А любить никто не хотел

Решение нашлось не быстро, а когда новый учебный год ко второму своему месяцу успел порядком надоесть ученикам. Да, и учителям тоже. Но и протянуть до октября Анна, сильно похудевшая, ещё хоть как-то смогла – в музыкальную школу требовался преподаватель фортепиано на полставки, взамен ушедшего своего в декретный отпуск. И Анна осмелилась. На вопрос директора, что закончила и где работала раньше, почти честно ответила:

– Гнесинку, но на работу устроиться не успела.

После окончания поехала жить в Томск к мужу, потому и прописка томская, да тот наркоманом оказался, помер, а его родители её сразу и выгнали. Сама она сирота, Москва дорогущая и возвращаться туда не к кому, и пока скиталась по Сибири в поисках лучшей доли, все документы, кроме паспорта, потеряла. Директор, внимательно выслушав, пообещала помочь с восстановлением документов и на работу Анну взяла.

И ведь помогла – уже в ноябре, когда за окном опять вовсю валил липкий противный снег, на запрос из училища Гнесиных пришёл ответ. Бумагина Анна Юрьевна никогда в их заведении не обучалась. На немой вопрос, Анна сделала глупое лицо, картинно хлопнула себя по лбу, обозвала дурёхой, и выдала, – училась-то она и диплом получала по девичьей своей фамилии. Затем нашла в себе силы рассмеяться, чем заразила и директора.

Ответ на новый запрос был получен аккурат в начале второго полугодия – Савичкина Анна Юрьевна в училище Гнесиных так же никогда не обучалась.

Директор, молча, смотрела в испуганные глаза подчинённой и долго молчала. Анна хотела сию минуту убежать из кабинета и снова умчаться в какой-нибудь другой город, где протянет ещё хоть сколько-то. Но сделать этого не могла. Онемела. Вся, а не только голосом.

Директор, наконец, заговорила и слова её были столь увесисты, что могли легко раздавить любого:

– Зачем врёшь, не знаю, но преподаватель ты хороший, дело своё чётко знаешь. Видно, что где-то музыке училась и точно не во дворе. Да и, как не крути, а дети тебя любят, родители хвалят, а где мне ещё в середине учебного года искать другого такого учителя за те копейки, что тебе платим, ума не приложу. В общем так, дорогуша, Аня ты или не Аня, а ещё кто, Маша какая-нибудь, это я не знаю и знать не хочу. Но дорабатываешь год, а после прощаемся. И чтоб тихо мне. Никто, кроме нас с тобой чтоб. Мне проблемы не нужны, у меня их и без того вагон и ещё вагон. Поняла?

Ответить Анна не смогла, страх сдавил горло с такой силой, что казалось кислород вот – вот закончится, и всё, она, наконец-то, умрёт. И хорошо бы. Но этого не случилось и, кивнув в знак согласия, она пошла работать дальше. Директор обещание сдержала, и в первый день июня Анна также на попутках перебралась в маленький, тихий и спокойный Абакан.

Правда, деньги, выплаченные ей в качестве расчёта, к середине лета уже закончились и вновь пришлось искать работу. Однако в этот раз уже не слишком долго. В частной музыкальной школе к написанным Анной же характеристике и рекомендации, но от имени директора одной из красноярских музыкалок, отнеслись более чем благосклонно. Обещали при случае позвонить бывшему работодателю, так как неоднократно вместе с ней выступали на различных музыкальных конкурсах. Но так и не сделали этого.

И вроде, хорошо же, однако жить в постоянном напряжении от ожидания обещанного звонка было невыносимо и следующие очень с зимой для Анны стали, пожалуй, самыми тяжёлым. Одинокими вечерами она подолгу не могла уснуть. Она боялась.

Не закончив учебный год и всё чаще думая, что никакая она не Анна, а всего лишь беглянка, она, опять на перекладных, перебралась в Барнаул. Новосибирск проезжали глубокой ночью, и беглянка спала. Иначе не выдержала бы того давления, что испытывала всякий раз при упоминании кем-то сибирской столицы.

Зато на новом месте и вовсе без постоянной работы, Анна наверняка могла беззаботно прожить целый год и даже больше. В очень многом себе отказывая, в абаканской частной музыкальной школе, она сумела скопить денег. К тому же, разместив в местной газете объявление, стала давать уроки музыки на арендованной ею квартире с, наверное, ещё дореволюционным, поцарапанном во многих местах, но великолепно звучавшем, пианино. Хоть и в большом, но при том необычайно тихом городе абсолютно всем и на неё, и на то, откуда взялось такое музыкальное дарование, было плевать. Своих дел у каждого в избытке. И если бы только не милиционеры, остановившие её однажды на Павловке, и не иначе как от безделия да скуки.

Проверив названные ею данные по каким-то базам, старший наряда вдруг удивился:

– Вы хоть в курсе, что умерли уже?

Где только Анна нашла силы устроить представление, она и сама не знала, но подумав, что в своё время стоило попробовать силы и поступить в Щепку, легко изобразила сначала недоумение, а затем и возмущение:

– Как это умерла? Вы что? Вы в своём уме?

– Ну, так, два года уже, в Томске, – засомневался страж порядка. – Даже больше.

– Аа, так это муж мой, сволочь такая. Поди, умершей меня признал, чтоб детей наших забрать. Скотина! Не отдам! Он шлюх таскал домой, пьяные кутежи устраивал, думал, никуда не денусь от него. А я взяла и ушла вместе с детьми. Так, везите меня в это ваше отделение, разбираться будем как это я так умерла, когда я вот она, перед вами. Живая.

Милиционеры, сославшись на вечернее время, посоветовали Анне самостоятельно утром прийти в отдел милиции, а им лично некогда с ней возиться, патрулировать надо. Хулиганов, пьяниц и мелких воришек ловить. План у них. Не выполнят, выходных лишат да каких-то там доплат и к без того мизерной зарплате.

Но Анна, продолжая играть спектакль одного актёра, сценарий к которому сама же и написала, долго не отступала и требовала, немедленно во всём разобраться. Милиционерам ничего не оставалось, кроме как быстрым шагом ретироваться, что они и сделали, будучи уверенными, не побежит же она за ними. Не побежала и собой осталась довольна. Однако вместе с тем стало понятно, пришло время снова менять место жительства и новым городом, спрятавшим её от контролёра, стал Горно-Алтайск.

Человек, если раз и навсегда сумеет отречься от своего прошлого, забыть родных, друзей, кто он, где и откуда, имя, данное ему при рождении отцом, да при этом периодически менять место жительства, может довольно-таки успешно скрываться очень долгое время, если и вовсе не всю жизнь.

И, в общем-то, ничего хитрого в том нет, нужно только наплевать на вчерашний день и жить сегодняшним. У Анны проблем с этим никогда не возникало – уже минуло ровно одиннадцать лет, как её семьёй стал только один человек. Но и его тоже давно уже нет. Муж.

И всё, что было до него не в счёт, ибо никогда и не было. Если бы только его не убил тот, кого она любила до него. Впрочем, отбросив все эмоции и подумав трезво, то можно признать, что и муж её – тоже был убийцей. Безжалостным и хитрым, как и все его товарищи. Но рассуждать хладнокровно о муже у Анны не получалось. И выходит, она его, всё-таки, любила, хоть и гонит теперь эти воспоминания.

Саму себя гонит. От себя же.

***

Уже совершенно успокоившись, Анна сидела за столом в небольшой уютной кухоньке, мелкими глоточками пила зелёный чай и неотступно смотрела на нелепые цветочки, коими был украшен календарь. Жёлтые, синие, красные. Много. Но они и впрямь успокаивали и даже вызывали снисходительную улыбку. Чем-то похожи на её воспитанников – малышей из частной музыкальной школы, где она преподавала сольфеджио и музлитературу. Жаль, пришлось и их оставить, да снова бежать. И так из месяца в месяц, из года в год. Иначе нельзя. Убьют её.

В Кемерово она живёт без малого месяц, до этого год провела в Омске, где оказалась окольными путями через Павлодар. Дальше куда? Может, за Урал, – ближе к малой Родине? Нет! Нельзя! Запрещено под страхом смерти! Уж там-то её на каждом углу ждут. Город, где она предала первый раз в своей жизни. И если то её предательство ей, само собой, забыли, научившись жить без неё и, скорее всего, уже давным-давно сочли мёртвой, то второго отступа ей не простят ни за что, ибо это уже совершенно другие люди. Не её семья, хоть она их таковыми и считала.

А, вообще, есть ли у неё семья, коли она сама предала её? И дом предала, и Родину. А интересно вот, как они все эти годы живут? Папа и мама. Ведь они её по-своему любили и желали ей лучшей доли, нежели выпала им. Просто как-то немножко не так любили. Не как обычные родители обычных детей. Самую чуточку иначе. Или же нет, не любили они её и мучились с ней, и это она, её рождение испортили им всю жизнь. Да, теперь-то уж чего? Ладно уж. Нет, а, всё-таки, интересно, как они там? Младший брат как поживает? Человеком, поди, стал. Сколько ему сейчас? Когда она сбегала из дома, ему было десять. Теперь, значит, двадцать один. В институте, поди, учится или техникум какой закончил, женился да детишек воспитывает. Всё, как у людей. Или же спился, как папа, а то и того хуже, занаркоманился? Скорее всего, так и есть. С чего ему в люди выбиваться при таких-то родителях? Чудес не бывает, да и про яблоко от яблоньки, люди напрасно говорить не станут.

Подобные мысли всё чаще посещали Анну в последнее время и она гнала их прочь, всякий раз пытаясь отвлечься или, на худой конец, забыться сном. Но в этот раз, как она ни старалась, у неё не получалось так, как прежде. Что-то неясное, неопределённое тревожило Анну.

В халате и с обмотанной полотенцем мокрой головой, Анна вышла на балкон, с наслаждением вдохнула полной грудью нежную прохладу летней ночи, и впервые за весь день счастливо улыбнулась. Нет, определённо всё будет хорошо. И сегодняшняя гонка за ней, ей причудилась. Это от переутомления. А здравый смысл подсказывает, если за пять лет не нашли, то уже и не найдут. Главное, не отступать от правил, которые она сама когда-то придумала. Август ещё здесь поживёт, а к осени уедет дальше в Сибирь, и перезимует где-нибудь там, снова преподавая в какой-либо частной музшколе. Директора – хапуги особо не проверяют, кто она такая, откуда. Даже не спрашивают рекомендации с прошлых мест работы. Она же не просит высоких зарплат, а капиталистам это самое главное. Поменьше вложиться, побольше загрести. Ей же тех грошей на хлеб хватает и хорошо. Большего не надо. Выжить бы только.

Нехотя вернувшись в комнату, Анна взяла с журнального столика старый, советский ещё, атлас автомобильных дорог с неаккуратно вырванными страницами в нескольких местах, который однажды нашла брошенным и никому ненужным в иркутской общаге. Бегло пролистав толстую книгу в который уже раз за последние несколько лет, она остановилась на странице с городом Чита. Ну, что же, Чита – так Чита. От судьбы не уйдёшь. Анна самодовольно улыбнулась, – когда-то именно так она оказалась в Красноярске, потом в Абакане и Барнауле, затем в Омске. Теперь в Кемерово. Забавно.

Захлопнув атлас, Анна расстелила постель и легла, не снимая халат. Тихонько включила старенькое радио на стене. «Маяк» вновь, как и вчера, передавал симфонию Шостаковича, но это было славно. Музыка – единственное, что не предало её и чего никогда не предавала она.

Стало так легко, так нежно и тепло, что, закрывая уставшие за день глаза, женщина не сразу услышала, осторожный скрежет в дверном замке, а лишь второй или уже третий проворот ключа.

Вскочив на кровати, Анна сначала испуганно вжалась спиной в стену, внезапно ощутив, насколько та ледяная, и это столь жарким летом. Потом выключила радио и прислушалась. Да, так и есть, в её убежище кто-то лезет. И это определённо он – контролёр. Неотступно преследовавший её всюду с той же прытью, с которой и его жажда мести везде бежала за ним, он, всё-таки, нашёл её. Выследил проклятый. И сейчас убьёт её.

Захотелось закричать, чтобы уходил. А не уйдёт сам, так переполошенные в ночной час соседи, прогонят его, и у неё снова появится шанс, ускользнуть. Раствориться в многомиллионной огромной стране, которой отчего-то всю её историю не желают дать покоя. И опять в замке послышалось шебуршание.

Да, именно его она видела месяц назад в Омске, на выпускном концерте детей в музыкалке. Только она не поверила, что он может прийти с детьми, неоткуда им у него взяться. А Анна убедила себя, – гладко выбритый кавказец, улыбающийся тонкими красивыми губами во весь рот, всего лишь похож на контролёра. Её преследователь никогда не расставался с бородой, как и должно ваххабиту, и всюду был хмур, а там, во втором ряду кресел сидел обычный жизнерадостный человек. И, если бы, он не смотрел на неё так пристально, она не ушла бы с праздника столь скоро.

Передав ключи от съёмной однушки соседке и не предупредив хозяина квартиры, что съезжает, Анна помчалась на автовокзал, где не раздумывая, отдала таксисту ту сумму, которую он потребовал за провоз в другой регион. О том, что ехать вновь придётся через Новосибирск, она не подумала, а когда стояли в нескончаемых пробках этого каменного гиганта, убедила себя – здесь ей ничего не угрожает. Контролёра здесь больше нет, он остался в Омске и, досадуя на себя, уже снова ищет её, пребывая в жуткой ярости.

И, всё-таки, теперь, закончившимся уже вечером, её преследовал он. Контролёр. Больше попросту некому. А она, идиотка несусветная, только сейчас сообразила, таксист, так легко согласившийся на дальнюю поездку и привезший её в Кемерово, тоже был кавказцем. И глупо сомневаться, что именно через него контролёр столь быстро нашёл её в другом уже городе. У него везде свои люди, иначе он не был бы тем, кто есть. Ей ли не знать. И об этом говорило уже одно то, что пять лет назад к теракту в незнакомом, чужом Новосибирске, у них всё было готово меньше, чем за полнедели. И только излишняя самоуверенность да обнажённое тело Анны, которое так нравилось её мужу, беспощадно обманули тогда контролёра.

Но больше он промашки не допустит. Пока она жива, ему самому дальше никак нельзя. А потому нынче уже точно всё!

Заорать у не вышло. Огромный спазм беспощадно сдавил горло. И когда женщине, позабывшей обо всех внутренних засовах на входной двери, показалось, что убийца уже зашёл в комнату и она видит его чёрные, полные праведного гнева, глаза, шальной ветерок, играючи ворвался в комнату через балконную дверь и залихватски поманил за собой.

И, прыгая с балкона, Анна уже ни о чём не думала и ничего не боялась. Будь, как будет. И ей снова не было страшно. И никогда уже больше не будет.

И ещё, в самый последний момент, отчего-то подумалось, она же никогда не любила среды. Ещё школьницей и потом студенткой в такие дни обязательно опаздывала на занятия. Ни туда – ни сюда, да и, вообще, не ясно, куда, от этих скверных серединок. Так чему же теперь удивляться? Ей ещё при зачатии уготовано было сдохнуть в среду и не иначе.

Боли Анна не почувствовала. Мягкая, добрая, ласковая земля приняла её, как родную дочку и заботливо укрыла травинками лицо, словно хотела пощекотать, чтобы заставить жить дальше, но только Анна этого не желала и счастливо улыбнулась, когда в больших её красивых от редкого светло-серого цвета глазах померк свет тёплого летнего вечера.

Глава третья. Неприятности

– Ну, чего? Чего ты мне тут болтаешь башкой своей бестолковой, белёсой туды – сюды? – Ковалёв раздражённо посмотрел на игрушечную жизнерадостную собачонку на панели приборов.

Взглянув на себя в зеркало заднего вида, он остался недоволен пуще прежнего, когда час назад, проспав, подскочил с постели, словно боец первой недели службы при команде «Подъём»!

– Соглашаешься со мной? Нет? Осуждаешь, да? Типа, чего ещё можно было ждать при таком раскладе? Типа, она вон какая, а я вон какой. Так, да? Чего молчишь, псина? Молви слово хоть. Кивать головой я и сам могу, нетрудно. А вот сказать, да так чтобы враз до человека дошло…

Сидя за рулём «Мазды» – новой машины и, пожалуй, единственного, что осталось у него от прошлой жизни и оттого безмерно ему дорогого, Ковалёв влип в пробку, отчего сильно злился и не находил себе места.

– Хорош вчерашний сотрудник областного главка. В первый же день на новом месте опоздал на службу, а ведь когда-то других поучал дисциплине. Во, к тому же ещё и говорить сам с собой начал. Всё, дальше некуда.