Жизнь – что простокваша

– Стричь? Такие красивые волосы?

– Да, красивые, но надо вывести вшей.

– И тебе, Иза, не жалко? Ты согласна стричь волосы?

– Согласна, вши кусаются.

Только теперь я заметила, что она постоянно чесалась. Её остригли под «ёжика», затем щёлоком на два раза вымыли похожую на мальчика голову, вычёсывая корни специальным, очень мелким гребешком. С любопытством разглядывая на земле красивые кудри, я ужаснулась – в них копошились жирные, чёрные жучки. «Грязные», – решила я. Бабушка Лиза поднесла спичку, и волосы, вспыхнув, быстро сгорели. Утром Изу не будили. Когда в обед она проснулась, бабушка присела к ней на кроватку.

– Хорошо спала… – поглаживала и приговаривала она. – Вши, слава Богу, не беспокоили.

– Да, они спать не давали.

– Не будите её. Пусть высыпается, сон лечит, – говорила мама, уходя на работу.

Иза осталась в четвёртом классе на второй год, и в последующие годы у каждой из нас началась своя жизнь – свои воспоминания, свои переживания.

Казалось, она была довольна, что может позволить себе подольше оставаться маленькой, – быстро нашла общий язык с заречными сверстницами, которые резвились, бегали, дурачились, играя в куклы. Меня тянуло к детям постарше.

День Победы

Начиналась весна 1945-го. Куспром закрыли. Женщины работали теперь в поле и ночевали в бригаде. Мы редко видели маму: отпускали её лишь раз в неделю и только ночью на несколько часов.

Стоял тёплый майский солнечный день. С разрешения няни играли мы во дворе – что-то лепили из глины. С пустыми вёдрами на коромысле вышла из сеней няня и обратила внимание на показавшегося вдали всадника. Он кричал у дома, во дворе которого брали мы из колодца воду.

– Опять что-то случилось, – в раздумье говорит бабушка и, пытаясь угадать, всматривается, козырьком ладошки прикрыв глаза.

– На собрание, видно, зовут, – думает Иза.

– Может, и на собрание, только странно, что Сондрик жеребца своего не пожалел! – удивляется она и отправляется к колодцу.

– На собрание всегда старик разъезжал, – вслед ей сомневаюсь я.

– А этот молодой и босой, – замечает Иза.

– Зато в фуражке! – оборачивается няня.

Поравнявшись с нею, всадник притормаживает и кричит:

– К сельсовету, баба, – на митинг!

Няня на ходу отмахивается: «Ладно!» Поравнявшись с нами, опять кричит:

– Всем на митинг!

– И детям?!

– Всем! Всем! Всем!

– Нам-то зачем?

– Всем велено – и взрослым, и детям!

– Случилось что?

– Идите к сельсовету – узнаете!

– И обязательно?

– Строго обязательно! – кричит он и скачет дальше.

С полными вёдрами на коромыслах возвращается няня.

– Пойдём, бабушка. Он сказал, что всем нужно – и взрослым, и детям.

А вдруг накажут, если не пойдём?

Она нас причёсывает, и мы отправляемся.

– Бабушка, смотри, как принарядились все!..

– Может, праздник какой?

Люди веселятся, образовав большой круг. Две молодые женщины, задорно отплясывая, выговаривают под гармошку частушки. Мы останавливаемся в сторонке.

– Бабушка, ну, пойдём поближе – посмотреть!

– Здесь постоим – нам лучше подальше держаться.

Я вспомнила сабантуй и настаивать не стала. Со своими малышами подходит тётя Марта – мы рады: компания наша увеличилась.

– Не знаешь, Марта, зачем народ собирают?

– Так война ж закончилась!

– Война?! – застывает няня с открытым ртом.

– Ну да, вам что – не сказали?

– Кто-то верхом на жеребце кричал, чтоб на митинг шли, больше ничего.

Мы с Изой прыгаем и хлопаем в ладошки: «Слава Богу! Закончилась, закончилась!»

– Счастье-то какое! Теперь домой, в Мариенталь, поедем! – и няня радостно скрещивает на груди руки.

– Из трудармии мужчины вернутся!.. – мечтательно тянет тётя Марта.

– Чо волынят – начинать пора! – негодуют в толпе.