Популяция

Когда мрут пьяницы с завода, бабки или одинокие несчастные бухгалтерши – это одно. Когда дети – другое. Олег вспомнил метания в окнах детсада и его передёрнуло морозцем.

– Вот ведь бля…

– И врачи ничо не говорят. Мы, Олег, наверно, уедем отсюда. Ну его в баню, нездоровая какая-то фигня. Они говорят, рак рак… Никакой это не рак. Это зараза. От рака так быстро не помирают.

– Слушай, я не знаю. Может и зараза. Езжайте к маме Сашиной. От греха подальше.

– Олеж, я тебе потом перезвоню, Сашка вернулась с детьми.

Миха отключился, а Олегу, наконец, стало страшно. И правда, что за смерть гуляет по Батыйску, почему зашла она в детский сад. Что ей сделали малые. Включил новости. Может какой канал снимет про их захолустный Батыйск сюжет. Покажут рожи знакомые.

Вместо Батыйска показывали Уренгой. Недалеко от него открыли ещё одну скважину с газом и нефтью. Толстый руководитель перерезал ленточку под аплодисменты, измазанных как черти нефтью, добытчиков. Олег только собрался за своей лапшой и пивом, как включился сюжет из Соликамска. Такая же дыра как Батыйск. Происшествие в шахте. Рабочие задохнулись газом. Белый как простыня начальник мямлил: «Здоровые парни, медосмотр у нас регулярный, утром спустились в шахту и не вышли, сигнализация на газ не сработала. За ними послали. Лежали все шестеро на полу. Один ещё живой был, кашлял сильно, кровью».

«Нихера, это не газ»– Олег почти кричал на чужого начальника, телевизор и очередное враньё из него, – их спроси, у них так же по всему городу люди дохнут!»

Неужели так везде? Неужели смерть гуляет не только по Батыйску. Почему она вдруг окрысилась на маленькие рабочие города. А может и по большим жирным столицам она прошлась своей косой, только там на людей всем плевать. И никто не замечает. Олег притащил всё что купил к дивану и стал щёлкать каналы. Искал ещё новостей о кашляющих кровью и умирающих людях, хоть слово от врачей, хоть каплю тревожной правды о смерти, что буянит на мокрых осенних улицах страны.

3.

А утром Олег не смог открыть глаза. Тусклый серый свет причинял невыносимую боль. Будто налили кислоты. Он попытался сесть и зашёлся в разрывающем кашле. Едва-едва восстановив дыхание, он провалился то ли в сон, то ли в обморок.

Новое пробуждение было таким же кошмаром. Хотелось пить. Олег наощупь пополз в ванную, задыхаясь, кашлял так, будто лёгкие горели изнутри. Открыл кран, хлебнул жёсткой воды. С последним глотком его вывернуло. Во рту было кисло и горько. С трудом умылся, сделал ещё глоток и отключился.

Время перестало существовать. Олег просыпался, надсадно кашлял, сплёвывал в ванну что-то вязкое и горькое, пил пару глотков, падал. Просыпался снова, тёр глаза, пытался открыть их хоть немного, отключался от боли. Приходил в себя, кашлял, слушал, как льётся вода, пил из ладони, блевал и снова проваливался в тёмное бесчувственное.

В бесконечных мучениях прошло время. Часы, дни, неделя. Олег не понимал, сколько он пролежал на холодном кафельном полу и почему он до сих пор жив. Хотелось умереть. Чтобы всё закончилось. Хотелось пить и дышать.

В одно из пробуждений из открытого крана послышалось только сипение и плевки. Воды нет! На инстинкте ли, на автопилоте ли Олег пополз на кухню. Еле-еле встал, нащупал чайник, жадно выпил столько, сколько смог. С облегчением не обнаружил позывов к рвоте и осел на пол.

Снова проснулся в полной темноте. Сколько радости принесло ощущение ночи. Он её, наконец, видел. Глаза открылись. Еле заметный белый свет луны вползал в квадрат окна. Тело было слабым и будто жидким. Не руки, а кишки с водой, не ноги, а ватные турунды. Олег сидел на полу и смотрел в небо. Долго. Голова отказывалась думать о произошедшем, не хотела даже предполагать, что будет потом. Он поднялся и вдоль стенки пошёл к дивану. Вспомнилось, почему-то, как мама рассказывала про него маленького. Как он пошёл в 10 месяцев и вдоль стеночки приходил из комнаты на кухню в поисках мамочки.

Щёлкнул выключателем. Электричества не было. Воды тоже. В нос Олегу только сейчас ударила вонь. Несло тухлятиной. Дома было холодно, или это озноб? Дошагал до дивана, лёг, завернулся в одеяло и снова уснул.

Впервые за долгое время разбудил Олега рассвет. Настоящий, с непривычно ярким для поздней осени солнцем. Встать получилось проще. Холодно как! Оделся во всё, что нашёл на стуле: носки, джинсы, футболку с длинными вытертыми на локтях рукавами и свитер. В тёмной ванне плавали заплесневелые куски чего-то. Воды не было, света тоже, телефон разрядился. Кишки слиплись от голода, пуп к позвонку прирос. Олег вспомнил какие-то рассказы про войну и про то, как люди умирали, сожрав краюху хлеба целиком после долгой голодовки. Дёрнул дверь холодильника и скорчился от вони – стухло всё, что могло. Хоть бы чаю с сахаром, но воды ни капли. Зачерпнул из сахарницы ложку и положил на сухой как варежка язык. Посидел на табурете пока вязкие слюни не размягчили крупинки. Надо идти наружу. Одному тут только и помирать над сахарницей.

Олег надел ботинки, куртку, выгреб из кармана мелочь и пошёл до магазина. Надеялся по дороге встретить хоть кого-то из соседей, что за авария, долго так ещё сидеть? И надо бы Пете позвонить, рассказать, что болел. Уволить не уволят, мужики по три недели керогазили в запое и ничего. А вот премию рубанут. Но это если пил бы, а тут – болел.

В подъезде вонь усилилась. Год назад в подвале издохло кошачье семейство – вот так же несло. Дверь подъезда распахнулась в морозное утро.

Мозг не сразу срисовал фантастическую картинку. Вдоль дома, прямо на покрытом инеем асфальте, в мёрзлых лужах лежали пьяные. Не один, человек десять. Олег подошёл к одному, чтобы поднять бедолагу с холодной земли и отшатнулся. Зелёное лицо наполовину вмёрзло в чёрно-коричневый лёд. Второй лежачий оказался женщиной, распухшей, с коричневыми пятнами у ввалившихся глаз. К остальным даже не подходил. ЭТО ПОКОЙНИКИ! Вдоль дома валялись мертвецы.

Хотелось орать от страха. А ноги сами шли к супермаркету. Дёрнул на себя дверь. Внутри стояла душная вонь. Испортились продукты. Или люди… На кассе, уткнувшись лбом в ленту сидела продавщица. На полу лежали бесформенные кучи покупателей. Олег переступал через сине-зелёные лица, через растекавшиеся под ними чёрно-бурые лужи, через скрюченные руки. Взял бутылку минералки, тушенку, бутылку водки, сушки, шоколадный батончик и скорее вышел. Прямо на улице открутил крышечку и мелкими глоточками попил. Голова закружилась. Тогда Олег сел на лавку и крепко зажмурился – а ну как это просто сон такой дурацкий или кома, и очнётся он дома или на больничке, в тепле и живой. Но, когда открыл глаза, пейзаж был прежним. Попил ещё. Открыл и куснул шоколадку. Ещё попил. Поднял глаза выше. Сколько хватало зрения, кругом серый в инее асфальт, оранжевая грязь листьев, пугающие кучки неподвижных людей.

Домой идти не хотелось. Во-первых, вонь от разлагающихся. Во-вторых, толку от квартиры теперь никакого: ни воды, ни света, ни тепла. Олег пошёл к гаражам, там, у Сашки из охраны будка, в ней печка-буржуйка, немного дров. Он надеялся, что Саня там. Что они сейчас встретятся, он согреется, отойдёт, потом они вместе раздавят пузырь с тушняком и подумают, что теперь делать.

Будка была пуста. Дверь закрыта, но это как раз не проблема, ключ нашёлся под кирпичом, там, куда охрана его прятала, если отлучалась в туалет или магазин. Настоящее убежище. Спички, газеты, дровишки. Олег растопил печку, стало тепло. Он вывалил тушёнку в железную миску, поставил на печь разогреть. Нашёлся даже чайник, вода в бутыли, заварка и сахар. Нехитрое хозяйство отвлекло Олега от страха, от леденящей сердце картинки за окном – вдоль гаражей лежали припорошенные инеем кучки тряпок, которые ещё недавно были жителями Батыйска.

После еды, крепкого сладкого чая и пары глотков водки думать стало легко. Итак.

Все умерли. Может и не все, но живых пока не попадалось. Я заболел, но выжил. Кажется, это зовётся «иммунитет». Есть же такие уникумы. Все вокруг гриппом болеют, сопли мажут, а кому-то хоть бы хны.

Больше всего Олега пугала мысль: «Что делать дальше?» Привычному распорядку конец, никто больше не даст разнарядку, не позовёт бухнуть в парк, не позвонит. Вспомнился Миха. Успели они уехать или нет? Мысли о масштабах бедствия напугали ещё больше. А если вообще все умерли? Везде, во всех городах. Олег закурил и хлебнул ещё водки. Нужен план.

План минимум – запастись жрачкой, водой, сигаретами и водкой. Зима вон уже на носу. Никуда не подашься. В будке можно жить, если найти побольше дров. Ещё хорошо бы обойти улицы, покричать, вдруг кто-то ещё живой есть. Можно взять какую-нибудь машину и поехать в большой город. Водить Олег не умел, но это раньше, в мире, где были ПДД и другие участники движения, где машины были кредитными, а запчасти дорогими. А сейчас можно и попробовать, не тупее обезьяны, научиться можно.

Алкоголь разогнал кровь и добавил плюс сто к храбрости и силе. Олег решил отправиться за припасами прямо сейчас. На крючке висел Санин шарф. Олег намотал его на лицо, чтобы меньше чувствовать трупный запах и двинул в сторону магазина.

Сбылась самая смелая мечта – чтобы прийти и деньги не считать, набрать чего хочется. Он и набрал. Тушёнку, макароны, гречку, водки, дорогущую текилу, сигарет, печенья и шоколадных батончиков. Сколько мог утащить. Прихватил пятилитровку воды. Потом плюнул, взял тележку, наложил в неё ещё воды и еды. Довольный собой выкатил добычу на улицу. По пути к гаражному кооперативу попался хозяйственный магазин. Олег зашёл, взял топор и лопату. Пригодятся.

В каморке он разложил еду по полкам. Обнаружил кастрюльку в ящике стола, там же была и чёрная маленькая сковородочка. За всю жизнь Олега не волновала готовка, а тут прям захотелось.

Кажется, впервые он почувствовал себя хозяином своей жизни. Сам себе начальник. Сам по себе человек. Кому война, кому мать родна. Чувствовал он абсолютное счастье. Сколько раз он ворчал в телек: «Да чтоб вы все сдохли!» Напророчил. Сбылось. Сдохли все. А он остался, единственный человек, который заслужил жизнь, в награду за всё его стрёмное существование. Как герой из фильма, ещё б собаку найти.

Олег вышел на улицу покурить и подышать свободой. Пусть свобода пока пахнет тухлым мясом. Это ерунда. За зиму они все истлеют, вороны обклюют и отправятся кости к тем, что вынимали комсомольцы во время стройки. Прах к праху.

Очень некстати вспомнился детский сад с бегающими по группе воспитателями. Воображение тут же дорисовало пустую холодную квартиру, где сидит на полу сжавшись голодный и замёрзший случайно выживший ребёнок, смотрит на распухшие трупы мамы и папы и тихо плачет. Сплюнул. Надо идти. Обходить город. Вдруг есть ещё живые. Не то чтобы очень этого хотелось, но не тварь же он – оставлять без помощи подыхать.

Никакого плана, никакой стратегии. Олег просто бродил по улочкам Батыйска. Он не уходил далеко от спасительной будки, на морозном воздухе водка выветривалась быстро, и на место храбрости заступал липкий страх. Бродить по городу мёртвых, то там то тут замечать жуткие скрюченные тела, остекленевшие глаза на сине-зелёных лицах и замёрзшие лужи крови было ссыкотно.

Часто он останавливался, курил и прислушивался. Надеялся на крик, голос, шорох колёс. Тишина. Вороны своим карканьем пугали до икоты. Куда-то исчезли бродячие собаки и кошки, не видно было голубей, попрятались воробушки и синички. Да и самих ворон было не видно, только доносилось откуда-то сверху хриплое, останавливающее сердце, карканье. Спустя время Олег перестал его бояться и начал ждать. Хоть какой-то голос. Хоть кто-то живой. После долгих пауз, наполненных лишь дыханием и шорохом подошв, он как салют встречал далёкое «Кррррааа».

Возле опорного пункта полиции Олег снова закурил. Вот интересно, есть там оружие? Может взять пистолет или автомат, на всякий пожарный. Входить было невыносимо жутко, аж примораживало в районе паха, хотелось помочиться и убежать. Третью выкурил пока собирался. И только сделал шаг к двери, как она с протяжным стоном распахнулась и на улицу выпал парень в форме.

«Мусор! Мусор, живой что ли!!! Да погоди ты….» – Олег с криком радости рванул к кашляющему, ползущему по замёрзшей луже на четвереньках человеку. Отчего-то из головы выветрились все синонимы, которыми можно было бы культурно назвать молодого мужчину в бушлате и погонах. Олег поднял на ноги своего найдёныша, обхватил за спину как великое сокровище и потащил к будке. Парень кашлял, хрипел что-то, но так замечательно жил.

«Мусор, миленький, ты потерпи, ща я тебя, дыши только!»

4.

В будке было тепло, пахло дровами, водкой и куревом. Там был засаленный топчан, и кружка с чифиром. Олег притащил ведро, помнил, как сам блевал на каждый глоток. Наклонил голову полицейского над ведром и поднёс к губам кружку воды. Тот жадно в три глотка выхлебал и не вырвал. Это хорошо! Это значит – жить будет.

Никогда в жизни Олег так ментам не радовался. Хлопал парня по плечу как собаку, улыбался сам себе. Живого мусора нашёл! Не один!

Дежурил возле своей находки как заправский медбрат, поил, влил бульон из тушёнки, сажал откашляться, жарко топил и проветривал. Кажется, ночь не спал. Утром рванул галопом до магазина, набрал ещё еды, воды и сигарет, сварил жидкую как блевотина овсянку в кастрюле, перемешал с жиром из консервов, и ложкой аккуратно скормил товарищу. Сам доел твёрдое мясо и немного погрыз сушек. И водки хлебнул. Но уже от радости.

На третий день больной открыл глаза. Он смотрел на Олега как на мираж, как на знакомого, про которого все говорили, что он уехал в Штаты и там помер, а он оказался соседом по подъезду. А Олег смотрел на него как на спасённого щенка. И правда щенок совсем, лет девятнадцать, даром что в погонах.

– Тебя как зовут?

– Михаил, – парень потянул руку, но зашёлся в кашле.

– А я Олег, у меня друг есть Миха, на Второй Пасечной живёт. Жил. Миха, значит. Судьба.

Олегу стало нехорошо. Недосып, беготня эта, дурные мысли. Хотелось воткнуть в одну точку на стене или на огонь в буржуйке и молчать. Но раз мусор очнулся надо поговорить.

– Я вот тоже как ты, кашлял, кашлял, валялся на полу, а потом очухался. Чуть не сдох. Не знаю сколько лежал.

– Мы людей сажали в автобусы, потом я пошёл погреться в опорку, помню чай налил и всё…