А любить никто не хотел

И, всё же, в подъезд она зашла одна. Рядом, во что совершенно не верилось, не было ни души и только звук отпираемых дверных замков на одном из верхних этажей заставил действовать дальше.

– Так, и к кому же ты идёшь? – спросил бесполый из-за старости голос и предупредил. – Если наркоманы опять, то выметайтесь сразу, а то милицию позову.

– Не надо милицию, пожалуйста, – поспешно затараторила Анна. – Я в самом деле здесь живу, снимаю квартиру, а ключи потеряла.

– А как же ты домой попадёшь, если ключей нету, а?

«И, правда», – опять заволновалась Анна.

Снова лихорадочно проверив все карманы, она вдруг вспомнила и, испытывая облегчение, прокричала наверх:

– Нашла! В сумке! Думала, в карман положила, а они в сумке! Спасибо вам!

– Тьфу ты, – прилетел сверху недовольный ответ. – Понасдают кому попало, не спросивши, и не знаешь, что за человек у тебя под боком обитает. По телевизору вон кажут постоянно, что только террористам и сдают…

При последних словах, страх, было отступивший, атаковал с новой силой.

– Нет, нет, я учитель музыки, – как можно увереннее и словно бы оправдываясь, прокричала Анна наверх. – От мужа ушла, вот и…

– У нормальных людей своё жильё имеется, а снимают только шелудивые всякие, беспутные! И куда только милиция смотрит? Дармоеды, – донеслось сверху на прощание и дверь там захлопнулась так громко, будто тоже была живой и осталась недовольной диалогом ещё сильнее, чем хозяева жилища, куда она преграждала путь всем чужим. Да, и некоторым своим, пожалуй, тоже.

Мой дом – моя крепость. И у Анны ни того, ни другого не было.

Поддавшись очередному приступу паники, она бегом, через ступеньку, несмотря на узкую длинную юбку, поднялась на третий этаж, трясущейся рукой вставила ключ в замочную скважину и дважды резко повернула его.

«Лишь бы в самом деле милицию не вызвали», – испуганно подумала Анна, переступив порог съёмного жилища и закрываясь изнутри на все засовы: два ключа, верхний и нижний; массивная щеколда; цепочка.

Пересилив себя, женщина посмотрела в глазок, но ничего на лестничной площадке не увидела. Темно. Хотя нет, от двери квартиры напротив бесшумно отделилась тень человека и шагнула прямо к ней, пристально посмотрела на неё через глазок с обратной стороны. Вот и всё! Смерть нашла её! Пришла за ней! Не скроешься.

Испугавшись собственного вскрика, Анна с силой зажала рот обоими ладонями. Растеряв последние остатки воли, она опустилась на пол, подперев спиной дверь, словно могла укрепить её в дополнение к запорам, что уже имелись, но доверять им не стоило. Тот, кто пришёл за ней, силён и зол. Он одним махом вырвет железную дверь вместе со всеми замками да косяками, войдёт в тесную прихожую и…

Анна беззвучно заплакала.

Прошло около получаса, прежде чем женщина успокоилась, прислушалась и поняла, абсолютно ничего не происходит. Зря она накручивает себя до подобного состояния. Так и до психиатрической больницы недалеко. Но как же она устала жить в постоянном страхе. Может, и в самом деле, пусть он уже найдёт её, и всё кончится. Невозможно же больше терпеть. Хватит!

Стоп! А что, если в этом спасение и есть? Кто догадается искать её среди умалишённых?

И на что только она, дура, рассчитывала, когда согласилась совершить то, чего сделать не могла в принципе. Убить! Людей: женщин, стариков! Ну, этих ещё ладно. Сами виноваты, что не живут, как люди. Но детей! Их-то за что?! Дети не виноваты в разборках взрослых! И не понимали этого только гнусные фашисты.

Хотя, кого она обманывает? Себя? Так это бессмысленно, ибо невозможно. Уж она-то получше многих других знает, что те, кто окружал её последние годы и кому она помогала по мере сил своих, ничем не лучше арийских фанатиков. А то и похуже. Стократ. Вспомнить хотя бы заложников в московском театре. Но она-то, советская девушка, октябрёнок, пионерка хоть и была всё это время с ними, безжалостными убийцами – всё равно, не такая.

Однако в ту пору ей во чтобы то ни стало требовалось одно – спасти свою жизнь. И она пообещала убить других. Маленьких, беззащитных, доверчивых. Дабы жить самой – такой же маленькой и беззащитной.

И вместе с тем то, что никогда и никого не убьёт, Анна знала даже когда давала клятву бандитам. Она просто любила одного из них. Настолько сильно любила, что и звали её тогда иначе. Необычайно красивое и мелодичное имя. И означает тоже самое каким и является само по себе. Красивая. Она – красивая. И это он, её любимый и единственный, придумал ей такое имя, когда несколько лет назад она вместе с ним приехала жить в его дом. Навсегда приехала. Так бывает. Что же ей теперь за то, обязательно сдохнуть? Умереть за то, что искренне любила? Разве это правильно?

И вдруг, как вспышка. Взрыв, разрушающий всё, что ею было столь непрочно построено, ибо уже и фундамент был заложен неверно. С грубейшими ошибками. И все эти годы Анна обманывала сама себя. Она же даже не та, за кого уже довольно долгое время. Она – не Анна. И никогда ею не была. У неё совсем другое имя. И даже не то, каким называл её он, её муж. Единственный и любимый.

Но так ли уж сильно она его любила, чтобы забыть саму себя?! Правда – правда, любила? Или же просто жалела? И вот за жалость она теперь и расплачивается.

Никогда никого не жалей! Никогда никого не люби! Ни к кому и ни к чему не привязывайся. Только в этом случае, ты будешь по-настоящему силён, и никому тебя не одолеть, потому как ты именно независим. Нет у тебя той кнопки, что в детском кино безуспешно искали у мальчика – робота потешные и вовсе нестрашные бандиты. Совсем не такие, как те, которым она носила еду, одежду, лекарства. И которых она обманула, что было невероятно сложно.

Заказчики ужаса не должны были ей поверить, да, судя по всему, и не поверили. Но иного выхода у них не было и потому казалось, скрыться от контролёра будет уже легче лёгкого. Но и в этом она ошиблась. Она, вообще, всегда только и делала, что ошибалась. Всю свою недолгую жизнь.

Женщина без имени, без фамилии. Без возраста. Без прошлого и будущего.

Всю дорогу до места назначения она снова перечитывала мудрость Пророка. Контролёр потребовал, чтобы хоть чем-то занять её голову. Между тем, ей читать было вовсе не сложно. Все суры она знала наизусть, – сама когда-то с неподдельным интересом прочла Священную книгу. Как можно не знать того, перед чем любимый муж преклоняется, становится кроток и послушен. Спокоен.

Однако она ни в первый, раз много лет назад, ни в последний, под строгим взглядом контролёра, она не нашла в Коране ни строчки о том, к чему призывали убийцы, беспрекословно, подобно ей, слушавшиеся лишь её мужа. Не нашла, но промолчала. И ни мужу тогда, ни контролёру много позже ничего об этом не сказала. Перечить им – самоубийство.

Да, однажды Коран стал чуть ли не любимой её книгой, но теперь она видеть его не могла. Знала, всё написано правильно, только читают его все мусульмане по-своему и выворачивают сказанное Пророком, кому как удобно. Даже оправдывают мудрыми словами беспощадные убийства невинных. И никто в целом свете не может этому помешать. Даже сам Пророк. Так зачем же тогда Коран нужен? Для чего его читать? И, вероятнее всего, также обстоят дела и с Библией – книгой, которую она никогда не держала в руках, но откуда-то знала её истории, и никак не могла понять, откуда же.

После акции в Беслане попасть в место назначения да к тому же в далёкой – предалёкой Сибири через всю Россию и даже хоть через короткий её кусочек в Ставрополье, стало совершенно невозможным – со слов контролёра, даже постоянные мздоимцы гаишники, и те перестали брать взятки, а устраивали всем машинам с Кавказа доскональный шмон. И потому добираться пришлось окольными путями через Грузию, Азербайджан, затем по безразличному ко всему происходящему на Земле Каспию. Всё их изнурительное, с долгими простоями в томительном ожидании, путешествие заняло больше двух месяцев. Но как только, через Туркмению и Казахстан, наконец-то прибыли в Новосибирск, где их уже ждала какая-то конура в двухэтажном, наполовину расселённом, деревянном бараке с клопами, они незамедлительно стали готовиться к возмездию.

Ужас должен был случиться, самое большое, через неделю, да и то опасно – узнать про них, что они уже в городе, и зачем, спецслужбы могли в любой момент. И, тогда всё. Ей уж точно погибать, но она этого не хотела. Чего хотела, и сама ещё не решила. Однако всё отчётливее понимала, пока дышит, есть шанс. Малюсенький на то, чтобы и ей дальше жить по-человечески. А, может, и любить снова. Только в этот раз уже и по-настоящему. Не боясь и без сомнений.

Контролёр всякий раз уходил в неизвестность рано утром и возвращался из ни откуда только поздним вечером, и все время был молчалив. Спал он на полу, на матраце. Как верный слуга, у продавленного и скрипучего дивана, который уступил ей, своей спутнице по неволе. Она же никуда из их убежища не выходила, а лишь внимательно изучала карту сибирской столицы для туристов да с интересом разглядывала фотографии красивого огромного города и великолепных станций его метро. И уже к исходу второго дня наизусть знала свой маршрут все ориентиры, по которым в утренний час пик ей следовало дойти до станции «Заельцовская», откуда затем доехать до Красного проспекта, где и выпустить на волю смерть. Самой же быстро уйти.

Почему именно эта станция, контролёр отчуждённо объяснил. Красный проспект – символ Новосибирска. Да, к тому же, это единственное место, где пересекаются две имеющихся в городе линии метрополитена, и с восьми до половины девятого часа утра именно здесь собирается больше всего людей со всех городских окраин.

Почему массовую казнь неверных следовало совершить не в самом центре, – на Площади Ленина, контролёр объяснил ещё более сухо – они, то есть, и он, и она, вовсе не бандиты. А борцы с несправедливостью, как и тот, чьим именем названа площадь.

Женщина слушала и не могла понять, это у неё в голове всё настолько сильно перемешалось, или, всё же, у контролёра. Белое выдают за чёрное, чёрное за белое, да ещё и миксером всё взболтали всё. Чтобы точно никто и никогда уже не разобрался, кто прав, кто виноват.

За несколько утомительных дней они с контролёром подготовили всё необходимое. Не в силах совладать со своими мыслями о добре и зле, о любви и ненависти, женщина во всём помогала контролёру. Обсуждая детали предстоящего ужаса, она собственноручно готовила взрывчатку. Так, в неверии, что всё это не игра и происходит с ней по-настоящему, ей скоро стало ясно, смерть готова сойти с её рук и забрать себе все человеческие жизни. Всех тех людей, которых она так часто видела на многочисленных фотографиях вместе с красивыми домами. Людей, как и она, замученных жизнью, суровых и тяжёлых. Или наоборот, в отличие от неё, воодушевлённых жизнью, улыбающихся и лёгких. У них всё получилось. И у неё, значит, тоже всё получится. Надо только найти выход и спасти людей. Тех людей, кто, спеша на работу, в школу, в собес, в больницу, да ещё много куда, окажутся в переходе станций метро «Красный проспект» и «Сибирская».

Что ж. Действительно, очень символично. И смерти – это, по-видимому, нравится. Она уже ждёт – не дождётся. Но это просто люди и просто дети. Такие же, как и все другие. Как она. Как её контролёр. И они ни в чём не виноваты. А если и повинны, то не ей судить. И не контролёру. И в тот вечер, последний перед преступлением против человечества, женщина окончательно поняла, она не такая, как те, кто окружал её последние годы. Она не хочет убивать. И не будет.

Не слушая возражений контролёра, она выпила для храбрости, принесённой контролёром водки, и быстро разделась. Она знала, он давно положил на неё глаз, чего сам очень боялся, ибо не ему она принадлежала. Но в ту ночь, она была уже ничейной, и понимала, на завтра, не смотря на все увещевания об обратном, ей на самом деле тоже уготована погибель.

Прямо сказав об этом контролёру и не услышав возражений, она уже не стеснялась ничего и вела себя, как последняя шлюха, чего нельзя делать истинной мусульманке. Однако и таковой она уже тоже не являлась. Она, вообще, никем больше не была и всё для себя решила. И решимость её окрепла, когда мужчине понравилось, что она вытворяет. Он завёлся и дрожащей рукой робко коснулся давно желанного обнажённого тела, а затем разошёлся и властвовал над ней полночи.

Ей было никак. Но она вытерпела и даже ласкала его, и впервые за долгие годы их знакомства нежно называла по имени. Главное, чтобы он остался доволен. Получилось. Ей всегда удавалось обмануть, если это требовалось. Сумела она и в тот раз. Чему – чему, а притворяться научилась отлично. Ей всегда верили. Видели, своя. Она же всякий раз столь искусно выдумывала то, чего не было, что порой и сама верила своим фантазиям.

Вот и контролёр поверил. И как только расслабленно захрапел, она встала с дурно пахнущего от своей древности дивана и бесшумно оделась. Обшарила все карманы одежды контролёра, его небольшую сумку и найдя десять толстенных пачек денег, увесистых как огромные золотые слитки, которые она видела только в кино, да единственную связку ключей от их временного пристанища, женщина выскользнула на площадку.

Нет, в сумке были ещё поддельные документы: паспорт, права, медицинская страховка. Но всё это только в одном экземпляре и с фотографиями одного и того же человека. И, естественно, не её. Правильно, зачем делать фальшивые документы для той, которая, всё равно, умрёт. Для той, кого контролёр обратно не потащит, а станет добираться сам – так легче и спокойнее. Он ещё пригодится своим братьям по борьбе, а вот она им больше не нужна. Да, и себе-то, нужна ли? Ну, убежала, а дальше что?

Может, лучше остаться, и будь, что будет?

И, всё равно, закрывая дверь, женщина проглотила свой страх да молила только об одном, чтобы контролёр не услышал. Кого именно молила, если христианкой никогда не была, а ислам в ту ночь предала, она и сама не знала, но мольбы её были услышаны. Замки оказались отлично смазаны и в ночной тиши не раздалось ни единого щелчка. И чего раньше, не сбежала, в отсутствие контролёра? Так куда? Города ещё не знала. Да, и дверь хоть и деревянную, сплошь обшарпанную, но, всё равно, добротную, тяжёлую, пойди-ка, выломай.

Звать кого-то на помощь? А придут ли? Ладно, просто не обратят внимания. Ну, блажит какая-то дурочка, и пусть. А если милицию вызовут или того хуже – контролёру сообщат. И хоть за длинные дни сибирского лета она ни разу никого не видела на улице, всё равно, была уверена, за их пристанищем, за ней самой неотступно следят. Глядя в окно, можно было подумать, что они с контролёром остановились вовсе не в большом городе, а в каком-то давно вымершем посёлочке: пустырь да несколько таких же нелюдимых, как и их, бараков. Но она ложной безлюдности не верила, потому как наверняка знала, те, кто её сюда отправил, хитры и изворотливы Рядом пройдут, а не заметишь. И ещё она прекрасно понимала, что эти люди не могли ей взять и вот так вот запросто поверить.

Так куда же было бежать? Найдут. Догонят. Накажут.

Но теперь страх отступил. Совершенно незаметно. И впервые со дня смерти мужа ей захотелось дышать полной грудью. Открытым ртом. Чтобы навсегда запастись воздухом свободы. Неужто и, впрямь, противная, горькая водка добавляет смелости. Хотя, скорее безрассудности.

Несколько секунд женщина недвижимо стояла в тишине, пытаясь угадать, что именно хочет услышать. Контролёра ли, проснувшегося, всё понявшего и оттого разозлившегося да немедленно кинувшегося искать выход из ловушки, или же своё собственное сердце. Не услышала ни того, ни другого и тихонько выскользнула из подъезда. Старая деревянная дверь пропахшего испражнениями подъезда громко скрипнула в ночи, но женщине уже было всё равно. Впервые за много лет она была свободной и никому ничего не должна. И если имени у неё, по-прежнему, не было, зато появилось хоть какое-то прозвище. Которое сама себя и дала.