Нежная Ева

– Сядь здесь! – хватаю Стаса за руку, усаживаю рядом с Сергеем.

– Ты что? Зачем?

– Затем! Говори с ним, тряси, бей… Что хочешь! Не отходи ни на секунду!

Он пытается возразить, но я не слушаю. В коридоре проходит местная девушка-администратор, болтая по телефону.

– Телефон! Быстро! – уговаривать некогда, ждать тем более. Вырываю мобильный из её рук, нажимаю сброс линии. Сто три.

– Алло. Девушка, срочно свяжитесь с бригадой Михальчука или Тарасова, институт скорой помощи. Экстренный вызов по адресу… – сую трубку притихшей оторопевшей администратору. – Дай адрес!

Пока она, ничего не понимая, называет адрес, возвращаюсь в гримёрку. Трескунов сидит возле Серёги и что-то говорит. Завидев меня, вскакивает:

– Что ты делаешь, а? Могу я узнать, что ты делаешь? У меня дел, как…

– Где аптечка?

– Илья, я не собираюсь с ним сидеть, он ничего не соображает! Он не в состоянии говорить!

– Если ты не скажешь, где аптечка, он не заговорит никогда!

Трескунов с перепугу бледнеет, протягивает ключ:

– Посмотри у меня, там в шкафу…

– Сиди здесь!

Нахожу аптечку, достаю шприц, жгут и бегу на улицу.

Слава Богу, ночью нет пробок! Скорая приезжает быстро.

При виде меня Тарасов недоумённо замирает на месте:

– Корнеев?

Естественно, мой рабочий костюм приводит если не в шок, то, по крайней мере, в состояние недоумения, но мне некогда думать об этом:

– Ребята, “Налоксон” срочно!

– Кому?

– Никитич, умоляю!

Тарасов выдыхает пары свежепринятого спирта, берёт чемоданчик, с чувством полной готовности доктора Айболита смотрит на меня:

– Пойдём, посмотрим.

– Ему секунды остались!

– Очень хорошо, идём.

Прекращаю спорить, стремительно добегаем до гримёрки Сергея. Трескунов молча отходит в стороночку, пропуская врача.

Тарасов ставит чемоданчик возле зеркала, склоняется над телом Серёги, осматривает глаза, приоткрывает веки, пытается нащупать пульс.

– Корнеев, сбегай, пусть носилки захватят.

Каждая секунда может быть последней. Бежать уже некогда. Не спрашивая разрешения, раскрываю чемоданчик Тарасова, перерываю лекарства, ампулу нахожу быстро. Набираю дозу “Налоксона”.

Тарасов звереет от такой наглости и хамства:

– Ты что делаешь, а?

– Пусти! – бесцеремонно отталкиваю Никитича.

– Ты в своём уме, ты?..

Перетягиваю руку Серёги жгутом выше локтя, протираю спиртом, нахожу вену. Игла входит быстро.

Тарасов как-то злобно смотрит на всё происходящее. Спасибо, не вмешивается.

Ввожу спасительный препарат. Всё решат несколько секунд. Мысленно считаю.

Цвет лица Сергея начинает меняться, покойницкую синеву сменяет бледность. Появляется дыхание, дёргаются веки. Серёга приоткрывает глаза, пытается открыть рот и что-то вымолвить. Очумевшим взглядом коситься на столпившихся вокруг, не понимая, где он, что с ним, и в каком он состоянии.

Только сейчас ощущаю, что у меня трясутся руки и дрожат губы. Ничего не могу с собой поделать, бессильно опускаюсь на стул и извиняюсь перед Тарасовым:

– Прости, Никитич, до носилок не дотянул бы… – голос срывается, а слеза предательски бежит по щеке.

– Ладно, – он присаживается на корточки возле Серёги.

Тот пробует шевелиться и от бессилия прикрывает глаза.

Я сижу напротив Анны Николаевны Зарянской – женщины лет шестидесяти со строгой холодной внешностью и железным характером. Аккуратно собранные в густой пучок-ракушку тёмные волосы придают ей ещё больше строгости и официоза.

– С полной ответственностью заявляю – вам не место в медицине! Вы не можете продолжать работать в больнице. Вы понимаете, о чём я.

– Нет.

– Хорошо. Как вы это объясните? – Анна Николаевна приоткрывает папку на своём столе, извлекает лист бумаги и кладёт его передо мной.

Докладная Тарасова. Пробежавшись по ней глазами, возвращаю лист:

– Просто я знал, что надо делать.

– Вы – не врач! Вы, вообще, не имели права предпринимать никаких серьёзных действий! Вызвали бригаду – всё! Дальше – работа профессионалов. И не ваше дело решать, как поступать в данной ситуации.

– Он умер бы.