Усталые люди

XI

– Вы, вероятно, несколько утомлены сегодня вечером, фрекен?

– Я?.. О… о, нет. Не особенно.

– Как-же собственно проводите вы дни? Спокойно, однообразно, и так – день за днем?

Несколько торопливо и как-бы уклончиво, она отвечает:

– Не будем говорить об этом.

Пауза.

Почему не хочет она говорить об этом? Кто может знать, что такое в сущности кроется в ней? О чем думает она в течение дня, чем интересуется; какие преследуют ее желания, стремления, мечты, воспоминания, огорчения?.. На основании всего, что говорит она, я догадываюсь, что ей живется далеко не хорошо. Но заставить ее высказаться, дать мне возможность проникнуть в её душу… от этого она постоянно уклоняется. Неужели она меня не понимает?

И меня сердит, что двое разумных людей могут идти таким образом бок-о-бок и оставаться так чужды друг другу.

Каково вообще живется этой молодой девушке, которая идет тут, рядом со мною, опираясь на мою руку? По временам мне сдается, что она опирается даже сильнее, чем это нужно, ищет повода прижать руку к своей груди… Я с удовольствием чувствую, как при этом пробегает внутри меня теплая струйка и говорю самому себе: может быть, теперь недоставало-бы только поцелуя, чтобы лед был разбит….

Но поцеловать молодую девушку все равно, что подписать свое имя на векселе: захочу-ли я, посмею-ли и могу-ли принять на себя все, что вслед за тем последует?

И поцелуй минуется и лед остается по-прежнему.

– Да, ну вот я и дома.

– Да, всему настает конец.

– А вы, бедный человек, как далеко вам до дому!

Она берет меня за руку и ласково и тепло пожимает ее. – Благодарю за сегодня.

– Благодарю вас, фрекен. Когда-же встретимся мы опять?

– Когда хотите. Я делаю эту прогулку каждый день.

– Так до свиданья! покойной ночи!

– До свиданья!

Я медленно плетусь домой. Мне не для чего торопиться.

* * *

Нет, нет, только не писать. У меня накопилось слишком много такого, что надо обдумать.

Теперь это превратилось уже в привычку: стакан пива, папироску, а потом, усевшись в кресле-качалке, погружаешься в мечты… и это часами.

Кто она? Чего она хочет? Чего она добивается? Каким образом должен я держать себя в этом деле; когда-нибудь должен-же наступить этому конец… но, собственно говоря, это тоже не лишено своего интереса. По крайней мере, как этюд. В ней есть для меня нечто новое…

Следует-ли мне в данном случае поставить что-либо на карту? Не рискнуть-ли хоть сколько-нибудь? Может быть я ошибаюсь в ней, я нахожу в ней много странного; но, может быть, тем не менее… когда лед будет разбит… мне удастся окончательно понять ее? Может быть она все-таки… и не отчасти только, а вполне, по существу… та самая, с кем-бы я мог поладить… я, который и сам тоже не совсем похож на других людей…

И я сижу здесь часами, снова и снова переворачиваю в уме все вопросы и так без конца и начала. Результат постоянно получается отрицательный, но игра тем не менее соблазнительна.

И я ложусь в постель не ранее 2-х часов ночи с тем, чтобы проснуться на утро с расстроенными нервами.

Нет, только не писать…

* * *

Воскресенье, вечером.

Этот Кволе – заклятый пессимист.

– Они так наивны, эти цыгане, – взвизгивал он сегодня у Ионатана: они верят, будто брак может быть основан на любви… Слыхано-ли что-нибудь подобное? что такое любовь? Это-же ничто иное, как чувство лишения, жажда… или как-бы это сказать?.. но, черт возьми, разве не перестает человек чувствовать жажду после того, как он напился?

– Но, заметил я, – если вино хорошо, то чем больше пьешь, тем больше хочешь пить.

– Да, но если будешь пить несоразмерно жажде, то наживешь катарр; это простой физиологический закон.

– Но катарр излечивается, и человек снова принимается пить.

– Так это привычка пить, и в том-то и суть деда, батюшка: брак основывается не на любви, а на привычке. Люди часто ни на грош не дорожат друг другом, а между тем все-же держатся друг за друга, часто в силу привычки, которая, конечно, та-же…

(Пожимает плечами).

Георг Ионатан вставил в глаз свой монокль и сказал:

– Брак есть удобное учреждение для тех, кто больше не любит.

– Господи Боже! – заговорил я, – оставим в стороне эти супружеские выходки. Ведь мы-же все знаем, что существуют отношения, основанные на любви, которые остаются прочны и неизменны.

– Indeed, – отвечал Ионатан, – бывают женщины, обладающие этим талантом.

– Каким таким талантом? – зарычал Кволе.

– Это вопрос женского такта, – заметил Ионатан и с удовольствием выпустил дым через нос, – природный дар, присущий, однако же, далеко не всем. Известного рода сдержанность, my lords! Сдержанность как-раз в меру, одинаково далекая как от жеманства, так и от его противоположности.

– Мужчину, – продолжал он, – надо держать до известной степени в неуверенности. В нем надо поддерживать иллюзию, будто он постоянно вновь побеждает свою красавицу, что ему приходится вновь завоевывать себе её благорасположение, и это постоянно; он должен чувствовать себя победителем, человеком, заслужившим предпочтение, постоянно вновь избираемым из среды стольких-то и стольких-то соперников. Раз получил он уверенность, игра утрачивает для него свой интерес, а если женщина будет приставать к нему с своей привязанностью, она пробудит в нем к себе сожаление. Между тем женщина никогда не должна допускать в мужчине такой мысли: бедная, ведь у неё никого нет, кроме меня! – Если хочешь, чтобы тебя ценили, то надо самому знать себе цену; женщины, хорошо усвоившие себе это правило…

– Следовательно, искусные кокетки, – пояснил я.

– Да.

– Наша северная женщина для этого слишком честна, – с улыбкою заметил Кволе.

Мне они показались неприятны. Что за жалкие люди эти мужчины, которые не в состоянии выяснить себе даже брака.

XII