Дама с букетом гвоздик

Когда Нэнси ушла, Кэтрин с минуту постояла, охваченная довольно противоречивыми мыслями. С одной стороны, от нее не укрылось, что Нэнси доброжелательно, но расчетливо использует ее; с другой стороны, она прекрасно понимала, что ее добровольное служение Нэнси превыше любых прихотей горячо любимой племянницы. Это правда, что она имела некоторое влияние на Бертрама и, если информация Нэнси верна, могла бы уговорить его. Хотя ее независимой натуре дорого стоило просить о чем-то, она чувствовала, что Нэнси полагается на нее. Ради этого и надлежало действовать. При этой мысли ее лоб разгладился, и импульсивным движением она направилась к телефону. Кэтрин не очень-то надеялась, что Бертрам будет в Лондоне в конце недели, но от Уинтера, его слуги, она могла по крайней мере узнать о его планах на предстоящую неделю.

И действительно, к телефону подошел Уинтер – его зычный голос нельзя было спутать ни с каким другим, – а на вопрос о Бертраме он не без некоторой таинственности и нерешительности ответил, что его хозяин дома.

– Отлично! – воскликнула Кэтрин. – Тогда передай ему, Уинтер, что я зайду повидаться с ним.

– О нет, мисс Лоример, – возразил Уинтер. – С ним нельзя повидаться.

– Но почему? У него же нет дел на сегодня.

– Не знаю, мисс Лоример. Видите ли, он… он нездоров.

Поведение Уинтера озадачило Кэтрин.

– Что с ним не так? – спросила она напрямик.

Нерешительное молчание на другом конце провода. Затем – с величественной неохотой:

– Если вам так уж нужно знать, мисс Лоример, у мистера Бертрама болят зубы.

В сообщении Уинтера о болезни было что-то настолько замогильное, что Кэтрин невольно рассмеялась. Быстро, чтобы не ранить его чувства, которые, как она знала, были в высшей степени упорядочены, она повесила трубку. Но ее намерение нанести визит никуда не делось, поскольку если уж что-то требовалось сделать для Нэнси, то лучше было сделать это немедленно.

Поэтому около трех часов дня, когда, по ее мнению, невралгия у Бертрама могла утихнуть, Кэтрин вышла из квартиры и быстрым шагом направилась в сторону Портман-сквер.

Она нажала на дверной звонок под номером l6a, и Уинтер, высокий и худой, открыв дверь, собственной персоной предстал перед Кэтрин с похоронным видом.

– Простите, мисс Лоример, – начал он, и она увидела, что он колеблется – впускать ее или нет.

Но прежде чем он успел принять решение, она проникла в холл, ободряюще улыбаясь ему:

– Все в порядке, Уинтер, я найду куда идти!

Зная привычки хозяина дома, Кэтрин направилась мимо встревоженного слуги в кабинет, где должен был сейчас находиться Бертрам.

В этом она оказалась права, но скорее случайно, чем по здравомыслию, потому что Бертрам сидел не за своим рабочим столом, а у камина, перед горкой угля, в нелепой позе воплощенного страдания – клетчатый халат, голова обмотана шетландской шалью.

– Что такое, Берти! – невольно воскликнула Кэтрин. – Неужели все и вправду так плохо?

– Еще хуже, – пробормотал он. Затем, помолчав, с трудом повернул голову и осуждающе оглядел ее. – Что, черт возьми, ты здесь забыла?

Хотя она прониклась к нему сочувствием, его теперешний растрепанный, взъерошенный вид, с опухшей щекой, настолько неотразимо напоминал героя комиксов, что Кэтрин с трудом заставила себя не рассмеяться.

– Я просто заскочила на минутку, – поспешно заявила она. – И я так рада, что пришла. Позволь как-то помочь тебе.

– Ты не поможешь, – скорбно пробормотал он. – Я не хочу, чтобы меня беспокоили. Я говорил Уинтеру.

– Уинтер тут ни при чем. И послушай, Берти…

– Не могу ничего слушать, – перебил он ее. – Дьявольская зубная боль, все лицо болит. Оставь меня в покое. Даже чтобы спасти свою жизнь, я не стал бы сейчас покупать антиквариат.

– Я пришла не для того, чтобы продать антиквариат.

– Ты пришла не просто так. Я тебя знаю. Да еще в воскресенье. Уходи, Кэтрин!

– Я не уйду, – решительно ответила она и сделала шаг к нему. – Не могу видеть, как ты страдаешь. Бред какой-то! Ты что, не обращался к зубному?

– Ненавижу зубных врачей. У меня никогда не было на них времени. Ненавижу всю их свору. Кроме того… – Он сдержанно застонал, застигнутый внезапной волной боли. Когда она утихла, он, обессиленный, откинулся на спинку кресла и пояснил: – Думаю, это абсцесс. Не вынесу укол. Ничего такого не вынесу.

– Дай его удалить, – сказала Кэтрин с некоторым удивлением. – Совсем!

Он чуть не подпрыгнул в своем кресле.

– Без укола? По живому? Удалить! О господи, неужели эта женщина думает, что я сделан из железа? Удалить! О милый Боже, прости ее!

Содрогнувшись, он повернулся спиной к Кэтрин и, едва прикасаясь к распухшей щеке, стал осторожно раскачиваться взад-вперед.

Кэтрин смотрела на него с неподдельной нежностью и заботой, допустив, возможно, немного банальную, но тем не менее верную мысль, насколько в подобных ситуациях мужчины бывают похожи на детей, особенно когда остаются без присмотра женщин.

– Позволь мне взглянуть, Берти! – воскликнула она.

– Нет уж, спасибо.

– Нет уж, позволь. Зачем так нелепо страдать – тебе это не подходит.

Она решительно двинулась к нему. Он дико глянул на нее, завращав глазами, – только они и были подвижны на застывшем лице. Но она слишком много значила для него. Скорчившись, как спаниель, которому грозит плетка, он снова застонал и сдался, открыв рот с темным пеньком коренного зуба, торчащим из воспаленной десны.

Убедившись в причине проблем, Кэтрин, заняла кресло на коврике у камина и сурово посмотрела на своего визави:

– Послушай, Берти, это безумие – оставлять такое. Ты должен немедленно разобраться с этим.

– Ты не умеешь, – слабо запротестовал он. – Ты не умеешь делать уколы.

– Эфир, – лаконично ответила Кэтрин.

Он побледнел под пледом, которым снова накрылся в инстинкте самосохранения.

– Эфир?

– Да, эфир, Берти!

Он сделал последнюю попытку увильнуть:

– Мне не подходит анестезия. С меня хватит и одной мысли о ней. Мне ни разу в жизни не делали анестезии.

– А теперь сделают, – сказала Кэтрин своим самым решительным и грозным тоном. – Я сейчас позвоню доктору Блейку, и тебе немедленно удалят этот несчастный зуб.

– Нет-нет. Не смей! Если мне дадут эфир, я навсегда потеряю сознание. Мне уже лучше… Со мной теперь абсолютно все в порядке. Ой! Ой!..

Он попытался приподняться в знак протеста, но очередная волна страдания подхватила его и снова усадила обратно в кресло, сокрушенного и отданного на ее милость.