Дама с букетом гвоздик

– Да, мисс Лоример. – Голос Уолтерса зазвучал тише. – Вы хорошо продали мистеру Брандту те изделия из фарфора. Приятный джентльмен. Превосходный вкус. И такой богатый.

– Да! Он богат! – мрачно ответила Кэтрин.

– Вы сами поедете, мисс Лоример?

– Да, сама. Посмотрите расписание рейсов на начало следующего месяца. Я думаю, что «Пиндарик» отправляется примерно седьмого числа. Это хороший пароход. И что еще более важно, Уолтерс, они предоставят мне хорошую каюту по минимальным расценкам.

Уолтерс снова уставился в пол.

– Неужели все так плохо, мисс Лоример? Я думал… Да, конечно, я знал… но не совсем понимал… – Он сделал паузу, затем с поразительным драматическим эффектом выпрямился. – Могу ли я как-нибудь помочь вам, мисс Лоример, – может, своей долей или еще чем-нибудь…

Лицо Кэтрин просветлело. Она улыбнулась – искренне, ласково:

– Только этого и не хватало, Уолтерс! Седовласый компаньон предлагает сбережения всей своей жизни, чтобы погасить наш кредит. Нет-нет, все не так плохо! Мы уже сталкивались с подобным. И на сей раз мы снова справимся. А теперь не хлопайте глазами так, как будто внизу судебные приставы. Идите и займитесь делом.

– Да, мисс Лоример, – пятясь, пробормотал Уолтерс. В дверях он вспомнил о пакете в своей руке. – О, я забыл, мисс Лоример. Это вам пришло.

Он вернулся, положил пакет на стол и на цыпочках благоговейно вышел. Дверь за ним беззвучно закрылась.

Освободившись от необходимости бодриться – возможно, когда-нибудь ей придется выложить перед Уолтерсом всю серьезность своего положения, – Кэтрин позволила себе снова погрузиться в печаль. Она равнодушно взяла пакет и несколько минут возилась с узлами, так как ненавидела безжалостно разрезать ленточку, тем более такую красивую, трехцветную, как эта. Наконец она развязала ее и сняла крышку. Тут ее глаза широко раскрылись, и в них вспыхнул настоящий восторг. Коробка была полна великолепных двухцветных гвоздик. Еще не взглянув на визитку, она догадалась, что они от Мэддена: по дороге в «Бичвуд», когда они проезжали мимо сада, она призналась ему, что гвоздики – ее любимые цветы. Кэтрин взяла его визитку – довольно простую, как она отметила. Ее глаза остановились на изящных буквах: Крис Мэдден, Кливленд, Огайо, прежде чем перейти к сообщению ниже.

В благодарность за прерванные выходные – и за Нэнси, – написал он.

Она не выдержала и рассмеялась, оттого что он невозмутимо признал право собственности на ее племянницу. И все же было приятно получить такие великолепные цветы. Уже целую вечность никто не присылал ей цветов, тем более любимых. Это было умно с его стороны – запомнить ее случайное замечание. Поставив гвоздики в старую вустерскую вазу – ее тусклое золото и коричневый тон подчеркнули их прекрасную текстуру, – она подумала, улыбнувшись самой себе: «Я не должна позволять ему так себя обхаживать».

Когда она поставила вазу перед собой на стол, насыщенный аромат наполнил комнату. С довольной улыбкой Кэтрин взяла миниатюру и заперла ее в сейф. Затем, вернувшись и сев за стол, она, уже с другим выражением лица, занялась болезненным деловым вопросом: взяла карандаш и начала подсчитывать в блокноте долги.

Кэтрин действительно заплатила десять тысяч за миниатюру, но сделала это почти исключительно на заемные деньги – наличных у нее было не более четырех тысяч. Однако ее давно знали в банке «Сити и саутерн кантриз», и мистер Фаррар из Сент-Джеймсского отделения банка, полный беспредельного доверия и дружеских чувств, выдал ей недостающие шесть тысяч фунтов стерлингов под долговые обязательства и гарантии ее бизнеса. На самом деле ссуда была выдана на основании ее безукоризненной репутации, а не активов.

До сих пор она твердо стояла на ногах, но платежи, которые обрушились на нее в начале года, были слишком ужасными, чтобы их удалось осмыслить. Арендная плата и коммунальные расходы, налоги и сверхналоги, горькое напоминание о ее тучных годах на сумму в две тысячи фунтов стерлингов; счета за ткани, материалы и другие товары, добавляющие еще восемь сотен к общему счету. Но в дальнейших подробностях не было необходимости; цифра уже была ей известна. Долговые обязательства, которые она должна была выполнить в январе, составили примерно пять тысяч фунтов стерлингов. Именно этот зловещий и непреложный факт толкнул ее на отчаянную авантюру с Гольбейном. И теперь, вдруг осознав, что надо поторопиться, она увидела, как важно довести свое намерение до успешного финала. Тогда все будет хорошо. Она сможет выполнить свои обязательства, погасить задолженность банку, начать все сначала с комфортным балансом и перспективой наступления лучших времен. Она должна продать миниатюру – должна, должна!

Придя к такому выводу, Кэтрин пристально посмотрела на свои цифры, затем принялась за письмо Бреге, своему администратору в Нью-Йорке, чтобы сообщить ему, когда ее ожидать и как установить предварительный контакт с Брандтом. Это было важное письмо, и хотя пишущая машинка мисс Миллс в данный момент многозначительно молчала, Кэтрин написала письмо сама – тонким, четким почерком, который каким-то образом характеризовал ее.

Только она закончила, как раздался стук в дверь и появилась мисс Миллс собственной персоной, женщина средних лет в очках. На ее чопорном лице играла тщетно скрываемая неуместная лукавая улыбка, которая сразу же подсказала Кэтрин причину появления данной мисс.

– Это мистер Аптон, – пробормотала мисс Миллс. – Он говорит, что у него назначена встреча с вами, мисс Лоример.

– На обед, видимо?

– Ну, видимо, да, мисс Лоример.

Кэтрин наблюдала за зардевшейся Миллс со странным сочувствием. Чарли Аптон был, конечно, импозантной фигурой, но Кэтрин всегда поражало и угнетало его воздействие именно на эту старую деву мисс Миллс, у которой его появление почему-то вызывало смутный, но истинно женский трепет. Мужчина, печально размышляла Кэтрин, все еще что-то значил в убогой, бесцветной жизни нашей мисс Миллс.

– Что ж, отлично, – кивнула она. – Тогда пусть заходит.

Мгновение спустя появился Чарли Аптон.

– Знаешь, Чарли, – торопливо заговорила она, дабы упредить его болтовню. – Когда-нибудь я заставлю тебя пригласить мисс Миллс на обед. Она, вероятно, тут же умрет от разрыва сердца. Но, полагаю, решит, что оно того стоит.

Чарли Аптон приятно и непринужденно улыбнулся, что вполне соответствовало гардении в его петлице.

– Божьи мельницы[6 - Игра слов. Фамилию Mills можно перевести с английского как «мельницы».] печатают медленно, – беспечно заметил он, – но чрезвычайно хорошо! Судя по ее виду, она неплохо сохранилась.

– Боже мой! – воскликнула Кэтрин. – Она еще не старая. Она просто растворилась в делах и в своем дурацком женском клубе, в молоке и булочках, в беготне к метро и покупке себе новой грелки. Если бы не ее еженедельная порция кино, не Кларк Гейбл и не ты, Чарли, она бы, наверное, вообще была вне игры. Она – классический пример наемной служащей, деловой женщины. Подтверди, Чарли, что до тебя дошло, о чем я говорю.

Чарли рассмеялся:

– Похоже, ты сегодня выступаешь в моем духе. Обычно ты так занята Большим Бизнесом, что мне и слова не вставить.

Кэтрин пристально посмотрела на него. Он выглядел именно таким, каким и был на самом деле, – спокойным, добродушным мужчиной, не слишком наделенным лишними мозговыми извилинами, пожалуй, чересчур ухоженным и чересчур наряженным, но в целом симпатичным и искренним. Несомненным преимуществом Чарли было то, что он никогда не притворялся тем, кем не был, никогда не настаивал на том, что вакуум заполнен. Ему было сорок пять, хотя он казался моложе, и за всю свою жизнь он ни разу не смухлевал. Его отец начинал со службы в бирмингемской адвокатской конторе, закончил колледж, получил степень юриста, хорошо зарекомендовал себя на практике и быстрыми стратегическими шагами поднялся до совладельца небольшой провинциальной газеты, которую он возглавлял в течение пяти лет. Сосредоточив свои амбиции на прессе, он расширял, объединял, распродавал, а затем снова покупал печатные издания в Лондоне. Его успех продолжался до тех пор, пока наконец он не стал единоличным владельцем «Сандэй сёчлайт», невероятно популярной воскресной газеты, предпочитающей полицейскую тематику и бракоразводные процессы при тираже в пять с половиной миллионов экземпляров.

После смерти старика Чарли обнаружил, что денег у него больше, чем он когда-либо надеялся потратить, а тратить Чарли умел. У него было место в совете директоров газеты, которое он редко занимал, хотя на ежегодном банкете и балу сотрудников неизменно становился ведущей фигурой. Во все прочее он не вмешивался. И все же он делал это элегантно. Он состоял в полудюжине клубов и имел множество друзей, иногда охотился и постреливал в тире, наслаждался обедом и хорошей беседой после него, хлопал по спине многих славных парней, поддерживал себя в форме, проводил часы со своим портным по костюмам, портным по рубашкам и со своим сапожником, а целые дни – в турецких банях, одалживал деньги направо и налево, но дураком не был. Короче говоря, фраза, которую так часто произносят в адрес ладной, хорошо воспитанной, но немного туповатой лошади, вполне подходила Чарли – у него был добрый норов.

Восемь лет назад он познакомился с Кэтрин Лоример на благотворительном балу и, по его собственному классическому выражению, будто рехнулся. Спустя неделю он сделал ей предложение и с тех пор время от времени принуждал Кэтрин к мучительной необходимости снова отказывать ему. В промежутках, конечно, Чарли получал некоторое утешение с дамами из кордебалета, но это были пустые, мало что значащие эпизоды, и, к его чести, Чарли никогда их не скрывал. При таком раскладе его преданность Кэтрин расцвела, как великолепный цветок в довольно запущенном саду. Чарли столь искренне был привязан к Кэтрин и столь истово продолжал лелеять надежду на конечный успех, что представлялось настоящим кощунством разочаровывать его.

На самом деле в последнее время Кэтрин испытывала странный страх перед самой собой. Она не любила Чарли и еще в начале своей карьеры решительно отказалась от идеи брака. Но в глубине ее души таилось некое смутное представление о том, что его привязанность к ней, при огромной прочности его положения, может однажды подтолкнуть ее к какому-нибудь проявлению слабости – возможно, к просьбе о помощи или даже к психологически более тонкой и гораздо более вероятной необходимости принять его как убежище, защиту от изматывающих требований, которые предъявляет ей жизнь. То, что она, Кэтрин Лоример, так жестко строившая свою карьеру, пришла к примитивному и абсурдному признанию доминирования мужчины, интеллектуально уступающего ей, расстраивало ее не более, чем ночной кошмар. И все же иногда она нервничала из-за этого, особенно когда Чарли садился рядом с ней или брал ее за руку. В такие моменты ей приходилось хмурить брови и смотреть на него волчицей. И именно так она смотрела на него сейчас.

– Ты еще не объяснил, – заявила она, – по какому праву ты врываешься ко мне в такое время?

– Сейчас самое подходящее время. Я пришел пригласить тебя на обед.

Она решительно помотала головой.

– Я слишком занята.

– Ты всегда слишком занята, Кэтрин. Но ты пойдешь со мной.

– Нет, я не пойду.

– Пойдешь. Я заказал столик в посольстве.

– Послушай, Чарли, – строго возразила она. – Я уже и раньше говорила тебе, что мне нужно работать. Как, по-твоему, я смогу честно заработать себе на жизнь, если ты вторгаешься и ломаешь мой распорядок?

Он непринужденно рассмеялся:

– Тебе необязательно честно зарабатывать себе на жизнь. Ты самая преуспевающая женщина в Вест-Энде. Ты сейчас во всех газетах с этим Гольбейном.

– Только не говори мне, что я в «Сандэй сёчлайт»!

– Пока нет, но будешь и там. Но вернемся к нашей теме: я заказал обед.

– Что именно заказал?

– Ну, мне уж положено знать, что ты любишь на обед. Sole a la? bonne femme[7 - Морской язык по-домашнему (фр.).], салат «Флорида» и сырное суфле.

Против такого ей было не устоять. Ее губы невольно дрогнули, и хмурый взгляд смягчился. Она тут же вскочила из-за стола.

– Тогда иду, – заявила она, – но мне нужно вернуться сюда, за этот стол, через час. Понимаешь? Ровно в два часа дня! И я иду только из-за суфле, а не из-за тебя.