Ускользающая почва реальности

– Да, у нас тоже были такие люди.

– Смешно. Вся наша страна построена на крови убитых евреев и русских, но коровы и свиньи для них табу. Им их жалко.

– Но не тебе?

– Мне не более жалко свиней, которых щадили евреи, чем самих евреев, которых не щадили свиньи.

– Такое не опасно говорить?

– Во-первых, я пьяна. Во-вторых, с тех пор, как евреев реабилитировали, это уже не опасно. У нас уже никого не травят в камерах. Мы мягки и гуманны, прямо как были французы.

– Давно ли?

– Да с тех пор, как умер Гитлер. Геринг и вся их шайка лизоблюдов сразу разоблачили его зверства и смягчили законы. Как будто они не имели ко всему этому отношения…

– Так всегда и бывает…

– Проще всего отречься от своих преступлений, когда приказы отдавал не ты… А те, что ты… документы можно сжечь, как книги Ремарка и Фрейда. Мы, дескать, ездили под землей на метро, на подземном поезде, не видя всего, что творится на поверхности. Но люди то помнят… По крайней мере те, что носят нестандартные головные уборы. Над ними смеются, ведь это экстравагантно… А они смеются над всеми в душе.

– Дай я накрою тебя, – сказал Отто, накинув лежащую рядом накидку, похожую на простыню, на их головы, создав импровизированный шатер за их столиком. – Такая красавица с книгой в руках… Музу могут легко украсть.

– Чтобы украсть музу нужно быть художником, – ответила Герда. – В этом баре сплошь посредственности.

– Но огонь страсти горит лишь на нашем столе, – сказал Отто и поджег зажигалкой потухшую свечу на столике.

– Страсть ли, надежда ли… – говорила Герда грустно. – Огонь и есть огонь. Хорошо, что он скрыт под простыней. Показать его всем было бы пошло…

– Непростительно пошло… – подтвердил Отто.

Он потушил свечу, снял простыню, оставил рулон на столике, и они тихо удалились вместе.

Проснуться в постели короткостриженной брюнетки было необычно. Пижамный вид Отто не располагал к знакомствам. Но Герду это, казалось бы, не смущало, экстравагантные наряды ее привлекали. Ее квартира была обставлена просто и стандартно, похожа на любую иную квартиру в советском ГДР, в коем она, однако, не располагалась. Коричневая деревянная мебель, за стеклом которой чешский хрусталь, ковры, стандартная посуда с немецкими орлами и общая унылая атмосфера, лишь под потолком плыли дымчатые облака, похожие на растворившийся в воздухе кучи мягкого хлопка. Стройная и красивая Герда встала с кровати, прикрывшись махровым полотенцем, и ушла в душ. Отто встал, вытершись после буйной ночи краем ее простыни, надел свою пижаму и халат, проследовав на кухню, намереваясь приготовить завтрак. Не найдя ни яиц, ни хлеба, он заварил кофе и поставил кофейные чашки на стол. Довольная Герда вышла из душа и взяла чашку со свежесваренным кофе.

– Прекрасный завтрак, – сказала она. – Если бы еще вяленое мясо…

– Я нашел только кофе, – ответил Отто извиняющимся тоном.

– У нас вообще крайне сложно что-то найти… или кого-то…

– Не думаю, что только у нас. Так везде и у всех.

– Отто, я поняла, что ты был заграницей… скажи, как там у них? У них же есть все и всегда?

– Нет, нигде нет всего и всегда. У них есть больше. И чаще. Но всего действительно важного у них нет, так же, как и у нас.

– Например, мороженого?

– Например, любви. И важного для тебя человека. Вот что важно. Мороженого у них в избытке. Но никому оно не нужно, когда оно в избытке.

– Если бы у меня всегда в избытке было мороженое, я была бы довольна, – твердо ответила Герда, со свойственным женщинам материализмом.

– Поверь мне, это не так. Человек не может быть доволен ничем, чего у него в избытке.

– Даже любви?

– Даже любви. Дай ему ее в избытке, и он заскучает. Он начнет искать чего-то большее. Возможно, новую любовь. Или чего-то еще. Может развлечений, разнообразия. Кто знает? Но все приедается. Человек не может быть счастлив.

– Звучит печально.

– Это жизнь, которую мы живем. Извини, что у меня нет для тебя иного.

– Завтра будет счастливый день. Завтра наш праздник. День Победы.

– А ты знаешь победы над кем?

– Да кто его знает теперь? Главное, что будет бесплатное мороженое. Самое вкусное из всех. И никаких рулонов.

– Да, никаких рулонов. Мороженое – это важно.

– Еще бы!

Глава 8

Отто вернулся домой следующим утром. Всюду громко звучали военные песни и марши. Не просыхающий который день Альберт встретил его в дверях с воодушевленным восклицанием: «С Днем Победы! Пошли на парад!»

– Что-то мне не хочется, Альберт, – ответил усталый Отто. – Может просто лечь спать?

– Какой спать, когда только утро и вот-вот начнется парад в честь Победы? А главное мороженое… Пойдем со мной, вместе веселее!

– Ладно, – сдался Отто. – Пойдем попробуем это твое мороженое.

Друзья спустились вниз на лифте и вышли в город. Кругом висели ленты, флаги и надписи: «С Днем Победы». В слове «Победа» буква «П» была несоразмерно большой. Альберт говорил, что раньше «победа» писалась с маленькой буквы, потом стала с большой, а теперь с каждым годом, чем дальше от них была победа, тем больше становилась буква «п» на плакатах. На улицах было много народу и ощущалось праздничное настроение. Многие пили пиво прямо на дороге, многие шли с плакатами и табличками, на которых были изображены их далекие предки, служившие в Вермахте и СС. На главной и самой широкой улице города было организованное шествие, тут был весь город. Шли люди с цветами, флагами и плакатами, играл оркестр. За ними шли совсем маленькие дети в военной форме, некоторые лежали в гробах, имитируя павших в битве. На лентах гробов были поучительные надписи, вроде: «Вы дети Рейха. Вы трава и вы земля. Не бойтесь лежать в ней за Рейх» или «Умереть не страшно. Страшно жить без жертвы за Родину».

– Страшное зрелище, – шепнул Отто на ухо Альберту. – Такое не стоит мороженого.

– Что же в нем страшного? – спросил веселый Альберт, видевший не один парад на День Победы.

– Одеть детей в военную форму – тоже, что надеть на них веревку висельника. Солдат – это смертник, он идет на смерть. Нет ничего страшнее войны.

– Но войны случаются, детям надо это знать…

– Знать, но не готовиться к этому с рождения. Знать, как это страшно, что этого нужно избежать любой ценой. Тогда они вырастут и сделают все, чтобы войн не случалось. А готовить к смерти с рождения… Извини, Альберт, но такое самопожертвование чудовищно…

– Все мы умрем рано или поздно…

– Лучше поздно, чем рано. И лучше своей смертью, а не ради кого-то или чего-то. Самая большая ценность – это человеческая жизнь и человеческое счастье.

– Говоришь как американец. А что, если без жертвы за Родину не получится жить в счастье?