Дама с букетом гвоздик

Чарли снова рассмеялся, наблюдая, как она надевает шляпу и набрасывает на плечи короткую меховую накидку.

– Не важно, раз идешь!

Спускаясь за ней по лестнице, он добавил:

– И кстати, после сырного суфле, Кэтрин, я хочу тебя кое о чем спросить. Видишь ли, у меня давно накипело – я хотел бы снова сделать тебе предложение.

Глава 5

В субботу, в последний день ноября, Нэнси уехала в Манчестер вместе с остальными актерами, занятыми в «Лунном свете в Аркадии», и Мэдден, как и было условлено, сопровождал компанию. Премьера была назначена на следующий понедельник в Королевском театре, и, поскольку любая из пьес Чешэма становилась новостью номер один, труппе были устроены довольно эффектные проводы с Сент-Панкраса. Нэнси была в самом веселом расположении духа. Ей достались охапки цветов, центральное место на двух групповых фотографиях со вспышкой и еще одно фото с самим Дэвидом Чешэмом. Кэтрин, зная о пристрастии Нэнси к некоторой публичности, заранее предупредила ряд новостных агентств.

Мэдден, она не могла не признать, вел себя хорошо, держась хоть и рядом, но ненавязчиво, и был по-своему внимателен к Нэнси в присущем ему практичном, недемонстративном стиле. У Кэтрин было время только перекинуться с ним парой слов перед отправлением поезда – обычные пожелания, чтобы он позаботился о Нэнси, – и все же она отправилась домой, испытывая к нему бо`льшую благосклонность, чем прежде.

Во вторник утром она с нетерпением взялась за газеты. Как и следовало ожидать, в лондонской прессе нашлось не много информации, хотя в основном отзывы о новой пьесе оказались благоприятные. Но каждая манчестерская ежедневная газета содержала полный отчет о премьере, и общий тон был вежливо-хвалебным. С трепетом и гордостью Кэтрин наткнулась на заметку, в которой высоко оценили игру Нэнси. Лично Кэтрин, видевшая Нэнси во всех вариантах ее выступлений, не сомневалась в таланте племянницы. Нэнси была очень хороша. Она преуспела именно в воплощениях современных молодых героинь, поскольку могла без усилий создавать жесткие блестящие образы, усталое безразличие юной души к своему времени, сочетая при этом точность оценок и иронию. Таким образом у нее получались не просто психологические портреты, но и сатира на них.

Несмотря на подлинный восторг от успехов Нэнси на сцене и гордость за нее, Кэтрин по-прежнему относилась к карьере племянницы с легкой снисходительностью. Она не могла заставить себя быть серьезной, когда Нэнси с неподдельной страстью говорила о своей профессии и преданности драматическому искусству. Драма, думала Кэтрин, внутренне улыбаясь, – это нечто такое широкое и неопределенное, тогда как Нэнси такая субтильная и конкретная и так настойчиво стремится к счастью, что сопоставлять эти две данности не имело никакого смысла. Тем не менее это не мешало Кэтрин радоваться нынешнему успеху Нэнси. Она надеялась, что постановка будет иметь долгую жизнь, когда дойдет до Вест-Энда. По крайней мере, размышляла она, еще будет время, чтобы ситуация с Мэдденом разрешилась сама самой.

В течение следующих двух дней Кэтрин готовилась к отъезду, и ее голова была занята делами более неотложными, чем этот спектакль. Но в пятницу она получила самое неожиданное напоминание о нем. Сразу после полудня зазвонил телефон, и в трубке она услышала голос Мэддена.

– Вы все еще на севере? – спросила она, когда ее первое удивление прошло.

– Нет, – ответил он. – Я здесь, в своем отеле. Вчера мне пришлось вернуться в Лондон. Срочное дело. Тяжело было срываться, но, увы, пришлось.

– Как там спектакль?

– О, хорошо, хорошо, – ответил он чуть более поспешно, чем можно было ожидать. – От Нэнси все абсолютно в восторге. Я хочу рассказать вам все об этом. Скажите, мисс Лоример, вы примете мое приглашение на обед?

Кэтрин задумалась. У нее не предполагалось деловых встреч. И все же ей не хотелось быть обязанной Мэддену. Она сказала:

– Нет! Это я вас приглашаю на обед.

– Хорошо, – без возражений согласился он. – Ваша воля. Только давайте пойдем куда-нибудь в тихое место. Скажем, в одну из тех закусочных на Флит-стрит, о которых я так много слышал.

Примерно час спустя Кэтрин, в соответствии с пожеланием Мэддена, оказалась за столиком напротив него в одной из гостеприимных закусочных «Чеширского сыра», в обстановке веселой суеты и слушая его рассказ о поездке на север. Он говорил очень тепло. Премьера прошла хорошо, они играли для широкой публики, и Нэнси, в частности, была великолепна. И все же Кэтрин, которая слушала Мэддена без комментариев, не сводя глаз с его смуглого подвижного лица, уловила нотки сомнения в паузах между словами и некоторую отстраненность от предмета разговора.

– Они ужимают отдельные сцены, – заключил он. – И изменяют конец второго акта. Это должно пойти спектаклю на пользу, когда он появится здесь.

– Но, по-вашему, спектакль в общем-то не очень, – напрямик сказала Кэтрин.

– Ну да, – честно признался он. – Для Нэнси он не слишком хорош.

Это был самый красноречивый ответ, который он только мог дать, о чем он и не подозревал. Кэтрин промолчала, но слова Мэддена, произнесенные с искренней простотой, проникли в самое ее сердце и развеяли последние предубеждения против него. В тот же момент она решила, что Мэдден ей нравится и что отныне она будет принимать его безоговорочно.

– Вы сильно влюблены в Нэнси? – спросила она.

– Конечно, мисс Лоример, – твердо ответил он. – И именно поэтому я хочу сегодня поговорить с вами.

Последовала пауза, затем, принявшись машинально крошить булочку, Кэтрин произнесла:

– Полагаю, я вам показалась довольно занудной. Я бы даже сказала, подозрительной. Но представьте, я тоже люблю Нэнси – ужасно люблю. Она действительно значит для меня все на свете. – Кэтрин быстро взглянула на Мэддена, и на ее щеках появился слабый румянец. – Уж простите мне такую сентиментальность и старомодность, – продолжала она чуть ли не извиняющимся тоном, – но я всего лишь пытаюсь объясниться. Мне так хочется, чтобы Нэнси была счастлива, и, хотя в современном, ужасно циничном мире никто так не считает, я знаю, что единственный способ сделать ее счастливой – это выдать замуж за достойного человека, мужчину, который любит ее, который отвадит ее от этих глупых театральных дел и создаст настоящий дом, и – ой-ой-ой… – она смущенно помолчала, – я опять за свое. Но я ничего не могу с этим поделать. Старомодно это или нет, но именно так я отношусь к Нэнси.

– Поверьте мне, – ответил он очень серьезно, – это именно то, что я должен был вам сказать. Да, я чертовски рад, что вы действительно так считаете, потому что я чувствую то же самое. Нэнси – отличная маленькая актриса, но… хм, мне невыносимо видеть, как ей приходится кривляться в этих дурацких пьесах и фокусничать, как она это делала в Би-би-си. Насколько я понимаю, это просто пустая трата времени. О, я знаю, что она хочет сыграть Шекспира. Но разве об этом не мечтает каждая молодая актриса? И честно говоря, когда мы поженимся, я бы предпочел, чтобы она играла Джульетту дома, хотя, наверное, я не Ромео.

Кэтрин улыбнулась такой фразе, выражающей все, что она, пожалуй, и сама попыталась бы сказать.

– Тогда мы действительно понимаем друг друга. Мы друзья. И Бог вам с Нэнси в помощь.

– Для меня это настоящий прорыв, мисс Лоример. И раз уж мы затронули эту тему, то, если… если вы не возражаете, думаю, мне лучше так к этому и относиться.

– Вы можете относиться к этому как считаете нужным. Если при этом не будете винить меня за то, что я такой дракон.

– Ну, если вы дракон, – протянул он, – то тогда самый милый из всех на свете.

Они оба рассмеялись, и напряжение, которое незаметно росло в течение этих последних нескольких минут, внезапно ослабло. Последовало молчание. Мэдден, словно почувствовав, что на трудную тему сказано предостаточно, больше не делал никаких попыток продолжить ее. Вместо этого он оглядел старое помещение, где на потемневших от времени стенах висело множество реликвий прошлого.

– Я всегда хотел побывать здесь, – заметил он. – Полагаю, для вас это звучит очень банально и по-американски. Но это правда. Мне будет приятно вспоминать о обеде в «Чеширском сыре».

– Еда хорошая, – согласилась она.

Он улыбнулся:

– О, знаете, дело не в этом, мисс Лоример, – извините, я хотел сказать – Кэтрин. Конечно, этот пирог восхитителен, но я думаю о Сэмюэле Джонсоне, Босуэлле и Голдсмите[8 - Сэмюэл Джонсон (1709–1784) – английский литературный критик, лексикограф и поэт; Джеймс Босуэлл (1740–1795) – шотландский писатель и мемуарист; Оливер Голдсмит (1728–1774) – английский прозаик, поэт и драматург.]. Как они приходили сюда, разговаривали, писали и пили эль под этими старыми стропилами. И к тому же тут ничего не изменилось. Официанты все еще бегают в фартуках и орут в раздаточное окно, как будто только что прибыл дилижанс с пассажирами. О, возможно, для вас все это выглядит довольно допотопным, но я люблю всякую старину, и, думаю, мне ее всегда будет не хватать.

Кэтрин передалось его состояние.

– В Лондоне есть на что посмотреть, если вам интересно, – сказала она.

Он кивнул и взял сельдерей из старинного стеклянного блюда, стоявшего на клетчатой скатерти.

– Да, я знаю. Я был почти все время с Нэнси и не имел возможности оглядеться вокруг. Вряд ли она будет бродить по музеям. – Он снова улыбнулся, затем стал серьезным. – Но я рассчитываю сегодня что-то увидеть. Здесь в городе много интересных мест, если только я не заблужусь.

Он был настолько искренен в своих намерениях, что Кэтрин расчувствовалась. Она подумала, что, кроме нее, он, вероятно, не знает в Лондоне ни души, и тут же представила себе, как он спрашивает дорогу у полицейских и довольно растерянно блуждает в сумерках возле судебных иннов[9 - Судебные инны – четыре юридические корпорации, или палаты, куда должен вступить каждый барристер (адвокат высшей категории) Англии и Уэльса.]. Поддавшись порыву, она воскликнула:

– А что, если вы позволите мне показать вам окрестности? Я знаю их не хуже других.

Его лицо необычайно просветлело.

– О, это было бы прекрасно, если вам это не в тягость. Но у вас слишком много дел.

– Думаю, что смогу выкроить время. – Ее губы сами собой сложились в улыбку. – Это не настолько в тягость, как вам представляется.

Было половина третьего, когда они вышли на Флит-стрит и, оставив позади собор Святого Павла, купол которого горделиво возносился в небо, направились к Стрэнд. Кэтрин уже много лет не была в этой части города, и, как и предполагала, отвечая Мэддену, прогулка по этим тротуарам, знавшим торопливые шаги ее юности, вызвала у нее необычайный трепет. Когда они проходили мимо Королевского суда, она узнала знакомые места – церковь Сент-Клемент-Дейнс, свою станцию метро, чайную, куда она заглядывала на обед – обычно булочка с сосиской и какао, – и перед ней тут же с ностальгической волной, от которой защемило сердце, всплыла вся панорама тех первых дней. Как мало – несмотря на прогресс и пробки из запыхавшихся автомобилей, которые теперь запрудили улицы, – как мало все это изменилось!

Избегая общепринятых туристских маршрутов, она показала Мэддену окрестности судебных иннов, сторожку, которую строил Бен Джонсон[10 - Бенджамин Джонсон (1572–1637) – английский поэт, драматург, актер и теоретик драмы. В юности работал каменщиком.], часовню, где до сих пор каждую ночь звонит колокол, объявляющий комендантский час. Затем они прошли через церковь Сент-Мэри-ле-Стрэнд, в которую юная Кэтрин часто забредала в обеденный перерыв. Мэдден, по его словам, влюбился в эту церковь. Но Кэтрин не стала там задерживаться. Ее мысли и шаги, казалось, невольно устремились вглубь Холборна, и далее, чувствуя легкое стеснение в груди, она направилась во дворик Степл-Инн. На мгновение они окунулись в суматоху грохочущей улицы, а затем оказались в тихой заводи, за освященным веками фасадом, где на вязе над ними мирно чирикали воробьи. Лишь они и несколько голубей, которые что-то лениво поклевывали между булыжниками, нарушали тишину, показавшуюся без гула машин абсолютной.

– Это чудесно, – медленно произнес Мэдден, когда они сели на скамейку. – Самое сердце Лондона. Я где-то читал об этом месте – да, о нем говорится в «Эдвине Друде»[11 - «Тайна Эдвина Друда» – последний, неоконченный роман Чарльза Диккенса.], верно? Тут просто замечательно. И как хорошо здесь мечтать!

– И мне так раньше казалось, – ответила Кэтрин.