Собрание сочинений. Том II

Введение. Ревность о Боге по форме и по содержанию. Причина ересей. Характеристика книги Вл. С. Соловьева.

Господь сказал: Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Господи!», войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие (Мф. 7, 21–23). Отсюда ясно, что Господь может быть близок лишь к тому человеку или к той стороне человеческой жизни, которая стремится к Нему не только как к личному Существу, но стремится именно к тому содержанию жизни, которое Он принес Собою и в Себе на землю. Он требует, чтобы мы всю свою душу отдавали, но не за Него только как за дорогую нам Личность, а за Него и за Его Евангелие, так что сожаление Петрово об ожидавшей Его искупительной смерти (см. Мк. 8, 32–38) встречается Господом с осуждением. Он велит нам пребывать в Нем, но таким именно образом, чтобы Его слова пребывали в нас, так что Его любовь сказывается в нас исполнением заповедей (см. Ин. 15, 7–10), а всякая иная любовь, заключающаяся не в усвоении Христова духа, но в привязанности только личной, например, в желании уничтожить Его врагов, встречает в Нем не содействие, но противодействие и посрамление: Сам Господь исцеляет усеченное ухо Своего предателя и допускает неразумного ревнителя сделаться отступником, дабы потом очистить его через покаяние.

Таким образом, служение Христу или христианская жизнь есть постепенное проникновение себя Христовым духом смирения и любви и сообразное с тем духовное объединение с Его богочеловеческой личностью.

Не таково служение людям и единение с ними. Единение с людьми, и с людьми грешными, требует от их друзей не внутреннего переворота, но лишь внешнего соглашения с их интересами. Такова, к сожалению, не только случайная дружба приятелей, но отчасти и любовь супружеская, и даже любовь родительская. Люди наслаждаются друг другом, любуются один другим и делают все то, что может относиться к пользе и удовольствиям друг друга. Но если мы подобного же рода любовь, плотскую и исключительную, переносим на Христа, если Его святейшему Лицу думаем угодить или чувственной привязанностью к Нему, как Петр в своем первом падении, или внешне деятельным уничтожением Его врагов, как тот же Петр в своем втором падении, тогда наша религия, наше усердие остаются христианскими лишь по внешности, лишь по виду, ибо тогда человек любит лишь внешний облик Христа, а не содержание Его характера, не Христов закон, не Христову жизнь. Таким, – скажет Господь, – Я никогда не знал вас (Мф. 7, 23).

То, что называется ересью, именно и заключается в пренебрежении людьми главной стороной христианской жизни и религии (т. е. предпочтения всему Христовой жизни) ради исключительного внимания к вещам сторонним и внешним. Почему же происходят подобные явления? А потому, что извращенная грехом человеческая природа имеет в своих членах… иной закон, противоборствующий закону ума (Рим. 7, 23). Высшая сторона нашей души хотя привлекает нас к божественному облику Небесного Жениха, но путь к Нему тернист и труден; я должен по этому пути распять в себе ветхого человека, уничтожить свои страсти и все приманки мира, а настолько не хватает любви ко Христу и презрения к миру. Вот грешная душа и ищет на свою погибель таких путей, чтобы и любовь ко Христу сохранить, и от мирских прелестей и фантазий не оторваться. Вместо служения Ему через начатие новой благодатной жизни, отвращающейся от гордости, и насилия, и вражды, и похоти плотской и возвращающей в нас дух целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви, человек удовлетворяется или одной мирской, получувственной любовью к Нему, как все протестанты и штундисты, и кричит, что он уже искуплен, или, как во втором падении Петра, вместо уничтожения врага Христова в себе самом, вместо искоренения плевел диавольских из своей души и душ ближних он восстает на врагов внешних и мечтает об устроении таких на земле внешних порядков, при которых, по его заблуждению, будет всем легко спасаться. Это есть заблуждение всех тех еретиков, которые желали распространять религию насилием и овладевать государственной силой для служения Христу. Таковы римско-католики и все желающие служить Богу внешними средствами, а не духом и истиной. Но невозможно служить двум господам и нельзя работать Богу и маммоне. Тесный путь один, и кто не со Христом, тот против Него; всякая ересь, которая вместо новой благодатной жизни ищет в христианстве осуществления подобных мирских фантазий, тем самым лишает себя благодати и отступник становится как язычник и мытарь (Мф. 18, 17). В нашей русской общественной жизни произошло именно такое падение, как в жизни Петра. Один литератор, боровшийся против врагов Христовых силой философских и затем апологетических исследований, по-видимому, огорчился, что сама по себе истина так медленно и так незаметно побеждает врагов. Ему, вероятно, горько было видеть Христову веру пренебрегаемой высшим обществом и безнаказанно попираемой со стороны нигилистов – развратителей юношества, и вот, вместо того чтобы трудом духовной жизни и науки достигнуть через благодать Божию таких духовных даров, перед которыми бы пали козни врагов Христовых, этот мыслитель стал думать об устроении таких общественных церковно-государственных порядков, при которых никто не мог бы порабощать или оскорблять Церковь, при которых сила Церкви действовала бы беспрепятственно и торжественно побеждала своих врагов. Если бы он научился и научил нас для сей цели стать Златоустами или Григориями, приобрести любовь Иоанна Богослова или силу апостола Павла – о! тогда кто бы его не благодарил! Но он стал искать других средств, устроений государственных, он извлек меч, как Петр, и погибает от меча лжи и губит своих последователей. Он впал в ту страшную яму заблуждений, куда, естественно, падет всякий ревнитель Церкви не по разуму; он постепенно и последовательно стал склоняться к тому учению, что возвело насилие в закон, в тот страшный ров папизма, который, начав внешне ревновать о Христе, изгнал Его из своего общества и поставил грешного человека вместо Христа.

Мы именно говорим о новой книге Вл. С. Соловьева «La Russie et l’eglise universelle» («Россия и Вселенская Церковь» (фр.). – Прим. ред.), в которой его прежние папистические сомнения достигли степени уже самого чистокровного ультрамонтанства, где папа римский является органом Божественной истины уже не через Вселенский Собор, как значилось в прежних сочинениях Соловьева, но ex sese etiam sine consensu ecclesiae, как сказано было на Ватиканском Соборе. Если к этому прибавим, что здесь признается догмат об исхождении Святого Духа и от Сына (filioque), а равно и непорочное зачатие Пресвятой Девы, то поймем, что мысль автора уже окончательно слилась с римско-католическим исповеданием, так что весьма понятно, почему римский папа объявил автору официальную благодарность вместе с выражением надежды, что весь русский восток признает папское главенство и подчинится ему.

Но нас, собственно, занимает это сочинение не само по себе, но как типическое явление того религиозного материализма, искушение которого в нынешнее время, время пробуждения церковных интересов при продолжающемся нравственном извращении общества, особенно сильно может воздействовать на человеческие сердца. Поэтому при изложении и разборе названного сочинения внимание наше будет устремлено главным образом лишь на две его стороны: на раскрытие положительного религиозно-церковного идеала автора и на его оценку с православной точки зрения. Мы не будем касаться ни исторических, ни библейско-экзегетических, ни метафизических обоснований и доказательств, которыми автор хочет подкрепить свою систему: все это области, уже изведенные и в споре никогда неразрешимые на той диалектической почве, которую они получают в названной книге; лучшим подтверждением наших последних слов является тот факт, что одни и те же места Священного Писания, одни и те же события церковной истории служат посылками и для папистов, и для их противников. Да, конечно, ни одно вероисповедание не основывается на диалектике, но получает свою жизненную силу через начертание известного нового уклада религиозной жизни, который и воздействует на совесть или на страсти человеческие и привлекает к себе или тех, которые подчиняются голосу совести, или тех, которые влекутся страстями. Так учение Христово, изложенное Им в притчах, разрешило собою все запросы совести, а потому всякий, кто от истины, слушает гласа Моего (Ин. 18, 37). Учение Магомета удовлетворяет страстям азиатских характеров, поэтому оно увлекло всех, работавших этим страстям.

Итак, какой же духовной потребности удовлетворяет новое учение Соловьева, перешедшее в старый папизм?

Религиозный идеал Соловьева касается собственно Церкви и сводится к двум главнейшим положениям: 1) Церковь должна получить власть над государством и действовать через государственное законодательство; 2) она должна иметь здесь, на земле, религиозный непогрешимый центр в своем высшем и вселенском начальнике – Римском папе.

Церковь и царства мирские

Учение Соловьева о господстве Церкви над государством. Ложность такого учения по существу. Исключительное значение Церкви между человеческими обществами. Духовное оружие Церкви – смирение и любовь. Ее значение как силы социальной. Справка с историей Церкви. Влияние Церкви на быт и значение мученичества.

Исходя из совершенно верной мысли о том, что Господь не только начертал нам путь личного спасения, но соединил Своих последователей в одно духовное тело, так что спасение достигается нами не лично и не отдельно, но через наше участие в этом союзе или через Церковь, наш автор почему-то требует, чтобы этот наш союз во Христе, или церковная жизнь, не была бы союзом только религиозным, союзом наших совестей, но вмещала в себя все стороны политической или государственной жизни под видимой главой. Недостаточно, говорит он, любви, должна быть и юридическая правда (justice). В этом, как мы покажем, и заключается главнейшая ложь автора, вовлекшая его в еретические догматы. Вот как определяет он понятие Церкви: «Чтобы действовать в несовершенном человечестве и в единении с ним, полнота благодати и истины божественной должна быть представлена в учреждении общественном (а не чисто религиозном только), божественном по своему происхождению, цели и власти, но человеческом по своим средствам». Что же разумеет автор под общественным учреждением и о каких средствах идет речь? Государство, закон и физическую силу, без которых, по его словам, «Церковь не может основать на земле христианского мира и правды». «Когда речь идет об общей жизни человечества, – говорится в другом месте, – то она должна быть тождественно пресуществлена, сохраняя, однако, всецело самые виды или внешние формы земного общества: именно эти-то формы, поставленные в послушание и освященные известным образом, должны служить видимыми средствами для общественной деятельности Христа в Его Церкви». В третьем месте автор говорит, что деятельная роль в жизни принадлежит собственно государству, от которого будто бы зависят исторические судьбы человечества, а потому без государства на долю Церкви остаются только священнодействия, в которых будто бы и заключается единственно деятельность Церкви Восточной: она только молится, а латинская молится и работает. Автор прямо говорит, что христианство есть учреждение общественное, а не личная только религиозность; общественное для него то же, что и государственное; последнее начало нужно, необходимо, по его мнению, подчинить Церкви, ибо иначе ей принадлежать будет христианин только в храме, а все его гражданские отношения будут предоставлены господству языческих страстей. Автор этими словами уже заранее расписался в целой системе папизма, и дальнейшие его выводы в пользу последнего действительно являются лишь логическим продолжением поставленного принципа. Но этот принцип есть прямое отрицание Евангелия.

Автор не хотел принять во внимание именно тот факт, что некоторые из форм общественной жизни именно по самому существу своему не могут войти в Церковь, потому что само существование их обусловливается жизнью по ветхому человеку, жизнью, еще не освободившейся от греха. Так именно государство, которое может иметь законы по человечеству самые справедливые, правителей самых добродетельных и мудрых, тем не менее никогда не может сделаться частью Церкви. Почему? Потому, что по самому понятию своему государство есть начало, которое действует физической силой, которое свои законы здесь, на земле, должно ограждать земными карами, а исполнителей награждать земными преимуществами. Государство не может не воевать, не может отдавать себя на смерть, но должно защищаться. Церковь может и должна молиться за успех государственных предприятий, которые ко благу, молиться за государей и призывать на них благословение Божие, но никогда не может и не должна Церковь свои возложенные на нее Богом задачи проводить путем учреждений государственных; тогда она перестанет быть Церковью, перестанет быть союзом человеческих совестей, царством не от мира, которого слуги не подвизаются оружием по слову Христа; она бы тогда изменила завету древних времен, когда оружием Церкви была добровольно и беззащитно проливаемая кровь мучеников, она бы тогда изменила завету апостола, чтоб воинское опоясание ее было бы только истина, ее броня – праведность, ее щит – вера, шлем – спасение, ее меч – слово Божие. Вот те силы и средства, которыми воинствует Церковь, а государство, хотя есть союз почтенный и благословляемый Богом, но он – для ветхого человека, для земного, он может благоприятно относиться к Церкви ввиду собственной пользы, но он не есть Церковь, Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое (Рим. 13, 4).

И ведь, казалось, автор погрешил немного: он только слил то, что может стоять рядом, друг с другом, но на самом деле он в приведенных выражениях не только обосновал весь папизм с отрицанием Соборов как высшего выражения Божьей правды на земле, но отнял у церковной жизни все то, чем она возвышается над жизнью ветхого человека, над всяким земным учреждением, чем она является как дело Божие, как союз вышеестественный. Автор считает нужным, чтобы Церковь покорила себе государственную силу, – но для чего? Дабы действовать на общество, говорит он, дабы быть силой общественной, а не личной только. Но если он не хочет признать никакой общественной силы, кроме той, которая имеет в руках силу физическую, если он отрицает возможность чисто свободного союза, где нет земной кары, ни войны, ни дипломатии, то зачем явилось и христианство, зачем страдал Господь, отчего умирали апостолы и мученики? Ты хочешь обеспечить жизненность христианства, но ведь ты его уже уничтожил, ты разбил в ничто заветные чаяния душ о том, что и на этой земле возможен такой божественный союз, где нет тех мирских начал, где небо низошло на землю, где нет эллина и иудея, варвара и скифа, раба и свободного, но все и во всех Господь.

Итак, чтобы точнее обосновать и выяснить приведенные возражения, мы должны противопоставить православное понимание общественной задачи Церкви Христовой, и для своей цели мы постараемся показать, что слово Божие учит о Церкви как о союзе: 1) совершенно отличном от всякого союза мирского по существу, 2) действующем такой силой, которая по самому существу своему разнится от всяких мирских средств, – силой чисто духовной. Затем мы покажем, 3) что сила эта не только может быть силой общественной (а не личной только), но и признается в откровении единственной способной пересоздать общественный быт и нравы. Наконец, подтвердим это многими общими ссылками на историю.

Прежде всего, послушаем, как учит Божественное откровение о Церкви в отличие ее от всякого другого мирского союза. Еще в Ветхом Завете праведным душам, которые томились мирской неправдой, было открыто, что некогда в народе Божием придет конец коварству, злобе и насилию, тяготевшим над царством израильским, окончится время войн и международных раздоров. И именно это духовное царство противопоставлялось мирским надеждам иудейских правителей и их упованиям на святость и неприкосновенность места и закона, вообще всего внешнего. Пророки говорили, что такая надежда тщетна. За вас Сион распахан будет как поле, и Иерусалим сделается грудою развалин, и гора дома сего будет лесистым холмом… И будет в последние дни: гора дома Господня поставлена будет во главу гор и возвысится над холмами, и потекут к ней народы. И пойдут многие народы и скажут: придите, и взойдем на гору Господню и в дом Бога Иаковлева, и Он научит нас путям Своим, и будем ходить по стезям Его, ибо от Сиона выйдет закон, и слово Господне – из Иерусалима. И будет Он судить многие народы, и обличит многие племена в отдаленных странах; и перекуют они мечи свои на орала и копья свои – на серпы (Мих. 3, 12; 4, 1–3). Это пророчество относится именно к основанию Христом Церкви, которая не знает иного оружия, кроме любви, истины и суда, заключающихся в Слове Божием (см. Ин. 12, 48). Апостол Павел объяснял евреям, что пророчество это исполнилось уже, совершилось (см. Евр. 12, 22–25), а те из евреев, говорит Ориген, которые толковали пророчество это чувственно, в смысле устроения подобного государства, в смысле внешнего воцарения Церкви, те и отпали от Христа; и замечательно, что и наш автор это пророчество толкует именно таким же чувственным образом, а потому и впадает в ересь.

Другое пророчество изображает под видом истукана из разных веществ царства мирские, исполненные грехов и страстей; но вот падает с горы камень, неотсеченный руками, и сокрушает истукана, а сам наполняет всю землю. Нерукосечный камень от несекомой горы – это Христос Спаситель, а вечность Его Царства – это вечность Церкви. Церковь уничтожает царства мирские не в том смысле, чтобы бороться против их властей или низвергать их устройство, – нет, она уничтожает лишь те греховные начала, которые царствовали в мире: гордость, распутство, идолопоклонство и пр. Самые царства остаются, но истинное царствование не над телами, но над сердцами людей, поучает Евангелие. И если наш автор толкует нерукосечный камень в смысле царства римского, наполнившего землю, то это есть прямое противление Священному Преданию и Священному Писанию, из коих в последнем Сам Господь называет Себя камнем, раздавливающим всякого, на кого упадет, а первое даже гору нерукосечную применяет к Деве, Матери Божией.

Но если Церковь есть союз, отдельный от царств мирских, то где же ее действующая сила? Что это за меч слова Божия, что за щит веры, и как им можно действовать в общественной жизни?

Такое, более точное определение самого содержания церковной жизни, находим в Новом Завете. Явление новой жизни, знаменование нас светом лица Господня мы празднуем в день Богоявления, который считается началом общественной деятельности Христа Спасителя. Вот и посмотрим, какое же именно зиждущее начало этой деятельности Он открыл – государственное ли, как желает Соловьев, или иное?

Что произошло, собственно, при Богоявлении, и в каком смысле оно есть начало общественной деятельности Христа Спасителя? В том ли, что Он провозглашен с неба Сыном Божиим? Но подобные засвидетельствования уже были ранее, и притом для многих, а здесь голос слышали только Сам Господь и Предтеча. Или в том явление Христовой жизни, что Он засвидетельствован Предтечей перед народом? Но были свидетельства Симеона и Анны, более определенные. Нет, явление новой жизни заключается в том, что Господь здесь показал то оружие, ту действующую силу, с которой Он выступает в мир. Иоанн же удерживал Его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: оставь теперь, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду. Тогда Иоанн допускает Его (Мф. 3, 14–15). Господь стал среди грешников, как бы нуждающийся в покаянном крещении. Он, принося на землю правду и святость, открывает ее в том, что как бы отрекается от этих Своих преимуществ и в этом самоотречении, в этом духовном самоумерщвлении открывает нам закон новой благодатной жизни. Родившийся в пещере и положенный в яслях, обрезанный в 8-й день и посвященный Богу в 40-й, Господь в 30 лет уже открыто и сознательно поучает нас, что смирение и самоотречение – вот та общественная сила, которою живет Церковь, ее власть, ее всемирный папа. Это есть именно та разгадка благоустройства жизни общественной, которую тщетно искали мудрецы мира; это есть именно то начало, которое по самому существу своему ставит церковный союз выше всяких внешних гарантий, при котором можно расковать мечи на орала, при котором возможен союз свободы и мира, потому что борьба за существование, на которой зиждутся все учреждения земные, им совершенно изгоняется, и если всякое мирское общество нуждается в карах и поощрениях, то именно не ради другого чего, а для сдержки себялюбия и гордости. Но с устранением этого начала в новой жизни является полный простор для правды и свободы. Насколько человек способен в себе убивать человека ветхого, убивать гордость и креститься во Христа, настолько он входит в Церковь, настолько он становится выше мотивов внешней кары и внешнего возмездия, он уже гражданин неба. Насколько же он снова подпадает влиянию плоти и страстей и оживляет в себе ветхого человека, настолько он выпадает из Церкви, а она, основанная на пути Христовом, остается свята и непорочна, не имеющею пятна, или порока, или чего-либо подобного (Еф. 5, 27).

Но вложенная в нее Христом сила духовного самораспятия, смирения и любви есть не только отрицательное начало, обусловливающее собой церковную свободу, но и начало положительное, воздействующее на общественную жизнь. Скажем более, по учению христианской религии, эта сила благодатной жизни, исходящая из личного подвига, есть не только самая действенная в общественной жизни, но и единственная, которая может улучшить жизнь общественную не по-видимому только, но по существу, тогда как всякое иное начало воли естественной, не оторвавшейся от себялюбия ветхого человека, никогда не может водворить на земле истинной правды. Последняя мысль раскрыта в книге Екклесиаст, где Соломон исповедует от лица целого человечества тщету своих предприятий. Старался он водворить на земле правосудие – но вот беззаконие, правду – но вот неправда (см. Еккл. 3, 16); с горечью разочаровывается он во всех своих намерениях и признает, что кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать (Еккл. 1, 15). Естественные мирские средства деятельности, которые автор названной книги считает единственными для влияния Церкви на общественную жизнь, могут только изменять внешние формы жизни, но ни исправить человеческих сердец, ни переменить общественных нравов. Как слепых сделать зрячими и хромых ходячими или пустыню цветистым садом не может естественная сила, так и людей сделать добрыми. А может, все это лишь сила новой благодатной жизни, то Христово духовное самораспятие, которое нам открывается со дня Его крещения. И к этому-то дню явления новой жизни Церковь применяет древнее обетование: Возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая и расцветет как нарцисс; великолепно будет цвести и радоваться, будет торжествовать и ликовать… Укрепите ослабевшие руки и утвердите колени дрожащие; скажите робким душою: будьте тверды, не бойтесь… Тогда откроются глаза слепых, и уши глухих отверзутся. Тогда хромой вскочит, как олень, и язык немого будет петь; ибо пробьются воды в пустыне, и в степи – потоки (Ис. 35, 1–6).

Общественный переворот начался именно в тот день, когда людям открыт был Христом новый путь смирения, новая жизнь. Но в чем же ее сила? Как она действует на общество? А в том, что эта новая жизнь коренится в душах всех сотворенных по образу Божию существ, в высших стремлениях их совести, в желании высшей жизни и свободы от греха. Раз явившись на землю, она как могучий поток заливает собою мир, она уничтожает сама собой, без ухищрений политики или силы оружия, уничтожает своих врагов, как железным цепом, по слову Михея, как силой единорога, по слову Валаама. Не из учреждений политических, но именно из подвига свободных душ идет очищение нравов; оно как зерно горчичное, из малого семени вырастающее само собой в огромное дерево, как закваска малая, вскисающая поверх сосуда, оно как всеистребляющий огонь для греха, лишь бы он возгорелся, как меч, разделяющий народы и семьи.

Да, Божия благодать не нуждается для влияний на общество в том, чтобы господствовать над мирскими державами, она уклоняется от того, чтобы делить наследства, она в лице апостолов не хочет подчинить себе имуществ христиан, но лишь их совесть: я ищу не вашего, – говорит один апостол, – а вас (2 Кор. 12, 14); чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти находилось? – говорит другой (Деян. 5, 4). Итак, мы видим, что и первоначальная Церковь не хотела предъявлять никаких других прав, никаких порядков, кроме свободного воссоздания человеческих совестей силой слова Божия, силой благодатной жизни. Насколько сама эта сила овладевала душой человека или общественным бытом, настолько и сказывалась в перемене их общественных порядков. Сам автор непроизвольно обронил такую же мысль, противоречащую его книге, но вполне справедливую: «Единство действительной веры с необходимостью переходит в живое и деятельное единство, как нравственное, так и практическое», – говорит он. Полное бытовое единство было у первенствующих христиан, но никогда апостолы не старались законами внешними оградить и обеспечить свое влияние: они очень мало опасались, что сила благодати слова Божия останется без действия на общественные нравы. Хотят их слушать – они проповедуют, не хотят – они уходят по завету Христа, они верят, что благодать Божия сама работает и борется с историей, и даже не признают своих заслуг: не я, – говорят они, – тружусь, а благодать Божия, которая со мною (1 Кор. 15, 10).

Да, наша задача именно в том, чтобы только войти в эту благодать, только принять ее в себя, убить в себе ветхого человека, тлеющего в похотех прелестных, и стать носителем благодати. А раз это случается, раз только является человек, исполненный ею, то действительно вокруг него расцветает пустыня и люди перековывают мечи на орала.

Но, скажет нам автор, кто ручается, что такие люди всегда будут? И не представляется ли Церковь вместо гармонически устроенного организма хаосом случайных религиозных возбуждений? Такой вопрос ставит нам автор, считающий невозможным верить в то, что в жизни Церкви действует непосредственная сила Божия. А христиане-то именно этой верой и хвалятся. Этуто именно веру и подтверждает слово Божие учением о Христе как не только единственном Главе Церкви, но и ее непосредственном Кормчем, ее всегда оживляющей жизни, которою живут все ее члены, том стволе, из коего только могут питаться ветви и, от коего оторвавшись, засыхают. Вот почему и сказано, что никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос (1 Кор. 3, 11). Господь найдет Себе мужа по сердцу Своему (1 Цар. 13, 14). Церковь живет силой благодати, а этой силой владеет только Бог, и Он-то ее распределяет так, чтобы Церковь никогда не лишалась ее полноты. Но если наша-то задача заключалась в том, как сказано, чтобы входить в эту благодать, то отсюда вовсе не следует, чтобы вся наша религия сводилась к «слепой магометанской покорности», как нас упрекает Соловьев: мы все должны делать в своей душе и во ближних, что внушается нам совестью, но наша брань чисто духовная не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной (Еф. 6, 12). А потому и оружие наше должно быть не плотское, не тот арсенал или корабль мирских политических средств, в отсутствии которого нас упрекает автор, но именно те названные «оружия Божия», в которые нас облекает завет апостола. Нам не воспрещено деятельное отношение к жизни, но воспрещено искусственное добывание внешних результатов, забегание вперед нетерпеливой волей. Испытывай и исправляй твои побуждения, а Бог уже устроит, что им последуют соответствующие результаты (см. Мф. 5, 27–33).