тревожит, отпугивает.

Местные относились к Денису нормально: парень знал труд, не отказывался помочь другим. Хорошо относился к нему и Саша, иногда они пересекались на кладбище. В последнюю встречу Денис сказал, что ему невыносимо оставаться в деревне: «все родное и чужое одновременно. Не могу я так, Саш, после. Разрываюсь. Уеду куда подальше».

И вдруг он понял, что сегодня в его жизни должно произойти кое-что очень важное и, скорее всего, даже хорошее. Мысль эта пришла ему в голову, когда он почувствовал напряжение, охватившее его супругу. Хуже всего то, что напряженность эта не сулила ничего доброго.

Убрав руку с ее талии, он пошел дальше как ни в чем не бывало. Какое-то время они молчали, и он вежливо не лез ей в душу, но потом все-таки спросил с призрачной надеждой на благополучный исход разговора:

– В чем дело, Юль? Что тебя изо дня в день напрягает?

– А ты как думаешь? – ответила она вопросом на вопрос.