Карельская сага. Роман о настоящей жизни

– Ну, по вызовам это сегодня я, – фельдшер покачала головой. – А что, у вас там совсем срочно?

– Мама встать не может! – крикнул Кирилл, ему хотелось, чтобы, наконец, услышали и его. Он терпеть не мог, когда его называли маленьким, и еще пуще бесился, когда начинали сюсюкаться. – Заболела мама, плохо ей.

– Плохо, ой, плохо, – запричитала фельдшер. – А идти-то куда?

– На второе озеро.

– Ой, плохо, плохо, далеко.

– Ничего, не развалитесь, – осадил ее Алексеич. – Бегом, говорят же вам, человеку плохо.

Алексеич с Кириллом пошли обратно. Фельдшер нагнала их на полпути. Они шли очень быстро, но она, несмотря на свою комплекцию и преклонный возраст, буквально летела. Лена лежала в постели и даже не вставала. Кружка с водой, стоявшая рядом, была пуста. Фельдшер засуетилась, забегала, сама открыла окно и, схватив с гвоздя полотенце, намочила его водой из рукомойника.

– Тридцать восемь и шесть, – тревожно сказала фельдшер, измерив температуру.

Она мгновенно преобразилась: из сельского фельдшера в глазах Кирилла превратилась в знающего врача, который обязательно поможет маме, которого привел он, проделав немалый путь и сорвав с работы Алексеича, который ушел из ангара, никому ничего не сказав. Что ему могло бы быть за прогул, за самовольный уход? Ровным счетом ничего. Выговор, замечания, угроза лишить тринадцатой зарплаты или вывести на работу в выходной день – всё это мелочи, не в счет. А вот уважал бы себя Алексеич, если бы остался на работе в такую трудную минуту? Наверное, нет. То есть точно нет. «Нет», – решил он, растапливая печь, чтобы в доме стало тепло.

– Встать можешь? – спросила фельдшер, достав журнал и начав его заполнять. – Ходить немного надо, у тебя ноги отекли.

– Не могу, – простонала Лена.

– А нужно будет, у тебя что-то простудное, стоит хоть немного походить, в ногах застой жидкости. Вот тебе парацетамол, и пить нужно, ромашку или крапиву завари. Записываю тебя на завтра. И открываю больничный.

– Никуда идти не могу я, не пойду, – Лена приподнялась на кровати и схватила фельдшера за руку.

– Я что-нибудь сказала по поводу идти? Врач к тебе придет, завтра. Тут только врач может разобраться. Всё равно к Ройвоненам поедет, у них дед после инсульта. Ближе к вечеру и до тебя дойдет. Вот шевелился бы наш председатель, давно б нормальную больницу выстроили. А то только языком чесать.

После ухода фельдшера Лена с трудом встала с постели. Ее знобило, болела поясница, и ноги совсем не слушались и не хотели двигаться. Алексеич молча мыл посуду, Кирилл крутил ручку радиоприемника. Разговаривать и что-то обсуждать никому из них не хотелось: это было бессмысленно, всем троим стало очевидно, что всё меняется, придется пережить еще одно небольшое потрясение. Или большое. Всё зависело от быстроты выздоровления Лены и последствий нагрянувшей болезни. Она до этого никогда серьезно не болела. Простуда и грипп проходили у нее за несколько дней, и, посидев дома и посетив врача, она спокойно выходила на работу, не зная, что такое осложнения, рецидивы и бесконечные сидения на больничных. Разве что с Кириллом ей пришлось немного посидеть, пока он болел обычными детскими болезнями – ветрянкой, краснухой и прочим.

Перебравшись в деревню, она перестала замечать, где работа, а где отдых. Любую свободную минуту она тратила на уборку и ремонт дома, на разбор завала старья в сарае или на прополку и полив огорода. Да и работа в цехе была далеко не легкой. Лену в ней прельщала возможность работать всего половину дня, а вторую проводить с сыном и посвящать бытовым хлопотам, которых было немало.

Врач пришел на следующий день под вечер. Он внимательно ощупывал ноги Лены, осмотрел пальцы ног, измерил температуру, давление, спросил о жалобах, о том, где она работает и чем занимается. Ответы Лены его не радовали. Он хмурил лоб и что-то помечал в медицинской карте. Алексеич стоял в дверях. Накануне он сходил домой, собрал вещи и, заведя стоявший в колхозном гараже «Москвич», перевез их к Лене. Теперь он готовился везти обратно в поселок врача, а по дороге расспросить о состоянии Лены, чтобы не слышала ни она, ни Кирилл, считавший, что мама всего-навсего простудилась. Так ему сказала она сама, и он в силу возраста без тени сомнения этому верил.

– Ну, сейчас вам надо отдыхать, несколько дней себя беречь, попить кое-какие таблетки, я выписал рецепты и…

– Расскажете мне о них по дороге, хорошо? – оборвал врача Алексеич. – Я съезжу в город и всё выкуплю.

– А в целом у вас…

– Расскажете мне по дороге, доктор, – настойчиво повторил Алексеич.

Лена устала, ожидая врача, и хотела как можно быстрее лечь спать. Врач покачал головой, сделал Лене укол жаропонижающего, молча собрался и вышел, сказав лишь: «Будьте здоровы». В комнате на столе горела свеча. Тень врача скользнула по потолку: Кирилл следил за ней, сидя за столом и подперев голову руками. За окном затарахтел двигатель.

– Надеюсь, вы меня понимаете, я не хочу, чтобы она в таком состоянии слышала лишнее, да и Кирилл впечатлительный, всё воспринять может не так, – сказал Алексеич, когда они с врачом на «Москвиче» уже тряслись по ухабам дороги, ведущей со второго озера в поселок. – Что с Леной? Это ведь не простуда.

– И да, и нет, – врач одобрительно кивнул головой, он был немного старше Алексеича, давно работал в поселке, правда, в соседнем, и хорошо знал характеры местных. – Понимаете, она простудилась где-то, это, несомненно, простудное. Но простуда протекает очень тяжело, организм ослаблен. Она говорит, что работает в колхозе, в цехе, моет оборудование.

– Работает, куда ж деваться, – бросил, не отвлекаясь от дороги, Алексеич.

– Хлорка, влажность, всё это, конечно, сыграло свою роль. Она говорит, что работала раньше учительницей, недавно к нам приехала. Да и я помню, год назад к соседям вашим приходил, дом заколоченным стоял, заброшенным. Это и с непривычки к такому труду может быть. И еще у нее отложения солей в суставах, судя по всему. Ничего страшного, но малейшая простуда, малейшая ломота в суставах, и она начинает мучиться. Сейчас еще не поздно всё исправить. Кстати…

Врач закашлялся и, покрутив ручку, опустил стекло. Они ехали мимо болота. Чуть ниже поблескивала вода озера.

– Скажите, может, меня это не касается, но вы с ней…

– Не касается вас это, – громко сказал Алексеич, не давая врачу продолжить. – Вы лучше толком скажите, что с ней и что делать. Таблеток там много? За ними ведь в город надо ехать?

– А где вы здесь аптеку поблизости нормальную видели? Только в город. Съездите, мой вам совет, на Октябрьский, где кольцо троллейбусов. Там хорошая аптека. Ну и на Ленина большая есть. Лекарства хорошие, всё вместе рублей восемь будет. Как принимать, я написал. И про мазь тоже. Деревня – она и есть деревня. Все говорят: срастим деревню с городом, городские блага сельским труженикам доступны будут. А вы посмотрите, что происходит вокруг. Разве это справедливость?

Алексеич задумался: он в молодости искал ту самую справедливость, когда только вернулся из армии, и молодой, наивный, считал, что силы и трудолюбие могут открыть дорогу в жизнь, изменить что-то вокруг. Ему не нравились такие разговоры. Он сразу погружался в воспоминания и раздумья, терялся, забывал спросить самое главное. Алексеич одернул себя и притормозил:

– Так что делать? Скоро она поправится?

– Делать? – переспросил врач. – Ах да, я не договорил. Если попринимает лекарства и отдохнет немного, то через недельку уже, наверное, сможем ее выписать. Но не в этом дело. Понимаете… хотите совет?

– Совет? – удивился Алексеич и отпустил тормоз, машина резко дернулась и заглохла.

– Да, совет. Я не первый день живу на свете, и поверьте моему опыту. Здесь не самый лучший климат у нас для поправки подорванного здоровья. С Еленой всё в порядке будет. Но это сейчас. Дальше, если не принять меры, всё будет повторяться. Переутомление у нее, усталость. Слышали о хронической усталости? Между прочим, в капиталистических странах одна из основных бед. Был недавно на курсах повышения в Ленинграде, так нам профессор один об этом рассказывал. Да что там рассказывал, я и сам это прекрасно знал. Не берегут себя наши люди. То работают, чтобы магнитофон импортный купить, то свадьба сына, дочки. Берут сверхурочные, две смены, в ночную выходят, требуют, чтобы молоко на вредных местах деньгами заменяли. Так нельзя, родненькие! Нельзя!

– Нельзя, – Алексеич повернул ключ в замке зажигания, машина пару раз чихнула и завелась, он вел осторожно, объезжая глубокие ямы, – а что поделать? Кстати, вы мне совет хотели дать, а всё не об этом.

– Да, простите, простите, – засуетился доктор и, прикрыв глаза, словно припоминая важные, даже жизненно важные подробности, продолжил: – Ей на море бы съездить, в санаторий. Фрукты, минеральные воды, свежий воздух. На Черное море, скажем. В Сухуми прекрасные санатории, с лечением. Недельки на две, а дальше можно хоть десять лет в этом цеху хлорку разводить, ничего не сделается. И зиму болеть не будет. А то если ее сейчас просквозило так, что же будет потом. Должны понимать. Вот, здесь меня высадите, не надо до фельдшерского ехать, меня здесь транспорт наш подберет. Ну, будьте здоровы. А гражданку выздоравливающую жду через неделю на выписку.

Обратно Алексеич ехал нахмурившись. «Черное море! Сказал тоже доктор. Хотя он прав, ой, как прав. Что она в городе видела, кроме работы? Сама говорила, что и в школе, и где-то еще, и диссертация, и переезд на своих плечах. Что за сволочь мужик, который бросает такую бабу! Завтра обговорим всё, и Кирилла как-то надо подготовить, что мама уедет на какое-то время».

Стараясь не шуметь, они с Кириллом ужинали банкой кильки в томате и холодной картошкой в мундире, принесенной тетей Софьей. Алексеич хотел было поговорить с Кириллом обо всем услышанном от врача, но, начав разговор, тут же его и прекратил: Кирилл слишком устал за день, лег и быстро уснул. Алексеич вышел, сел в машину, опустил переднее сиденье и так, в неудобной позе, закутавшись в куртку, проспал, не просыпаясь, до самого утра. Всё располагало ко сну: мертвая, словно глубоко под землей, тишина и плотный осенний туман, закрывший озеро с болотцем, а затем и всё вокруг.

IV

– Нет, Дима, машину продавать я тебе не позволю. Ты с ума сошел? Не дури, пожалуйста! – от возмущения Лена чуть не перевернула кружку с водой, стоявшую на подоконнике рядом с кроватью. – Где ты ее купишь? Или в очереди годами на «Жигули» стоять? Я, когда стала работать над диссертацией…

– И что? – перебил ее Алексеич. – Не надо вспоминать, что было раньше.

– Так, дай мне договорить! Когда я стала в университете работать над диссертацией, на кафедре многие у нас встали в очередь на машину. И когда я защитилась, «Жигули» смогли выкупить только несколько человек, да и то по большому блату. Случись что, ни в город не съездить, ни по делам. Нет, это исключено. Я не разрешаю тебе это, и даже не спорь. Да ты у любого нормального человека в поселке спроси, только не у алкашей, как эти ваши сторожа. Да тебе тут завидует половина народу. Нет, я серьезно, продавать машину не смей!

Алексеич молчал. Волновать Лену ему не хотелось, да и в ее словах он находил тихие отголоски истины. Достать машину было почти невозможно даже при наличии денег, и немалых. Свой «Москвич» он купил на заработанные северные, когда переводился в поселок: дряхлый ветеран, всю жизнь проработавший номенклатурщиком на каком-то крупном заводе, по старым связям вскладчину с детьми покупал новую «Волгу». Дети, само собой, только были отнюдь не простыми рабочими. Как говорится, с ключом и сыну ключ умел доставить. Для Алексеича это было единственной возможностью с толком потратить заработанное. Он боялся, что не выдержит и начнет пить. А машина не давала предаться этой слабости, дисциплинировала. Чтобы не спорить с Леной, Алексеич встал, накинул куртку, нарочито загремел ведрами и отправился за водой.

У речки на берегу одиноко сидел с удочкой Кирилл. Алексеич не стал к нему подходить, чтобы не увлечься процессом и не забыть о самом главном. Что для него в тот момент могло быть главнее, чем здоровье… Алексеич не знал, как называть Лену. Он звал ее Лена, Леночка, Ленок. Подругой ему она вряд ли могла называться, женой тоже не была. Назвать ее сожительницей у него язык не поворачивался, это было что-то из области милицейских сводок из неблагополучных квартир на окраинах далеких северных городов, где половина только освободилась из мест заключения, а другая половина там работала. Друг, просто друг? Поиск нужного слова слишком его утомлял. Для него ее статус не имел никакого значения, как и то, испытывают ли они друг к другу какие-либо чувства. Они были вне этого. Они просто были – вместе, рядом друг с другом. Они не говорили громких слов, не делали клятв, о них не шептались в поселке, как обычно случается в таких случаях. Всем просто стало вдруг ясно, что они вместе, даже сплетнице тете Софье, которая изо всего могла сделать настоящую сенсацию не то что деревенского или поселкового – районного масштаба.

Он понимал, что груб и не так образован, как она, но не чувствовал этого. Наоборот, теперь, когда ей стало нездоровиться, он убедился, как плохо Лена приспособлена к жизни. Настоящей, безо всяких городских излишеств.

– Значит, возьмем мы тебя с Кирюхой и отправим в санаторий, – сказал он, вернувшись.

Лена лежала, отвернувшись лицом к окну.

– Мы, кажется, уже обсуждали, что без него я никуда не поеду. И не вздумай при ребенке даже заикаться об этом. Он волнуется за меня не меньше тебя. Вон, побежал рыбу ловить, говорит, мам, мы тебе уху сейчас сварим, ты поешь и поправишься. Смешной. От Тамарки ничего не слышно? Злится, небось, что я на работу неделю уже не выхожу.

– Да плевать мне на нее, она тупая, что ей понимать.