Жизнь – что простокваша

– По улице бродила, – прячу я лицо.

– Хорошо, что все дома, давайте спать! – зевает счастливая мама.

Обе бабушки, Зина и Лиза, убеждают её выйти замуж. После долгих уговоров она, наконец, сдаётся.

Десятилинейную лампу зажигали в исключительных случаях. В конце декабря 1946 года в один из субботних вечеров её яркий свет вновь оживил нашу избушку. Сходились гости: бабушка Зина и тётя Маруся с детьми, сёстры дедушки Сандра – Нюра и Вера, – бабушка Линда с молоденькими сестрёнками дяди Лео и ещё несколько незнакомых нам женщин.

Черноволосой красивой маме очень идёт белая блузка с чёрными балабольчиками у шеи. Могучий, в военной гимнастёрке дядя Лео тоже красив. Они скромно сидят за столом и принимают поздравления. Кто-то заиграл на гармошке. Подпрыгивая и притопывая, с возгласами «гоп-са-са!» танцуют польку – веселятся.

Мне с сестрой не до праздника – хочется спать. Мама грустно улыбается нам, поднимается и мягко останавливает веселье:

– Уже поздно, детям время спать.

Гости нехотя расходятся. Шёпотом интересуемся у няни:

– Дядя Лео и вправду теперь всегда с нами будет?

– Ну а как же? – удивляется она. – Он вашим папой будет!

– Двух пап не бывает! – не соглашаюсь я.

– Не бывает, – вздыхает она. – Но… вы же всё хотите, чтобы вас защищали! Вот он и будет защищать!

Так в семье появился мужчина, который несколько стеснил наше женское царство, – мы трудно привыкали к мужскому началу.

Наступало рождество – 25 декабря. Бабушка Линда связала из соломки дивные, миниатюрные корзиночки с закрывающимися крышечками, внутрь положили по два пряника, которые состряпала альтмама, подвесили их к потолку, и утром каждый из нас должен был сказать:

– Мама и папа, поздравляем с рождеством! Желаем крепкого здоровья и счастья!

Не хотелось предавать память отца, да и мучительно назвать чужого человека «папой», но настоящий белый пряник не давал Изе покоя. Велик был также соблазн заполучить в руки красивую корзиночку, и к вечеру она сдалась – сказала всё, как полагалось. Папа Лео целует её, поднимает на руки, и она достаёт с гвоздя корзиночку.

– Тоня, очередь за тобой, – улыбается мама.

Я насупилась и отошла, мать тяжело вздохнула.

Пять дней волшебная корзиночка с белыми пряниками висела у потолка. Пять дней я крепилась, украдкой поглядывая на потолок. Однажды перед обедом заметила, как в прохладной кухоньке мама задыхалась от слёз в объятиях няни.

Канун Нового года. Жалко маму, но я молчу. Утром Первого января усаживаемся за праздничный стол. Все, кроме Изы, к еде не притрагиваются – молчат. И вдруг из меня вырывается:

– Мама, папа и Муттер, поздравляю с Новым годом, желаю крепкого здоровья и большого счастья!

Мама, плача, бросилась меня целовать, папа Лео крепко обнял, поднял на руки, как поднимал Изу, достал корзиночку и поцеловал. Я грызла пряники – мать виновато улыбалась:

– Свежие, они были вкуснее, зачерствели уже.

Корзиночка нравилась мне больше пряников – я долгие годы берегла её, как память о бабушке Линде. Взрослая, везде искала подобные и не находила – утратился, видно, секрет того плетения… А произносить слово «папа» не составляло больше труда.

Зима 1949-го

Новый учебный год мы начинали теперь в разных классах: Иза – в четвёртом, я – в пятом. Это непривычно и немножко грустно, но… Иза становилась всё серьёзнее, и часто уже не я, а она торопила:

– Что ты возишься? На «линейку» опоздаем!

Каждый день за пятнадцать минут до начала занятий ученики и учителя выстраивались в большом коридоре деревянной школы в два ряда, или, как говорили, «становились на линейку» – пели «Гимн Советского Союза». Того, кто опаздывал на «линейку», пугали: «Допрыгаетесь, исключат, как исключили Солодка». Опаздывать на гимн боялись, подгоняли тех, кто плёлся сзади: «Скорее! Уже строятся!» После гимна расходились по классам без дополнительного звонка.

В деревушках, что от Степного Кучука в пяти-семи километрах, не было семилетней школы, и детей определяли, как правило, в наше село, реже – к родственникам в город. Обучение большинства заканчивалось на четырёх классах.

Из соседней деревни в нашу школу ходило пятеро. Двое – Харченко Алёша и Люба Скрыльченко – учились со мной в 5-м классе.

Харченко оказывал иногда знаки внимания: то булавкой одарит, то брошью-приколкой, а когда в игре «Ручеёк» выбор останавливал на мне, я катастрофически краснела.

Лида окончила Родинскую среднюю школу и теперь преподавала у нас немецкий, пение и рисование. Ученики в большинстве своём были одного с нею возраста, но звали её, как и положено, – Лидией Александровной.

– Сегодня у нас рисунок с натуры. Что будем рисовать? – спросила однажды она.

Дети молчали.

– Можно нарисовать кого-нибудь из учеников.

– А кого?

– Выбирайте сами!

Выбор пал на меня, и я позировала весь урок на табурете лицом к доске, держа мел в руке, которой будто бы писала. Харченко тщательно вырисовал чёрные с бантиками косички, меж ними – гребень, голубую блузочку, синюю юбочку, чёрные валенки. Лидия Александровна похвалила рисунок и показала его классу. На перемене вопрос Алёши застал меня врасплох:

– А замуж за меня выйдешь?

– Зачем?

– Нравишься потому что. А я тебе нравлюсь?

– Не-ет, – стыжусь я признаться.

– Тогда зачем подарки принимаешь?

– Просто… А что? Не брать?

Он помолчал, подумал и сказал:

– Ладно, бери! Можно ещё приносить?

– Как хочешь.

– А подарки нравятся?

– Да-а.

От других мальчишек Алёша выгодно отличался чёрным костюмчиком и аккуратным тёмно-русым ёжиком.