Популяция

Из долгого разговора по полудохлым душам получалось вот что. В день, когда Олег уже лежал мордой в кафель в собственной ванной, смерть так и плясала по Батыйску. Скорые не успевали, с воем носились по улицам. Закрыли сады и школы, люди наскоро похватали вещи и побежали. Повезло тем, у кого машины были, они первыми рванули. Заводы выгнали свои хромые ПАЗики, пролётки и буханки. В них грузили желающих эвакуироваться. Люди падали прямо на улицах, поначалу их пытались хотя бы накрыть. Родители несли своих мёртвых детей к валу. Дети кричали возле холодеющих мам и пап. Жуткая чума не разбирала – выдавливала из лёгких бурую кровищу и откидывала душу вон, как лапшу.

Значит, многие уехали. Перед глазами опять появился вжавшийся в холодную батарею ребёнок. И откуда такая фантазия, только сердце рвёт.

– Вот что, Миша, ты давай лежи тут, а я ещё пошукаю. Вдруг кто ещё живой найдётся.

– Спустя две недели-то?

Как две недели? Дня три-четыре может. Но Миша показывал на экран телефона. Дешёвая балалайка чудом не разрядилась. Две недели почти прошло… и как только этот мусор выжил. Один там валялся.

– Ты ж выжил! – Олег разозлился. Мысль о ребёнке, запертом в пустой квартире, жгла изнутри, наивные глаза собеседника снаружи.

– Пойдём вместе, Олега. Я нормально.

Парни вышли из будки, молча зашагали по Батыйску. Иногда спрашивали друг друга о том, что там было ДО. Про дом, про родителей, про работу.

– Тебе лет сколько, малой? – Олегу захотелось расставить иерархию. Мусор, хоть и молоденький, а к власти привык наверняка, как ещё начнёт умничать.

–Тридцать один.

Ёптвою! А выглядит как пацан. Аж на шесть лет старше. Почему он так выглядит? Олег всмотрелся в лицо своего нового товарища. Усишки редкие, прыщ на носу, глаза такие, детские, щенячьи. Это ж надо. Он ведь не меньше пяти лет работает уже в системе, а такой чистенький, как шарик новогодний.

Олег насупился, вжал голову в плечи. Хотел послушать свой внутренний бубнёж про странности внешности и казённые молодильные харчи, но услышал плач. Тоненький, жалобный. Уши навострил. Миша тоже заводил мурлом. Снова всхлип и тоненький писк. Рядом совсем и как бы сверху. Из окна. Квартиры. Олег опять увидел в своей голове ребёнка.

Рванули в подъезд оба. Там замерли, вслушиваясь в стук сердца и отдышку.

– ЭЭЭЭй! ЭЭЭй!

И снова тишина. В ответ на зов, плач усилился. Реви, реви маленький, щас дядьки тебя вытащат. Звуки шли от двери на втором. Дёрнули ручку – заперто. Олег хотел ломать, рвануть за топором и…

– Я сейчас, погодь! – Миша порыл в карманах форменных штанов и вытащил связку крючочков. Поковырял в замке, и дверь открылась.

Вот так мусор. С волками жить… Олег шагнул в хату. Запах гниющей мертвечины ударил в нос. Ничем потом его не выветришь, он будто въедается в ноздри, в язык, в кожу. Отвратный, сладковатый. Чутьё тащило в дальнюю комнату. Плач и всхлипывания доносились оттуда. Вот как это назвать? Провидение, ясновидение?

Ведь Олег так и видел этого пацана. Вот лежит он на кровати лицом вниз и тихо плачет. Аккуратно, чтобы не напугать, подошёл, погладил, перевернул и заорал! Орал так, что стёкла зазвенели. Миша, вбежал, увидел белого и, кажется, седеющего напарника.

Как он мог плакать! Он же синий, твёрдый, под ним чёрная липкая лужа, его ротик навсегда открылся в кашле, глаза застыли выпученными и перепуганными. Мёртвые не плачут. Олег сел на пол. Чувствовал, будто он везде опоздал, будто жизнь ему оставили только, чтобы он теперь обо всём как следует успел пожалеть. Но тут он снова услышал нытьё. Из-под кровати же! Уже не осторожничая, он откинул простыню и посмотрел в темноту. Всхлипывая и прижимаясь к полу, к нему выползла собака. Тощая, беспородная псинка лизала Олегу пальцы. В первый раз он увидел собачьи слёзы. Они стекали по морде и капали на холодный пыльный линолеум.

– Пошли отсюда.

В горле пересохло. Олег расстегнул куртку, взял пса на руки, прикрыл полой и вышел. Пальцы гладили тонкую горячую шкурку под ошейником. В коридоре он мельком взглянул в зеркало. Кажется, свои слёзы он видел тоже в первый раз.

5.

Заход в мёртвую квартиру Олега придавил. Стоило закрыть глаза, как всплывало жуткой заставкой синюшное лицо мальчика с открытым чёрным от крови ртом и мутными бусинами навечно перепуганных глаз. Собака, которая всё время проводила возле Олеговой руки не могла развеять морок. Миша пытался, но тоже не мог. Олег лежал на диванчике в будке, пялился на огонь в буржуйке и дул пиво. Выходил покурить, отлить, посмотреть на пролетающие снежинки и снова возвращался в безопасное состояние ветоши.

Михаил убегал каждое утро. Осматривал дома, носил еду и питьё, забрался в аптеку и нагрёб чемодан лекарств. «Не хватало ещё сначала выжить, а потом сдохнуть от какой-нибудь дрисни!» – аргументировал он. Хотя Олег его не спрашивал. Лежал. Собаку и ту Миша кормил.

День на третий Михаил не выдержал.

– Хватит уже давить диван, ты тут всю жизнь лежать собрался? Надо искать машину, слить бенз и ехать. Должны быть ещё где-то люди. Может вообще только Батыйск вымер, а всех других вылечили. Ну тупо так лежать в будке и бухать. Хватит жалеть себя, чо ты раньше мёртвых не видел?

– Детей не видел…

Олег не хотел признаваться деятельному мусору, что ему хочется орать и выть как баба от увиденного, от мысли, что почти в каждой квартире на кроватках лежат вчерашние живчики. Не то чтобы он любил детей. Олег не мог собрать в своей голове слово «ребёнок» и слово «смерть» и поставить их рядом в одно предложение. Так не должно быть. В сознании его это было самое противоестественное. И поэтому самое страшное.

– Есть живые дети. Сирот сейчас представь сколько. Если много людей заболели, то их выжившие дети с кем сейчас? – Миша хотел заехать с той стороны, где товарищ хоть капельку слушал.

– Отъебись!

И Олег повернулся спиной. Собака прыгнула к нему на топчан, прижалась и тихонько заскулила. Михаил только усилил напор.

– Давай найдём тачку, поедем, может дом найдём пустой, с печкой, зиму перезимовать. Задрало на полу спать. Весной огород разведём, нормально жить будем.

– Как два пидора.

– Дебил, да? Есть ещё люди. И женщины, стопудов, есть. Можно вообще путешествовать, давай банкоматы расковыряем, вытащим все деньги. Вдруг ещё города есть, будем богачами, никто ж не узнает. Поедем на море, или в Париж!

Вообще, идея с деньгами Олегу понравилась. Но отрывать жопу от дивана и нагретого места было страшновато. Скоро зима. А если бензин кончится. А если люди сбились в осатанелые напуганные стаи и власть в руках бандосов? А если реально все-все умерли и остались они с мусором вдвоём? От этих мыслей стало ещё паршивей. Не даст морда ментовская тишины, будет строить вслух свои планы, тошнит от его энтузиазма.

Олег надел куртку, свистнул Псинку.

– Пойду пройдусь! Один!!! – рявкнул он, только увидев готовность Миши присоединиться.

Олег Гулял по городу, по сторонам старался не смотреть. Несколько раз думал, не раскурочить ли и правда банкомат. Вместо этого пошёл на завод. Пустая проходная, пустая дорожка, гулкие тёмные цеха. Всех распустили по домам до начала вымирания, поэтому никаких трупов по углам. Картинка была привычной и мирной. Это успокаивало. Олег вспомнил про деньги. Дошёл до заводоуправления, там быстро отыскал кабинет с надписью «бухгалтерия». Разошёлся. В ящике стола нашёл коробку, пересчитал – десять тыщ разменными. Маловато. Под столом главбуха, упокой её жирную очкастую душу, нашёлся большой сейф. Уж в чём другом, а в металле Олег разбирался. Сейф этот был из листового железа, и варили его прямо тут – на заводе. Обычный ящик, но с правильным для хранения денег названием и кодовым замком. И дверцей, которую консервным ножом можно вскрыть. Метнулся за инструментом (до слесарей тут дорогу перебежать) и раскрыл ящик минут за 20. Две ровные красные пачки радовали глаз. Это на больших и современных заводах все деньги по банкам. У нас тут до сих пор наличка в ходу. И хорошо. Сунул пачки во внутренний карман и пошёл к будке.

План созрел по пути. Делиться деньгами с мусором не хотелось. И дружить с ним дальше – тоже. Олег решил спровадить его, пусть валит в свой Париж. А мы с Псинкой останемся, до весны. Как потеплеет, возьмём с лодочной базы моторку, и по реке двинем. Там или к людям прибьёмся живым или сами заживём. Как-нибудь.

Так сладко думалось, о свободе и жизни где-нибудь в черноземье или на юге, что Олег не сразу заметил клубы чёрного дыма. Покрышку что ли этот оптимист зажёг?

Хотелось сесть на задницу от ахуя. Вся в острых, летящих к небу языках пламени, в чёрных барашках сажи и дыма полыхала будка. Около неё стоял с полоумным видом Миша. Олег быстро промотал в голове мысли: дать мусору в дыню, кинуть его в огонь, вытащить, попинать ногами, снова кинуть в огонь. Промотал как хлопотные и бессмысленные.

– Чо, мусор, спалил родную хату? – Олег заржал. Вообще, конечно, не смешно было. То ли истерика, то ли способ не сойти с ума.

– Олеж, я подкинул, прогорела буржуйка, угли там на пол… я тушил…

– Пойдём машину искать пока не замёрзли нахер. Ты водить хоть умеешь, чучело?

– Умею.

Долго искать не пришлось, бери любую. У магазина аккурат был припаркован целый автопарк. Выбрали красный джип. До позднего вечера искали канистры, сливали бензин с других тачек, забивали багажник едой, водой и всяким инструментом. Псинка сначала крутилась под ногами, а потом признала новый дом на колёсах и улеглась на заднем сиденье.

В ночь решили не ехать. Переночевали, клацая зубами от холода, прямо в машине. Едва рассвело, выдвинулись. Хотелось докатить до города, 400 километров самый близкий.

Вдоль дороги попадались машины с людьми, теми, что померли по пути. А так было пустынно. Миша давил на газ от души. Говорили мало. Но оба вроде как надеялись, что там много живых.

В городе был страх. Пустые улицы с телами, машины с телами, витрины магазинов, за которыми видно было, как на полу разлагаются покупатели. Приходилось объезжать пробки из мёртвых караванов. Кое-где останавливались, кричали, звали людей. В ответ – тишина. Пополнили запасы. Переоделись в тёплое и, кажется, модное. Фонари на батарейках взяли, незамерзайку, котелок и чайник для походов, так, мелочь всякую. И поехали дальше. Теперь уже – куда глаза глядят.

Трасса виляла сквозь лес, машины попадались реже. Стало уже темнеть, когда вдалеке замаячил рыжий свет. Миха рванул машину вперёд. На краю дороги горел целый пионерский костёр, возле него сидели трое. Псинка – дурнина, рванула к людям первой, парни едва сдерживались, чтобы тоже с лаем не кинуться к живым.