Монстры «Последнего рая»

– Идите к машине, – ответил ему человек.

– А где машина-то? – поинтересовался Стэн.

– За углом.

Через минуту они уже были у машины.

– Давайте, садись на заднее сиденье, – приказал человек в штатском, открыв перед Стэном дверь. – И без глупостей.

– Без глупостей, так без глупостей, – безразличным голосом произнес он.

Однако едва дотронувшись до дверцы машины, он вдруг с силой пихнул ее назад, сбив человека с ног, и бросился наутек, свернув за угол дома, где только что прятался. Полицейский быстро вскочил на ноги и бросился за ним в погоню. Но не успел он обогнуть угол дома, как получил страшный удар чем-то длинным и тяжелым поперек корпуса, отчего снова рухнул на землю.

Стэн, отбросив доску в сторону, приставил к голове лежащего на земле полицейского только что подобранный пистолет и приказал:

– Не шевелись, а то выстрелю.

Видя, что полицейский не собирается сопротивляться, он быстро нашарил у него под пиджаком наручники, защелкнул их у того на запястьях, забрал служебный пистолет и сказал:

– Лежи тут и не рыпайся полчаса, понял?

Полицейский молчал.

– Понял?!! – Стэн нагнулся к лежащему и, схватив его за плечи, тряханул. – Понял, я тебя спрашиваю, сука?!!

– Да! Да! Понял, понял! – поспешил заверить его лежащий на земле человек.

Стэн бросил полицейского обратно землю и, переступив через него, заспешил к себе в квартиру: пора было убираться из этого района, в котором оставаться было уже более чем опасно…

С этого дня для Стэна наступило время скитаний по стране.

Снова и снова были дороги, холод и дождь, снег и град, и испепеляющее солнце и снова ночь и снова день, и снова ночь… Если бы он смог хотя бы раз встретить того, кто мог бы ему внятно объяснить – зачем ему бежать куда-то, зачем скрываться, зачем вообще жить человеку, когда из этой его жизни давно уже ушла цель. Но таких мудрецов он не нашел. Да и были ли они?

Глупо было бегать по миру, боясь каждого полицейского. Гораздо проще взять и покончить с собой. Но странное дело – опасность быть арестованным толкала его к бегству, а, следовательно, отдаляла от смерти. Это было нелогично, хотя все последнее время он только и делал, что поступал вопреки здравому смыслу.

Он ловил себя на том, что чем больше была опасность его ареста, тем больше ему хотелось жить.

Для чего и для кого? Он не знал. Просто жить – и все.

Он плутал по городам, пробавляясь случайными заработками, петлял по стране, пытаясь сбить со своего следа нет, не полицию даже, которой наверняка и без него дел хватает, а эту адову муку, порождаемую памятью, муку, что шла и шла за ним по пятам подобно голодной волчице, ждущей только случая, чтобы вцепиться в него и больше уже никуда не отпустить.

Сначала он остерегался полицию, потом перестал: ведь он не был ни убийцей, ни сколько-нибудь известным преступником, на которого можно и нужно было бы устраивать тотальную охоту по всей стране. Он просто бежал от самого себя, плутал и плутал, спускаясь все ниже и ниже на дно, с каждым днем все больше и больше теряясь и теряя, перестав обращать внимание на себя, на бесконечные резкие повороты, падения и предательства, тщетно пытаясь уйти, спастись от наваждения, найти хоть какой-нибудь угол на этой проклятой земле, в котором он смог бы отгородиться от мира и вернуться назад, к самому себе.

Он уже не помнил, кого встречал на этом бесконечном пути от себя и к себе, впрочем, и всем остальным он был не особенно нужен, а поэтому и его наверняка никто тоже не помнил.

Что есть у человека, кроме надежды? А что есть у того, у кого и надежды-то никакой нет?

В конце концов, потратив последние деньги и вконец опустившись, он в один прекрасный момент вдруг отчетливо понял, что жить ему больше уже не нужно.

А что нужно?

Нужно непременно побывать там, в далеком Бостоне, на кладбище, побывать в последний, прощальный раз, чтобы проститься с ними, с двумя уже давно покинувшими поверхность земли телами, с двумя не покинувшими его, Стэна, душами…

Да, у него появилась ясная конечная цель его жизни: добраться, доцарапаться до знакомой могильной плиты… чтобы иметь возможность лечь в землю рядом с ними, а не где-нибудь еще, вдалеке от них. Ведь не на свалке же подохнуть, в самом деле!

Теперь у него не будет препятствий на этом последнем пути, в конце которого его ждет прощание и смерть, прощание и смерть… Никто, ничего уже его не остановит…

Да он оказался на дне жизни, но, упершись сейчас в это дно ногами, коснувшись его, он решил все-таки оттолкнуться от дна и выплыть на поверхность, пусть там и плавает всякая пена. Черт с ней, он уже ничего не боится в этой жизни, потому что ему уже ничего не жалко потерять.

С этого дня он будет двигаться к Восточному побережью, туда, в Новую Англию, в чинный скучный Бостон, к старому кладбищу как последнему его, Стэна, пристанищу и цели.

Решено.

Раз и навсегда.

Что ж, когда есть цель, то и средства ее достижения тоже будут. А еще будет смысл жить. Пусть только на этом пути от себя к ним, лежащим под могильной плитой, но все-таки это лучше, чем то, что было у него раньше.

Через три недели он добрался до Бостона.

Было раннее утро. Он стоял на коленях перед их могилой и плакал, не стыдясь и не утирая слез, плакал от облегчения и удачи: он, Стенли Вудворт Джеккинс наконец, наконец, наконец добрался до пункта своего назначения…

Всего одно событие, которого он никак не мог ждать или предвидеть – их смерть, не отпустит теперь его никогда и не позволит свободно дышать…

Поэтому и жить ему совсем не зачем.

Все предельно просто.

И от этого на душе у него стало вдруг необыкновенно ясно и хорошо. Как давно уже не было.

Он все стоял и стоял на коленях, сжав ладони в молитвенном жесте и закрыв глаза. Стоял без звука, без зрения, без движения. Ему оставались только воспоминания. Здесь была последняя точка его недлинной повести. История его жизни должна закончится именно тут. Это ему было совершенно ясно.

И не надо никуда больше бежать.

Перед его мысленным взором были они: Эмили и Сью.

Пробыв с ним некоторое время, они стали удаляться белыми пятнами. И вот их уже опять нет…

А что же есть?

Есть пустота…

И еще очень сильный холод…

То ли снаружи, то ли внутри.

Впрочем, это уже и не важно.

Он вздохнул, открыл глаза и встал с колен.