Жизнь – что простокваша

«Мёртвый» поднялся, но поклон сделать не успел: обнимая и целуя едва державшегося на ногах Шуру, пробравшиеся к «сцене» женщины неистовствовали, что «солдат» оказался жив. Такова была сила нашего самодеятельного искусства.

Быть «артистом» в те годы было почётно. Лида придумывала интересные декорации, костюмы, долго и всерьёз репетировала с детьми. Люди поражались, как и откуда зарождались в ней идеи «сценариев», – этому нигде не учили.

Всё учебное и вне учебное время проводила она в школе – часто бабушка Зина теряла её. Появление в дверях бабушки привело однажды в оторопь «артистов».

– Тети томой ната… Хватит.

– Иди, иди, я скоро приду! – корявого русского матери Лида стыдилась.

– Позно. Пара тамой.

– Сейчас, сейчас.

Но после её ухода человек пятнадцать всё ещё продолжали репетировать.

Вскоре в голове Лиды зародилась мысль о народном театре.

Первый спектакль, который мы увидели в глухом сельском клубе, был «Урок дочкам» Ивана Андреевича Крылова. Это была классика, и сыграна была она классически. Сходились зрители из трёх колхозов и близлежащих деревень. Декорации, костюмы, причёски героев – всё из прошлого века. Мы чувствовали себя, как в настоящем театре.

После спектакля расходились неохотно. Стояли, судачили, курили, восхищались – ждали выхода «артистов». Женщины нашей заречной стороны по дороге из клуба восхищались, а мама горделиво слушала:

– Ну и ну! Ну и Лида!

– Да вона ж артыстка! Врождённа!

– И як цэ вона всэ прыдумывае!?

– Да шо там говорыть – талант!

– И пропадае у дэрэвни! Йий у город надо!

Вторая пьеса, которую Лида поставила, была «Без вины виноватые» А. Островского. На все роли учителей не хватало, и в «артисты» приобщили наиболее образованную часть сельской молодёжи.

Когда на сцену выходила Кручинина-Лида, зал замирал и ловил каждое слово. На районном смотре пьеса заняла первое место. Было рекомендовано ехать на краевой смотр в Барнаул, но Лида находилась «под комендатурой» – ехать на смотр ей не разрешили, и дальше района пьеса не пошла.

С того времени, как Лида уехала из Кучука, прошло более пятидесяти лет, но старожилы всё ещё помнят поставленные ею спектакли и в каждый наш приезд подолгу расспрашивают о ней, передают приветы и наилучшие пожелания. Мы рассказываем, что она по любви вышла замуж, родила троих богатырей, долгое время жила в Кемеровской области, затем в Сочи, и вот уже второе десятилетие живёт в Берлине.

Буцура

В режиме мирного маятника страна жила уже шесть лет, но с дорог войны всё продолжали возвращаться мужчины. Причина длительной задержки у каждого была своя: кто-то отбывал в заключении из-за плена; кого-то после оккупации проверяли «на вшивость»; кого-то не отпускали из трудармии.

По-прежнему жилось трудно – со скрипом и скрежетом, по-прежнему продолжали появляться ссыльные, из которых в памяти сельчан остался врач со странной фамилией Буцура – добродушный грузный старичок лет пятидесяти.

В глухих алтайских деревнях врача в те годы воспринимали чуть ли не, как полубога, к нему обращались в любое время суток – в этот раз прибежали тёмным зимним вечером.

– Там Ганна вже цэлу ныдилю з кровати ны встае, умырае…

Он молча оделся и морозной ночью отправился в противоположный конец села по узкой, как ниточка, тропинке. Открыл дверь – в избушке темно.

– Спички найдутся? – спросил Буцура темноту, он не курил.

Ответом было молчание.

– Та ни-и, ны найдуться. Щас прынэсу, – и женщина, что его привела, убежала за спичками.

На полочке с иконкой нашли коптилку. Зажгли. Слабый огонёк… Безжизненное лицо… Пар изо рта… Иней на пустых стенах…

Осматривать больную в таких условиях означало навредить. С коптилкой в руках доктор что-то поискал, но, ничего не найдя, поставил на место мигающий компьютерным курсором огонёк и вышел. Проводница безуспешно пыталась разговорить больную. Собралась было уйти, как с охапкой дров вошёл Буцура. Сбросил полушубок, вынул золу, затопил печь, сходил по воду. Избушка наполнялась живительным теплом – можно было приступать к осмотру. Простукал больную, удовлетворённо отметил: «Сердце работает хорошо, давление нормальное,» задумался и у сидевшей в изголовье женщины поинтересовался:

– У неё из родственников кто-нибудь есть?

– Брат у сосидний дэрэвни.

– А ещё?

– Був сын. Похоронку на ёго получила.

– М-да, – зашагал он по избушке. – Мне бы картошки…

– Картошки? А много?

– Сварить. На один раз.

– Щас прынэсу.

Пока соседки не было, он налил в кружку кипяток, приподнял больную, обложил её тряпками и начал отпаивать. Она приходила в себя. Первое, что шёпотом выдавила, было:

– Дрова узялы – дэ?

– У тебя совсем никакого топлива?

– И топлыва, и яды, – прошептала она.

Соседка принесла картошки, и он приготовил толчонку. Маленькие порции бульона и толчонки сделали своё дело – больная заговорила.

Наутро большая часть села уже знала, «шо Ганна чуть ны вмэрла от голода и холода, шо Буцура йш спас и прыказав Сондрыку доставыть ночной пацьентки продуктов и топлыва».

– Если с нею что случится, укажу в справке: по вине председателя. От голода и холода, – пригрозил он.

Чтобы Буцуре легче было навещать больных, правление выделило ему лошадь. С ним считались, к его голосу прислушивались, воспринимали, как народного заступника. Известие, что он ссыльный, было встречено возмущённым суржиком – кацапским и украинским:

– Врах народа… ети их у мать! Враг лечить ны будэ!.. Поболе б таких «врагов», шо от смерти спасають.

Однажды из районного центра к хозяевам, где он жил и столовался, привезли тяжелобольного НКВД-шника.

– Это не больница, и даже не амбулатория! – негодовал Буцура. – Болезнь заразна – почему с хозяевами не согласовали?

– С хозяевами разговор короткий – надо!