Мир за дверью

Теперь пришла очередь остальных. Больше мы не стали смотреть на то, кто и что делал. Мы выгоняли людей вон. Осы, комары, шмели, шершни и даже мухи (которые своим назойливым присутствием могут свести с ума кого угодно). И лишь с сегодняшнего дня мы ввели в бой наше самое безобразное, самое противное и вызывающее отвращение оружие, против которого я выступал некоторое время, но потом согласился, – энцефалитных клещей и, не заразных, но весьма неприятных, блох.

Клещей и блох мы расположили у самой кромки леса, так что они мгновенно вступили в бой (который для них был обычным рутинным завтраком), заползая за шиворот, под рубашки и футболки, отыскивая наиболее уязвимые части живых тел. О таких подарках многие люди узнают лишь придя домой. Чаще всего эти паразиты платили за свою еду жизнью, но, насколько я знаю, некоторые все же умудрялись выживать, но в лес не возвращался никто (зачем, если в городе намного больше съедобных жертв?). Люди отступали, сообщали новости новоприбывшим и захватывали их с собой. Слишком у многих еще оставался страх перед лесом, а страхи, подкрепленные живыми (пока еще) очевидцами, играли существенную роль в мировосприятии этих людишек.

К трем часам дня, если солнце в этом мире показывало то же время, что и в моем обычном, лес был расчищен.

– Сегодня была всего лишь разминка. Вполне возможно, что завтра нам или одному из нас придется поприсутствовать там лично, – сказал Ратибор, прислонившись к Дуболесу.

– Но мы не сумеем добежать до опушки, пообщаться с людьми и бежать обратно, это же часа два непрерывного бега! – воскликнул я.

– Вот именно поэтому необходимо будет выступать сегодня.

– Не надо никуда выступать, – прервал наш разговор Дуболес. – Попробуем более экзотический, но весьма практический опыт. Давай-ка начнем с тебя, Трапезунд.

Толстая длиннющая ветка спустилась с самой макушки Дуболеса и услужливо прилегла передо мной.

– Ложись на нее, – сказал Дуболес. – И ничего не бойся.

Я лег и чуть не вскрикнул от неожиданности. Ветка зашевелилась и начала подниматься все выше и выше. Вскоре я оказался на вершине мира, точнее, на вершине самого высокого дерева в лесу – дуба-Дуболеса.

– Спокойствие! – Голос в голове не сильно успокаивал. – Поехали!

Ветка, загнутая назад прямо за дуб, рванулась вперед и вверх. Я полетел. Барону Мюнхгаузену можно отдыхать, такого полета даже он не смог бы себе вообразить. Я, еле сдерживая крик, пролетал над макушками деревьев всего леса, но что-либо разглядывать внизу никаких моральных сил уже не оставалось. Впереди стремительно приближалась сосна. Мой путь явно намеревался с ней пересечься, чего я весьма боялся, хотя, с другой стороны, дальше был конец леса, а значит – голая земля (ну, не считая травы). Что является лучшей перспективой, понять было трудно. Зажмурившись, я предоставил свой полет на волю случая.

Уже с закрытыми глазами я почувствовал легкое касание и медленную остановку. Глаза распахнулись, и я смог наконец-то, почти спокойно, вздохнуть. Я сидел на макушке длинной и стройной сосны, которая находилась на передовом заслоне леса.

– Пора обратно, – послышался голос Дуболеса, но теперь он звучал как-то издалека. Похоже, что дальность расстояния играла для него существенную роль. А ведь это было и так понятно: если бы вся земля была в его власти, то люди вряд ли смогли бы отстроить свои города и так долго и планомерно портить землю, на которой живут. Хотя всего этого точно знать я не мог, ориентируясь в основном на знания, полученные еще в прошлой жизни, но люди, они везде люди. Думаю, здесь разногласий быть не может.

Сосна наклонилась почти до земли и запульнула меня в обратном направлении. Обратный путь дался немного легче. Похоже, я начал привыкать (да любой человек, в душе которого живет ребенок, с удовольствием покатался бы на таком аттракционе, тем более, бесплатно). Дуболес мягко поймал меня веткой и спустил на землю.

Ноги еще оставались немного ватными от пережитого волнения, но в целом (и в частности) я был в полном порядке.

Теперь была очередь Ратибора.

– Посмотрел я на твои полеты, классно получилось. Теперь попробую и я не закричать.

После запуска я наблюдал за его полетом по карте. Похоже, что Ратибор справился и удержал крик от выхода наружу. Вскоре он вернулся (Ратибор, а не крик) и присел рядышком.

– Это было круто! – только и смог он выдавить из себя, а потом задумался. – Честно говоря, даже не могу подобрать нужных слов, чтобы описать ощущения, которые я не испытывал уже ближайшие сто миров.

Не знаю, понял ли его Дуболес, но довольное хихиканье (ну, или скрипение) говорило о том, что понял (или же у него были другие радостные мысли).

Сон. Как приятно лежать под открытым небом в лесу! Этого никому не понять, ведь в обычном лесу любого отдыхающего сожрут за пару минут, стоит только расслабиться. И это сделают не дикие звери, это сделают комары. Смутные воспоминания из детства, когда я ходил в лес за грибами с кем-нибудь из взрослых, говорили о комариной агрессивности и аппетитности (точнее, об аппетите). На данный момент мы сами были их хозяевами (хотя и временными), так что ближайшие три-четыре километра оставались совершенно свободными от всяческих паразитов. К тому же, находясь под защитой Дуболеса, можно было чувствовать себя абсолютно спокойно, так спокойно мне не спалось даже в прошлой жизни. Как хорошо, что я сумел вырваться из нее и теперь нахожусь там, где интересно и, главное, там, где я нужен!

Ветер шелестел серебристыми листьями Дуболеса, которые приобрели окрас лунного света. Создавалось ощущение, что днем они питались солнцем, а ночью луной. Возможно, так оно и было, но лезть к Дуболесу с такими глупо-личными вопросами не хотелось.

Небо прочертила падающая звезда и тут же погасла. «Хочу, чтобы…» – это все, что я успел пожелать. Как жаль, что звезды сгорают так быстро, уже в который раз я не успеваю загадать хоть что-нибудь. Интересно ведь проверить, сработает или нет. В сказках срабатывает, во всяком случае, иногда.

Несмотря на общее спокойствие и тишину (совиное уханье, кряхтение кого-то большого за кустами, стрекотание цикад и некоторые другие посторонние шумы можно было и не считать), в голову лезли неприятные мысли. Над головой что-то темное прочертило небо, используя непонятные рваные зигзагообразные движения. Глаза увидели, а мозг тут же определил – летучая мышь. Интересное создание, но как ее можно использовать для боевых действий?

Противная мысль! Что я за человек такой (точнее, типичный человек), сразу начинаю думать о том, как бы мне ее использовать. Нет чтобы полюбоваться ее полетом, внешним видом, повадками. Так нет же – как мне ее использовать в бою!

Одернув себя и немного успокоившись, я решил использовать животных только в самых крайних случаях. Мы сами должны решать все проблемы, а не рассчитывать на других.

Освободив свою голову от всякого мусора (в частности, оценивания боевой мощи различных живых существ, начиная от мыши-полевки и кончая бурым медведем), я наконец-то сумел принять ночь такой, какой она была: самой спокойной, самой свободной и самой ночной ночью на земле (во всяком случае, на этой земле).

Поразмышляв еще какое-то время, я захотел что-нибудь сказать, а самые умные слова, пришедшие в голову, были:

– Ратибор, ты спишь?

– Частично, – последовал вполне разумный ответ.

– Это как? – поинтересовался я, зная, что мои мысли не всегда совпадает с его разумом.

– Наполовину, – последовал еще более вразумительный ответ.

– На какую половину – на правую или на левую, или же на нижнюю или на верхнюю? Или у тебя спит только одна половинка мозга? – Я попытался прояснить для себя этот вопрос, но запутывался все больше и больше.

– На ту половину, которая сегодня устала больше, а значит, нуждается в большем отдыхе, чем вторая половина, особо сегодня не напрягавшаяся.

– А как ты их определяешь?

– Очень просто – одна сейчас спит, а вторая разговаривает с тобой.

– И что, ты так можешь выспаться? – удивился я.

– Нет, потому что если я так и буду спать наполовину, то не спящая половина устанет еще больше, а когда отдохнувшая половина проснется, то перебросит на нее половину своей усталости, и получится, что они устанут одинаково. Иначе более рабочая половина уже давно бы сошла с ума. А пока что этого, по-моему, не произошло.

Такой ответ надолго заставил меня замолчать, заставив соображать, во-первых, о том, шутка это была или нет, а во-вторых, правильно ли я все понял. Мои размышления прервались довольным посапыванием, доносившимся с соседней корневой кровати, которое уже не давало мне повода продолжить разговор. Что ж, спать так спать, поговорить еще хватит времени, может, даже в этом мире.

Проснувшись, я обнаружил себя на белых полупрозрачных простынях, лежащих подо мной на кровати, более напоминающей койку специализированных заведений. Из носа и изо рта торчали какие-то трубки, которые мешали мне дышать не хуже хорошего кляпа, хотя должны были бы этому способствовать (все это понималось подсознательно, мышление перешло в автоматический режим). Подняться или даже приподняться не хватало сил. Поворот головы направо – и прекрасный вид на зарешеченное окно, выходящее прямо в небо (во всяком случае, так казалось при взгляде на него или в него снизу вверх), открылся моему взору. Поворот головы налево – еще одна койка и белая дверь, ведущая в неизвестность, хотя эту неизвестность знать не хотелось бы никому.

Рукам что-то мешало, увидеть, что это было, я не мог. Голова никак не хотела приподниматься, а продавленная подушка (если она вообще была) находилась вровень с матрасом, если не ниже. Правая рука всегда была сильнее своей напарницы, две-три попытки – и я сумел ее оторвать от простыни. Еще одно усилие и правая рука повалилась на левую, стараясь ее ощупать. Трубки, еще трубки. Такое ощущение, что они идут прямо из моего тела. Надеюсь, я не робот. Это легко проверить. Рывково-рвущими движениями я расчищал свою руку от трубок – одна, вторая, третья. Сколько же их?

За моей головой раздалось подозрительное пиканье. Все громче и громче, громче и громче. Барабанные перепонки уже с трудом выдерживали этот писк, когда за дверью раздались быстрые шаги (хотя могут ли быть шаги быстрыми, если я их не вижу? Да и вообще, бывают быстрыми шаги или походка? Или звуки долетают до меня с более короткими промежутками времени? Если так рассуждать, то, скорее всего, доносились частые звуки от чего-то или кого-то бегущего). Поворот головы в сторону двери на этот раз дался намного тяжелее.

Дверь открылась, и в нее ворвалась толстая медсестра в белом халате, в руках она держала шприц. Это было крайне неприятное сочетание. Ведь сестры очень редко носят шприцы просто так, а уж если исходить из того, что в этой комнате я находился один, то кому он предназначался, сомнений не было.

Она что-то говорила, но занесенный шприц произвел на меня такое мощное впечатление, что я собрал все свои слабые силы и попытался вырваться из трубочных оков. Рывок, еще рывок – и я полетел…

Мне пришлось проснуться от неприятного приземления (или притравления, ведь чтобы добраться до земли на этой поляне, пришлось бы преодолеть несколько сантиметров плотного травяного покрова). Ошалело хлопая глазами и собираясь с мыслями, я лежал, стараясь собрать свое растерзанное сознание. Не прошло и нескольких секунд, как ко мне подошел Ратибор и, глядя сверху вниз, поинтересовался, чего же это такого интересного я смог посмотреть во сне, что даже Дуболес своими корнями не сумел уберечь меня от падения. Он помог мне подняться, но ненадолго, мои ноги решили, что им хотелось бы еще немного посидеть.

– Уж лучше посмотреть страшную сказку про диких чудовищ, чем смотреть такое!

Мне не хотелось рассказывать увиденное, поэтому я постарался отделаться самыми общими фразами, которые если и не удовлетворили любопытство Ратибора (да и Дуболеса тоже, он, как мне показалось, даже немного наклонился, как бы прислушиваясь), то, во всяком случае, спасли меня от дальнейших расспросов.

Солнце поднялось лишь недавно, но птицы уже радостно приветствовали его появление утренними песнопениями (хотя я не знаю, отличаются ли у них утренние и вечерние песнопения). На карте ничего интересного не происходило (кроме передачи «В мире животных», которая там шла двадцать четыре часа в сутки). Хотя…

– Мне показалось или что-то прибавилось? – спросил я Дуболеса, вернувшись после умывания, во время которого пришлось некоторое время поработать мозгами, чтобы оценить несоответствие вчерашней и сегодняшней картинки (как это часто бывает, зрение зафиксирует несоответствие, а мозги лишь через некоторое время могут догадаться, в чем же это несоответствие состояло).