Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга вторая

– Видишь ли, я ничего не понимаю в таких вещах, но отец говорил, что это устройство усиливает мысли.

– Я не понимаю, – говорит Чжу Дэ.

– Ну, вспомни, как он учил тебя передвигать камешки. А с помощью этого…

– Я не об этом, – улыбается Чжу Дэ. – Я не понимаю, для чего нужно усиливать свои мысли чем-то извне.

– Но я же говорю, Чжу Дэ, – одно дело маленький камешек, а другое…

– Никакой разницы! – смеется Чжу Дэ.

Рада пожимает плечами.

– Я понимаю, тебе хочется подразнить меня и посмеяться, – начинает она, – но нам всем сейчас должно быть не до смеха.

– Тем более, пойми, тем более, – Чжу Дэ тоже становится серьезен. – Ну, вот представь, что мысль – это товар… не смейся, ты сама сказала, что сейчас не до смеха… товар, который произвел наш мозг, а потребил другой человек, или дерево, или камень… Так вот, чем больше посредников между производителем этого «товара» и его потребителем, тем он дороже и хуже.

– Золото и драгоценные камни от большого количества посредников не становятся хуже.

– Разве ты не видела золотые монеты, стершиеся от прикосновений бесчисленных рук? Скажи… Учителю об этом, когда его увидишь.

– Как, Чжу Дэ, разве ты…

– Нет, Рада. Скажи ему: у души человека не должно быть посредников, направлена ли она в себя, вкруг него или к небу.

– А ты, Чжу Дэ…

– И еще, Рада, хорошая…

– Скажи еще!

– Если там увидишь мудрейшего Шахеба, передай ему, что я очень прошу его ускорить посвящение.

– Чжу Дэ, ты пугаешь меня. С тобой все в порядке?

– Да. Нет. Не знаю, – Чжу Дэ трет лоб ладонью.

– Чжу Дэ! – голос Рады дрожит и срывается.

– Дело в том, что я… Что ты… Нет, не могу. Прости, – Чжу Дэ, прижав к груди сложенные ладони, кланяется. – Тебе надо идти.

– Что ты будешь делать?

– Я… мне хочется побыть здесь.

Рада прикусывает губу.

…Одному.

Она тоже кланяется Чжу Дэ и молча уходит наискосок вверх по склону.

* * *

Тропа, преодолев несколько подъемов и поворотов, выводит на плато, у края которого расположено горное озеро с хижиной среди скал, – то самое, на льду которого было так жарко маленькому Чжу Дэ. Нет, маленького Чжу Дэ ведь не было никогда, – был маленький Иудж, которого сейчас никто не помнит.

Пространство между озером и обрывом в долину представляет собой гигантскую подкову, полукольцом охватывающим узкую часть озера. Но если приглядеться повнимательнее, то можно заметить правильность подковы, ее симметрию, что так редко в чистом виде встречается в природе. И тогда только приходит понимание того, что эта подкова – дело рук человеческих и на самом деле представляет собой плотину, удерживающую озеро на краю плато.

С обеих сторон подкову сдавливают горы – не подражания горам у холмов между плато и долиной, а всамделишние горы, величавые мосты между землей и небом. Здесь, у их подножья, жаркий солнечный день, а выше – горы по грудь закрыты облаками. А еще выше, выше облаков, за этими горами встают синие исполинские пики, покрытые вечными снегами – хранители Вечности, Гималаи.

По ту сторону долины высятся такие же горы, уходящие в облака. Там, в этой круговерти снега и ветра, – перевал, которым прошел маленький Иудж. Но кто сейчас об этом помнит?

По эту сторону озера, у широкой его части, собрались люди, человек десять-двенадцать. Здесь нет зевак, все буднично-просто.

Выйдя к озеру, Рада замечает стоящих в стороне Наставников вместе с отцом и направляется в их сторону.

Даже среди Наставников, хранителей человеческой мудрости и тайн мироздания, Учитель выделяется, хотя одет очень скромно и больше слушает, чем говорит. Вот и сейчас он, будучи гораздо выше Шахеба, вежливо наклонил к нему голову и слушает его взволнованную речь, время от времени кивая головой.

О, отец, ты как Гималаи среди гор!

Время не властно над ним. Только резче стали морщины на лбу, а седые волосы, перехваченные лентой, выбелены, как свежевыпавший снег.

– …И, наконец, эта фраза насчет отца, – доносятся до Рады последние слова Шахеба.

– Мир тебе, почтенный Шахеб, – здоровается Рада.

– И тебе, лунноликая!

– Ты? Хорошо. Давно пора, – Раффи кивает Раде и заканчивает беседу. – Да, милый Шахеб, все это весьма серьезно, – он устало трет крупный нос, – Не дай, друг мой, потоку событий превратиться в сель, сметающий все на своем пути.

– Шестнадцать лет – вихрь! Ураган! – Шахеб поднимает руки, и оба смеются.

Наконец, Раффи принимает от Рады плоскую металлическую коробочку, вешает ее на грудь и направляется в сторону озера.

– Друзья мои! – голос его разносится далеко во все стороны, хотя он говорит спокойно, почти не повышая голоса. – Я прошу вас быть внимательными и соблюдать осторожность. Еще лучше, если вы поможете мне.

– Как? Учитель, скажи нам, – раздаются удивленные голоса.

– Желайте мне успеха, – улыбается им Раффи и поворачивается в сторону гор, не слыша смеха в ответ, как оценки его тонкой шутки.

Ловкими движениями он оплетает голову витыми шнурками, тянущимися от коробочки и встает, расставив ноги, опустив руки и низко склонив к земле голову.

Наступает тишина, звенящая натянутой тетивой. Все взгляды устремлены на Учителя, который все также неподвижно стоит, словно врастая в землю и наливаясь загадочной и потому пугающей силой. Потом, когда исходящая от него сила стала ощутима на расстоянии людьми, как горный склон, покрытый снегом, за секунду до схода лавины, он медленно, невыносимо медленно, неотвратимо медленно начинает поднимать дрожащие от напряжения руки.

Все, что произошло потом, будет впоследствии пересказываться по-разному, более, но чаще менее правдоподобно. Поскольку все внимание присутствующих было сосредоточено на Учителе, никто не осознал того мгновения, когда одна из гор, особенно близко подошедшая к подкове плотины, дрогнула и сдвинулась с места. А когда люди, не веря своим глазам, уставились на невиданное зрелище, гора уже переместилась на середину подковы, всей своей массой подперев плотину.

Потом Раффи делает глубокий вдох, как человек, долго сдерживающий дыхание, и опускает руки. Плечи его поникают. Он также буднично снимает со лба плетеные шнурочки и поворачивается к собравшимся лицом.

И только когда до людей долетает могучий гул потревоженной земли, а от противоположного берега озера вздымается горб водяного вала, с грохотом разбившегося об этот берег и донесшего до ног собравшихся грязную пену пополам с песком и вырванной травой, они понимают, что все кончено. Оцепенение оставляет их; они переводят взгляд с Учителя на гору и обратно, в громких возгласах и смехе давая выход накопившимся чувствам.