Государство и право в контексте консервативной и либеральной идеологии: опыт ретроспективного анализа

В психологическом плане либерализм придерживается ярко выраженного индивидуализма, идеи о самодостаточности человеческой личности, которая сама по себе имеет право выбирать тот образ жизни, который более всего отвечает ее интересам. Кто-то из консерваторов упрекал либералов за то, что они рассматривают жизнь как служанку, наступив на горло которой, можно требовать от нее что угодно. Человек наделен сознанием и волей, и никто не имеет право диктовать ему, как жить, думать, поступать в тех или иных ситуациях. Как верно отмечает К. С. Гаджиев, в целом либеральное мировоззрение с самого начала тяготело к признанию идеала индивидуальной свободы в качестве универсальной цели. Более того, гносеологической предпосылкой либерального мировоззрения является вычленение человеческой индивидуальности, осознание ответственности отдельного человека за свои действия как перед самим собой, так и перед обществом, утверждения представления о равенстве всех людей в своем врожденном, естественном праве на самореализацию. Поэтому неудивительно, что на первоначальном этапе комплекс ценностей и идей, составляющих сущность либерализма, включал индивидуальную свободу, достоинство человеческой личности, терпимость.[63 - Там же. С. 266.] Индивидуализм развивался, рука об руку с гуманизмом, идеями самоценности человека и человеческой свободы, плюрализма мнений и убеждений, он стимулировал их, стал как бы их основанием. По сути дела, индивидуализм превратился в источник творческих потенций Запада. Индивидуализм – тип мировоззрения, сутью которого является абсолютизация позиции отдельного человека по отношению к обществу и миру в целом.[64 - Алексеева Т. А. Современные политические теории. М., 2000. С. 88.]

В политическом плане либерализм выступает за концепцию разделения властей, контроле общества за государством, выборности органов власти и ее ответственности перед народом. С формированием и утверждением идеи индивидуальной свободы все более отчетливо вычленялись проблема отношений государства и отдельного человека и собственно проблема пределов вмешательства государства в дела индивида.[65 - Гаджиев К. С. Указ. соч. С. 267.]

Юридическая составляющая либерализма выражается в естественно-правовой доктрине и концепции правового государства. С точки зрения либералов, человек в силу самого факта рождения имеет некие прирожденные права, которые никто не имеет права нарушать – ни другой человек, ни общество, ни государство. Эти права являются границей власти. Правовое государство представляет собой особый тип власти, которая реализуется на основе ее разделения в правовых формах и границах, определенных правом. Одна из основных обязанностей государства состоит в том, чтобы оно охраняло свободу и права человека. Следует согласиться с тем, что сфера индивидуальной активности человека, не подлежащей вмешательству со стороны внешних сил, рассматривалась как сфера реализации естественной свободы и, стало быть, естественного права. Поскольку это право призвано защищать отдельного человека от неправомочного вмешательства в его личную жизнь со стороны государства или церкви, оно является формой «юридического протестантизма». Адепты естественного права исходили из идеи, согласно которой человек появился на свет раньше общества и государства. Уже в дообщественном, догосударственном, «естественном» состоянии он был наделен некоторыми неотчуждаемыми правами, руководствуясь которым каждый получал то, что заслуживал.[66 - Там же. С. 267.]

В гуманитарной, духовной сфере либерализм почитает человека как высшую, а где-то даже и абсолютную ценность. Либерализм постарался освободить сознание человека от многих догм, и религиозных в том числе. Он наделил его правом строить рай на земле, а не страдать, надеясь на компенсацию в загробной жизни. Гуманистическая (в другом варианте – эгоистическая) доктрина либерализма выражается в учении о самодостаточности человека.

В социальном плане либерализм находит свое воплощение в концепции гражданского общества, контуры которого были заложены английским экономистом А. Смитом, а затем развиты Гегелем. Гражданское общество – это юридический союз свободных граждан, в котором каждый имеет право преследовать свой экономический интерес. Гражданское общество состоит из граждан, свобода которых зиждется прежде всего на экономической самостоятельности, которая дает обладание собственностью. Государство в данном случае является слугой общества, содержится на его налоги и обязано охранять правопорядок, обеспечивать безопасность личности, устанавливать цивилизованные формы конкурентной борьбы. Классический либерализм объявил потерявшими силу все формы наследственной власти и сословных привилегий, поставив на первое место свободу и естественные надобности отдельного индивида как самостоятельного разумного существа.

В экономическом плане либерализм придерживался идей рыночной экономики, свободного производства и товарообмена, конкуренции между товаропроизводителями, свободы собственности.

Для либералов аксиомой является отсутствие фундаментального согласия о природе человека, о человеческой личности, а следовательно, и об общем благе, будь то личное, политическое или социальное благо. Поэтому они видят цель политической организации и власти не столько в реализации в сфере политики одной какой-то концепции человеческого совершенства, а скорее, в задаче создания безопасных рамок, в которых люди могут стремиться к самостоятельно избранным вариантам блага, каким бы оно ни было, до тех пор, пока это не приходит в конфликт со стремлениями других людей. Таким образом, для определения фундаментальных целей политической жизни и институтов много зависит от аргументов в отношении природы человека.[67 - Алексеева Т. А. Современные политические теории. М., 2000. С. 74.]

Либерализм породил колоссальные изменения во всех сферах жизни общества: политической, социальной, правовой, экономической. В нем заложен очень мощный юридический аспект. При помощи права он отвоевывал все новые и новые сферы своего приложения. Любопытно, но идея о том, что право является самым эффективным регулятором общественных отношений, утвердилась в Европе уже в XIII в. Старая немецкая поговорка, гласившая «Юристы – плохие христиане», не рекомендовала обращаться к судьям в случае спора, а идти к пастору, со временем перестала быть актуальной.

Либерализм делал основной упор на защиту и обоснование «гражданской свободы», понимаемой как свобода частной инициативы, предпринимательства; договоров, свободы совести, мнений и печати. Государство согласно этой концепции должно лишь обеспечивать безопасность личности, частной собственности, охранять общество, основанное на «гражданской свободе». Особенно настойчиво либерализм отстаивал невмешательство государства в экономическую жизнь. Распространение либерализма было обусловлено боязнью усиления государственного вмешательства в дела общества.[68 - История политических и правовых учений: учебник для юрид. вузов / под ред. О. Э. Лейста. М., 1999. С. 419–420.]

Свобода – идейное кредо либерализма. Однако в понимании природы свободы, ее границ, соотношения с обязанностями по отношению к обществу и государству никогда не было единства мнений. Нет его и до сих пор. Исайя Берлин в своей работе «Два понимания свободы» справедливо отмечает, что почти каждый моралист в человеческой истории воспел свободу. Подобно счастью и добродетели, природе и реальности, это слово настолько рыхло, что подлежит любой интерпретации. На самом деле понимание свободы содержится в ответе на два вопроса: «Велико ли пространство, в рамках которого человек или группа людей может делать, что угодно или быть таким, каким хочет быть?» Второй вопрос выглядит так: «Где источник давления или вмешательства, которое заставит кого-то делать то, а не это или быть таким, а не другим?» Вопросы эти различны, хотя ответы могут частично и совпадать. Ответ на первый вопрос дает нам «негативное» понимание свободы, ответ на второй – «позитивное».[69 - Берлин И. Указ. соч. С. 125.]

Понятие «негативная свобода» заключается в том, что быть свободным – значит не испытывать чужого вмешательства. Именно это имели в виду классики английской политической экономии. Тем не менее они считали, что такая свобода не может быть безграничной, ибо тогда все непрерывно сталкивались бы друг с другом и естественная свобода привела бы к социальному хаосу. Но при этом должно существовать минимальное пространство личной свободы, вторгаться в которое нельзя ни при каких условиях. Если же его нарушить, то человек утрачивает возможность того минимального развития своих естественных свойств, которые позволяют ему исполнять или просто ставить разные цели и задачи, которые он считает благими, правильными или священными. От произвольного вторжения должны быть защищены по крайней мере религия, свобода слова и собственность. Но какими бы ни были принципы, на основе которых определяется сфера невмешательства, будь то естественный закон, естественное право, полезность, категорический императив, священность общественного договора или какая-нибудь иная доктрина, с помощью которой люди пытались прояснить и оправдать свои убеждения, свобода в этом контексте означает свободу «от», отсутствие вмешательства в пределах по разному определяемых, но всегда различимых границ.[70 - Берлин И. Указ. соч. С. 131.]

«Позитивный» смысл понятия «свобода» появляется тогда, когда мы пытаемся ответить на вопрос: «Кто мной правит?» «Позитивный» смысл слова «свобода» проистекает из желания быть хозяином самому себе. Я хочу, чтобы моя жизнь и мои решения зависели от меня, а не от каких-то внешних сил. Я хочу быть орудием действия, а не подчиняться чужой воле. Я хочу быть субъектом, а не объектом, следовать собственным соображениям и сознательным целям, а не делать что-то под воздействием внешних причин.[71 - Там же. С. 136.]

Свобода (от лат. liberalis) это вовсе не аналог русскому слову «воля». Свобода означает прежде всего ответственность за разумно выбранный образ жизни, поведения. Как правовые, так и политические, экономические, социальные составляющие либерализма, рассматриваются по жестким критериям рационализма, теории, согласно которой по крайней мере часть нашего знания имеет своим источником разум, лишенный поддержки чувственных данных, и потому мы можем знать о вещах то, что недоступно органам чувства, и можем знать это с гораздо большей достоверностью, чем это позволяют нам органы чувств.

И. Берлин дает развернутое понимание рационализма. С его точки зрения, знание освобождает нас не тем, что представляет больше возможностей, а тем, что предохраняет от разочарований, которыми чреваты попытки совершить невозможное. Желая, чтобы непреложные законы были не тем, что они есть, мы становимся жертвами иррационального стремления к тому, чтобы что-то было Х и не Х одновременно. Пойти дальше и считать, что законы эти – другие, чем то, что они из себя по необходимости представляют, может только безумец. Такова метафизическая сердцевина рационализма. Заложенное в нем понимание свободы – не «негативное» представление о пространстве без препятствий (в идеале), о вакууме, где ничто не загораживает мне путь, а представление о самоконтроле и самосостоянии. Я делаю все по собственной воле. Я – разумное существо; если я убедился, что то или иное не может быть другим в разумном обществе, т. е. в обществе, которое разумные люди направляют к целям, какие и должны ставить, я не захочу устранять их со своего пути. Я приму их, впитаю как законы логики, математики, физики, искусства – словом принципы, управляющие всем, что я понимаю и потому принимаю, и разумные цели, которые никогда не помешают мне, поскольку я не хочу, чтобы они стали другими. В этом и состоит позитивная доктрина освобождения человека через разум.[72 - Берлин И. Указ. соч. С. 151–152.]

Критики рационализма – мыслители консервативного направления, говорят, что либералы «очеловечили» все, даже Бога. В каком-то смысле так оно и есть. Однако российскому человеку, особенно если он имеет склонность иногда задумываться, хочется немножко рациональности хотя бы потому, чтобы уйти от нашего прогнозируемого сценария «хотели как лучше, а получилось как всегда». Одна из особенностей нашей жизни состоит в том, что мы увлекаемся идеями, повсеместно уже отвергнутыми. И в этой связи разумность вовсе не повредит.

Идеи естественного права, общественного договора, прав и свобод человека являются юридическим фундаментом либерализма. Всем этим категориям либеральные теоретики придали строго рациональный характер. Как справедливо указывает А. М. Величко, требование рационального осмысления и рационального «оправдания» прав как характерная черта западного правосознания является объективной предпосылкой обоснования принципа индивидуализма.[73 - Величко А. М. Государственные идеалы России и Запада. Параллели правовых культур. СПб., 1999. С. 102.]

С точки зрения либерализма, не всякий закон личность должна воспринимать как право. Если этот закон противоречит разуму, «естественным» правам, то его вовсе необязательно выполнять. Оправдание этих посылок может заключаться только в признании человека абсолютной ценностью, причем в таком аспекте, что его индивидуальная свобода представляет собой единственную нравственную ценность, которая не сопоставима с другими. Конечно, сам факт образования государства играет объективную роль, независимую от воли человека, но последующая политическая деятельность становится немыслимой без воли лица, без его политического участия. Не случайно на заре развития естественно-правовой доктрины именно договорная теория образования государства получает невиданный успех: это, на наш взгляд, совершенно последовательное восприятие мира «через человека и для человека», совершенно органично для данной доктрины, и если в последующем от данной идеи пришлось отказаться, то не в связи с методологическими трудностями доказывания, а исключительно по причинам ее абсурдности и несоответствия многочисленным историческим фактам, которые не дают примеров «антропоцентрического» построения социального мира.[74 - Там же. С. 103–104.]

Не все сторонники договорной теории происхождения государства свято верили, что такое соглашение как исторический факт имело место. Они прекрасно понимали, что это всего лишь красивая сказка, в которой скрыт мощный прагматический позитив. Ценность договорной теории происхождения государства состоит вовсе не в том, что с него, собственно говоря, и начинается государственная история человечества, а в том, что договор служит юридическим основанием отношений общества и власти. Еще Эразм Роттердамский напоминал правителям, что они «правят свободными людьми и с их согласия». Если общество устраивает эта власть, то оно пролонгирует с ней отношения, если нет, то наймет себе новых правителей. В этом смысле идея договора представляет собой какую-то социальную ценность, что бы там ни говорили об ее абсурдности.

С чем действительно стоит согласиться, так это с тем, что понимание хода общественного развития, появление основных политико-правовых идей в Западной Европе обусловлено жестким противостоянием между духовной властью римского первосвященника и светской властью, в результате чего западноевропейская правовая наука полностью исключает идею духовности верховной власти, обмирщает ее. Нет сомнений, что данная тенденция носит основополагающий характер для всех политико-правовых исследований либерально-демократического направления.[75 - Величко А. М. Указ. соч. С. 85.]

Либерализм как мощное идеологическое течение формировался постепенно. Со временем пришло понимание того, что государство должно быть светским. Его можно было сделать таковым только ценой отпадения от католицизма, что и произошло. Жан Боден, профессор университета в Тулузе, обосновал теорию государственного суверенитета. Власть Папы и власть короля – это разные вещи, у них своя сфера приложения. Этот тезис получил юридическую аргументацию в его работе «Шесть книг о республике». В центре теории государственного суверенитета находится мысль о неделимой, единой, постоянной, стоящей над законом государственной власти. Протестантские мыслители, в свою очередь, постарались внести существенные корректировки в основные догматы веры. Таким образом, совместными усилиями произошло обмирщение государства и власти, которая его олицетворяет.

Либерализм, существующий еще как нечто аморфное, стал приобретать осязаемые черты тогда, когда были сделаны первые удачные попытки интерпретации прогресса как главного критерия эволюции общества. Есть довольно много показателей прогрессивности общества, весьма и весьма спорных. Имеют место и разные оценки самого явления прогресса, например, позитивистский, историко-культурный и т. д. Любопытно, что сама идея прогресса была чужда греческой философии, которая так и не смогла выработать философского понятия истории и склонялась к идее вечного круговорота, периодически повторяющегося в мире. Точно так же понимают историю и китайцы, для которых всякое движение есть движение по кругу. И только в Западной Европе сложилось вполне определенное понимание прогресса в виде восходящей прямолинейной черты. К. П. Победоносцев в одной из своих работ цитирует Дж. Стюарта Милля, одного из столпов либерализма: «Зимою 1821 г., когда мне довелось в первый раз прочесть Бентама, у меня явилось то, что можно назвать целью жизни; цель эта – быть преобразователем мира. Все остальное показалось неважно, точно цветы, которые путешественник срывает по дороге».[76 - Победоносцев К. П. Тайный правитель России. М., 2001. С. 374.]

Сама идея прогресса имела строго религиозную трактовку до начала того момента, который мы называем Реформацией и Возрождением. Понимание исторического процесса приобретает все более выраженный характер, где речь уже идет не о Царствии Божьем, а о земном государстве, где социально-политический аспект получает доминирующее значение. Пламенная вера в прогресс основывается на идее торжества разума над суевериями вообще и религиозными в частности. Дальнейший процесс интеллектуального развития приводит к отрицанию каких-либо религиозных начал как независимых от человека. Характеризуя либералов, Победоносцев писал: «Знания служат им для разрушения веры… они обещают нам заменить веру посредством того же знания… Они изъяли из жизни небесное счастье и хотят заменить его счастьем земным».[77 - Там же. С. 374.] В западном обществе появляется мысль о замещении веры «некоей гражданской религией». Такая попытка наблюдается уже у Руссо. Видный русский юрист С. А. Котляревский выдвинул предположение о том, что «гражданская религия» Руссо еще не отрицает христианства, но уже рассматривается им в качестве переходного состояния. Институт гражданской религии предполагает иной характер связи между человеком, обществом и государством, поскольку христианство подчинило себе светскую власть. Задача состояла в том, чтобы найти новые формы взаимоотношений с церковью. Французы буквально поняли вольтеровский лозунг «Раздавите гадину!», и во время революции 1789 г. ликующая толпа ввела обнаруженную блудницу в один из главных парижских храмов, указав тем самым место церкви. Другие европейские народы поступили более гибко. Они рационализировали свои религиозные верования, приспособив их к эпохе мануфактурного производства, частной собственности, парламентаризму, избирательным правам и т. д. Уже М. Лютер и Ж. Кальвин расценивали богатство как проявление божьей милости. Образ рая, взятый из Откровения Иоанна Богослова, стал символом переустройства общества. Со временем строится особая ценностная система, базирующаяся на интересе, а не на идеале. По мнению писателя Валентина Непомнящего, в основе «рождественского миропонимания» лежит убеждение: «Христос родился (и умер) для того, чтобы я жил лучше. В “пасхальном” понимании Христос умер (для того и родился), чтобы я был лучше».

Макс Вебер в своей работе «Протестантская этика и дух капитализма» приводит мысль о том, что идеи – это не рефлексия материальных, экономических интересов, как полагал Маркс. Наоборот, идеи – самостоятельная, автономная сила, способная влиять на экономику. Он сформулировал свой взгляд на индивида в традициях моральной философии протестантизма и либерализма, экономического индивидуализма неоклассических экономистов XIX в. Для М. Вебера фраза Ницше «Бог умер!» воспринималась как утрата влияния во всемогущую трансцендентную силу, которая могла придать смысл и цель жизни. Индивиды все больше понимают, что должны принять на себя ответственность за собственные моральные ценности и выбор. Капитализм получил большое распространение на Западе благодаря его религиозным верованиям, и опять же по этим причинам он «пробуксовывает» в других регионах. «В отличие от протестантизма, – правильно отмечает Т. А. Алексеева, – конфуцианство и индуизм не создали духовных предпосылок для эндогенного капитализма. Индуизм призывал к уходу от мира, конфуцианство – к приспособлению к миру. И только протестантизм признал ценность рациональных инноваций».[78 - Алексеева Т. А. Указ. соч. С. 49.]

Протестантская этика затронула и преобразовала глубинные пласты западного общества. В литературе на смену средневековому рыцарю, поклоняющемуся прекрасной даме, пришел делец, буржуа. Фраза Бенджамина Франклина «Время – деньги» становится символом новой эпохи. Был сформулирован и принцип буржуазного общества – человек должен быть всем обязан самому себе. Цель жизни становится неактуальной темой, поскольку все говорят о качестве жизни.

Борьба за религиозную свободу, воплотившаяся в принципе «свободной совести» как права свободного вероисповедания, данного человеку от рождения, постепенно приобретает очертания борьбы с религией. Даже Б. Н. Чичерин, трепетно относившийся к церкви и религии как истинно русский человек в самом хорошем смысле этого слова, во всех своих произведениях отстаивал один и единственно возможный способ познания – рационализм: «Разум один и законы его всегда одни и те же».[79 - Чичерин Б. Н. Пространство и время // Вопросы философии (сб. статей). М., 1904. С. 73.]

В этом смысле Чичерин ничем не отличался от своих западных коллег-либералов.

Таковы в общих чертах сущностные признаки либерализма. Надо иметь в виду, что русские консерваторы и русские либералы второй половины XIX – начала XX в. заметно отличаются друг от друга, как, впрочем, и от своих западных и, возможно, восточных коллег. Современный консерватизм и современный либерализм настолько претерпели изменения, что порой затруднительно проводить какие-либо параллели. Отдельные составляющие консервативной парадигмы проникли в либерализм, и наоборот. Скажем, национальное, национализм – свойства, присущие консерватизму. А. А. Френкин утверждает: «Для либералов в принципе характерно нейтральное отношение к национальному сознанию и негативное отношение к национализму».[80 - Френкин А. А. Национал-либерализм // Вопросы философии. 1999. № 1. С. 21.] С позиций общепринятых представлений о либерализме с этим можно согласиться. Но как быть с Й. Хайдером, провозгласившим «Австрия – для белых!» Хайдер был осужден, забыт и погиб странной смертью. Но совсем недавно Н. Саркози, А. Меркель и Д. Кэмерон констатировали провал политики мультикультурности. Что дальше? И вообще, мы становимся свидетелями возрастающей волны белого национализма в Европе, когда либерально мыслящие политики проводят откровенно националистические лозунги. Так что и консерватизм, и либерализм, возможно, будут принимать такие очертания, которые не укладываются в традиционные мнения о них. В этом смысле «Идеальный тип» – «интерес эпохи», представленный в виде теоретической конструкции, не извлекается из эмпирической действительности, а конструируется как теоретическая схема. Именно поэтому М. Вебер называет идеальный тип «утопией».[81 - Алексеева Т. А. Указ. соч. С. 78.]

§ 3. Эволюция консервативных и либеральных воззрений в России

Развитие консервативных и либеральных воззрений в России происходило под флагом давнего спора о ее цивилизационной принадлежности. Либерализм – явление европейской культуры, что бы там ни говорили. Находясь на стыке двух цивилизаций, Россия вольно или невольно воспринимала черты и той и другой теории. Здесь уместно вспомнить стихи А. Блока, который писал:

Мы как послушные холопы

Держали щит меж двух

Враждебных рас —

монголов и Европы.

К великому сожалению, консерватизм и либерализм складывались в России не как взаимообогащающие идеологические и политико-правовые конструкции, а почти всегда как антагонистические течения общественно-политической мысли. Пикантность ситуации отягощалось еще и двумя очень важными обстоятельствами, которые никак нельзя сбрасывать со счетов. Примерно со времен Петра Великого, считал П. Струве, в России сложились «антиобщественное государство» и «антигосударственное общество». Для России это представляет серьезную опасность, ибо в ней государство – нечто большее, чем в других странах. Кстати, такое положение продолжает иметь место между прочим и сегодня. Власть проводит мероприятия, не очень-то надеясь на толерантность общества, а часто просто не обращая на него внимания. Общество платит государству той же монетой. Второе обстоятельство заключается в том, что правительство в России, а уж интеллектуальная часть общества вне всякого сомнения, тайно или явно хотели принадлежать Европе, брать с нее пример, восхищаться ее «цивилизованностью», в то время как общество в целом оставалось довольно консервативным, к тому же обладало восточной ментальностью. Думаю, что мы до сих пор не вполне осознаем глубочайшую пропасть, которая лежала между декабристами и тем народом, которого они хотели освободить. Вряд ли бы он нашел слова благодарности для них, несмотря на их жертвенность, перед которой есть основание склонить голову. Культура в России всегда была европейской в элитарном смысле этого слова, а вот отношения власть – общество обладали восточным колоритом. «Исторически Россия, конечно, не Азия, – писал В. О. Ключевский, – но географически она совсем и не Европа. Это переходная страна, посредница между двумя мирами. Культура неразрывно связала ее с Европой; но природа положила на нее особенность и влияние, которое всегда влекли ее к Азии или в нее влекли Азию».[82 - Ключевский В. О. Курс русской истории: собр. соч.: в 8 т. Т. 1. М., 1956. С. 47.]

Картина появления консервативных и либеральных воззрений будет неполной, если не принимать во внимание исторические факторы их появления. Евразийские народы, писал Л. Н. Гумилев, строили общую государственность исходя из принципа первичности прав каждого народа на определенный образ жизни. На Руси этот принцип воплотился в концепции соборности и соблюдался совершенно неукоснительно. Таким образом, обеспечивались и права отдельного человека. Исторический опыт показал, что пока за каждым народом сохранялось право быть самим собой, объединенная Евразия успешно сдерживала натиск и Западной Европы, и Китая, и мусульман. К сожалению, в ХХ в. мы отказались от этой здравой традиционной для нашей страны политики и начали руководствоваться европейскими принципами – пытались всех сделать одинаковыми. А кому хочется быть похожим на другого? Механический перенос в условия России западноевропейских традиций поведения мало дал хорошего, и это неудивительно. Ведь российский суперэтнос сложился на 500 лет позже. Как бы мы ни изучали европейский опыт, мы не сможем сейчас добиться благосостояния и нравов, характерных для Европы. Наш возраст, наш уровень пассионарности предполагает совсем иные императивы поведения.

Это вовсе не означает, считает Гумилев, что нужно с порога отметать все чужое. Изучать иной опыт можно и должно, но стоит помнить, что все это чужой опыт. Так называемые цивилизованные страны относятся к иному суперэтносу – западноевропейскому миру, который ранее назывался «христианским миром». Возник он в IX в. и за тысячелетие пришел к естественному финалу своей этнической истории. Именно поэтому мы видим у западноевропейцев высокоразвитую технику, налаженный быт, господство порядка, опирающегося на право. Все это – итог длительного исторического развития. Конечно, можно попытаться «войти в круг цивилизованных народов», т. е. в чужой суперэтнос. Но, к сожалению, ничто не дается даром. Надо осознавать, что ценой интеграции России с Западной Европой в любом случае будет полный отказ от отечественных традиций и последующая ассимиляция.[83 - Гумилев Л. Н. От Руси до России. М., 1998. С. 300.]

Религия всегда выступала мощным государствообразующим фактором. Владимир, распространив свою власть на все славяно-русские земли, неизбежно должен был придерживаться какой-то, как сказали бы сегодня, «общенациональной политической программы», которая по условиям того времени выражалась в религиозной форме. Важным оказалось и то, что православие не проповедовало идеи предопределения. Крещение дало нашим предкам высшую свободу – свободу выбора между добром и злом, а победа православия подарила Руси тысячелетнюю историю. В XI в. Польша сблизилась с католическим Западом. Граница двух различных культур пролегла по славянским народам. Сей факт важен для нас потому, что на протяжении всей дальнейшей истории в Древней Руси, а впоследствии и в России постоянно шла борьба двух политических течений: «западнического (проевропейского)» и «почвеннического», выражавшегося в стремлении держаться своих традиций.[84 - Гумилев Л. Н. Указ. соч. С. 65–66.]

На этом фоне понятны нападки на православную церковь, продолжающиеся и в настоящее время. Причина состоит в том, что она была не просто институтом общества, а фундаментом государства. Как справедливо замечает один из иерархов Русской православной церкви, «русская государственность всегда мыслила себя, всегда строилась и действовала как государственность христианская, черпая в православном вероучении идеалы и смысл своего существования».[85 - Митрополит Иоанн. Русская симфония. СПб., 2001. С. 350.] Величайшее значение православия и Церкви отмечал в своих работах И. Солоневич: «Я утверждаю, что хранителем православия является русский народ или, иначе, что православие является национальной религией русского народа».[86 - Солоневич И. Л. Народная монархия. М., 2003. С. 459.] Д. А. Хомяков, сам того не подозревая, выдвинул идею, которая станет затем символом российского консерватизма: «Русский народ в области веры живет православием; в области государственной – держится самодержавия, а в области быта крепок своей народностью».[87 - Хомяков Д. А. Православие. Самодержавие. Народность. Минск, 1997. С. 9.] Если говорить о консерватизме как о государственной идеологии, то приходится признать, что государственную идеологию Русского государства значительный период его истории вырабатывали православные мыслители. Такой версии придерживается и, надо сказать, справедливо, известный специалист по истории России, американский профессор Ричард Пайпс. Митрополит Иларион, Иосиф Волоцкий, Нил Сорский, Филофей, автор политической доктрины «Москва – третий Рим», созидали идеологию Русского государства, которое на завершающей стадии своего развития превратилась в огромную империю. В сфере права консерватизм придерживался идеациональной концепции права, по терминологии Питирима Сорокина, которой пришла на смену чувственная. Эту перемену российский консерватизм принять не мог, хотя ей трудно было сопротивляться. С течением времени пропасть, разделяющая эти две цивилизации (европейскую и российскую. – А. К.), пишет митрополит Иоанн, становилась все глубже, а начиная приблизительно с XVI в., когда новая, чувственная, а по своей сути богоборческая культура победила в Европе окончательно, святая Русь и Запад стали не просто разными мирами, но мирами-антиподами, мирами-антагонистами, исповедующими полярные, не совместимые друг с другом системы мировоззренческих ценностей. Формальным правовым актом, зримо закрепившим позиции России в этом противостоянии миров, стало знаменитое Уложение царя Алексея Михайловича, соборно утвержденное в 1649 г. Уложение накладывало обязанность с почитанием относиться к Русской православной церкви. Но, к сожалению, отмечает митрополит Иоанн, эпоха торжества духовной русской культуры стала одновременно и переломным этапом в развитии российского общества: до XVIII столетия монолитное и духовно единое – после петровских реформ оно раскололось на две неравные части с различными культурными архетипами и несхожими идеалами жизни. «Прорубив окно в Европу» Петр I сделал это столь грубо и неаккуратно, что существенно повредил защитные механизмы православной России. В результате на протяжении XVIII–XIX вв. на Руси постепенно складывались две культуры, две цивилизации – традиционная, соборная цивилизация православного большинства и модернистская, индивидуалистическая культура «просвещенного», безбожного меньшинства. Непримиримая борьба между ними в конечном счете и определила трагедию русской судьбы в XX в.[88 - Митрополит Иоанн. Указ. соч. С. 411–412.]

Нельзя не заметить категоричность суждений митрополита Иоанна. Но он не одинок в своих оценках. Такой же точки зрения придерживался и консервативно мыслящий Ф. М. Достоевский. В «Дневнике писателя», в романе «Бесы» он отметил факт «отпадения от Бога» либеральной русской интеллигенции. И вообще, Достоевский считал, что западное образование приведет русского человека к преступлению. Действительно, борьба между российским консерватизмом и российским либерализмом основательно ослабили государственный корабль, результатом чего явилась цепь революций, которые в конечном счете погубили Российскую империю.

К. Мангейм определил ряд исторических фактов, вызывающих появление консерватизма:

«1. Уклад историко-общественных сил должен перестать быть статичным. Он должен быть динамичным процессом направленных изменений. Отдельные события должны во все большей степени указывать в каждой сфере на ключевые проблемы развития общественной ткани.

2. Далее, динамика этого процесса должна во все большей степени вытекать из социальной дифференциации. Должны появиться разные классы («горизонтальные» социальные группы, реагирующие на события более или менее однородно). Некоторые будут стремиться к подталкиванию общественного развития, другие – к тому, чтобы его задержать или даже сознательно повернуть вспять.

3. Затем, идеи также нужно различать по сходным принципам. Главные мыслительные тенденции, несмотря на то, какие смеси и синтезы возникнут, должны соответствовать общим чертам этой общественной дифференциации.

4. Отметим, наконец, что эта социальная дифференциация (на группы с разной функцией по отношению к общественному прогрессу – ускоряющей или сдерживающей) должна становиться все более политической, а позднее даже чисто экономической. Политический фактор должен быть автономен и должен стать ядром, вокруг которого кристаллизируются новые группировки».[89 - Мангейм К. Консервативная мысль // Социс. 1993. № 4. С. 139.]

Если обобщить все сказанное, то консервативная волна появляется тогда, когда возникает реальная угроза существующим политическим, правовым, более широко – социальным институтам.

Надо признать, что единой концепции консерватизма в России так и не сложилось. И это несмотря на мощнейший интеллектуальный потенциал. Убежденными консерваторами были Н. М. Карамзин, П. А. Вяземский, А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, Ф. И. Тютчев, Ф. М. Достоевский, славянофилы, которых на западе часто называют «романтически настроенными националистами». Вроде бы ничего особенного, но как сразу смещаются акценты. О политиках консервативного крыла и говорить нечего. «Имя им – легион». У консерватизма много лиц. Можно говорить о темпераменте, стиле, юридическом консерватизме, о научном и бытовом и т. д. Из этой мозаики можно слепить более-менее целостную картину российского консерватизма, который был основан на базовых постулатах.

1. Россия должна развиваться по собственному политическому и духовно-нравственному пути, отличному от западного. Из этого следовало признание доминирующей роли государства и незыблемости самодержавной власти в России. Впрочем, консерваторы допускали и возможность проведения умеренных реформ при сохранении основ существующей политической системы.

2. Стержнем всех консервативных концепций являлась религиозная константа, обусловленная идеократическим взглядом на мир, сакрализацией церковной власти и основных явлений государственной жизни.

3. Для русских консерваторов было характерно стремление к сохранению общественной иерархии, традиционного сословного строя.

4. Консерваторы очень осторожно относились к бурному развитию капитализма в России и требовали учитывать специфику оте-чественной экономики, в частности общинный уклад российской деревни.