Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга вторая

– Учитель! Наш Учитель! – доносятся крики.

– Друзья мои, – говорит Раффи, – давайте вернемся каждый к своим обязанностям. Как вы знаете, у нас у всех их много.

Собравшиеся расходятся, продолжая оглядываться на гору, вставшую между озером и долиной. Наставники, полный Порфирий, маленький высохший Шахеб и всегда серьезный Ахав, подходят, чтобы выразить свое почтение увиденным, ибо они в очередной раз увидели, что он – воистину Учитель учителей. Рада подбегает к отцу и целует его в лоб.

– Ну, полно, полно, стрекоза, – ворчит Раффи, – уж тебе-то чему удивляться, если и ты можешь пользоваться этой игрушкой.

– Да, ты мне показывал, – кивает Рада, – но я бы сама никогда не решилась на такое.

– Решение приходит, когда это действительно надо, вот и все, – говорит Раффи.

– А вот Чжу Дэ говорит, что…

– Чжу Дэ? – восклицает Шахеб. – Ты его видела? Где он?

– Погоди, старый мальчишка, – говорит ему Раффи и обращается к Раде. – Так что говорит Чжу Дэ?

– Он говорит, что на самом деле это устройство не нужно.

– Вот как! И ты, Раффи, называешь мальчишкой меня? – горячится Шахеб.

– Ты считаешь, что это возрастное? Боюсь, что нет, – Раффи качает головой. – Что еще говорил Чжу Дэ?

– Он… Да, он сказал – это его слова, – что у души не должно быть посредников. И что он просит тебя, многомудрый Шахеб, ускорить подготовку к посвящению.

– Он так и сказал? Радость моя, Чжу Дэ! О, Владычица неба и звезд! – Шахеб прижимает руки к груди. – Раффи, пресветлый, позволь мне…

– Друг мой, что за церемонии? Конечно, иди! Когда ты хочешь провести испытание?

– Два дня на подготовку… На третий день, считая от сегодняшнего.

– Хорошо. Иди, славный мой Шахеб, у тебя много дел.

Шахеб торопливо уходит в сопровождении Айсора. Раффи присаживается на камень, разогретый солнцем, жестом приглашая Раду на камень рядом.

– Отец, по-моему, это просто дерзкие слова хвастливого мальчишки, который сам не знает, чего он хочет.

– Ох, какие праведные речи я слышу от тебя, великовозрастная ты моя и рассудительная! Всегда ли ты знаешь, чего хочешь?

Рада краснеет, потом внезапно, потупив голову, еле слышно говорит:

– Да.

Раффи гладит ее по голове и целует в лоб.

– Может быть, именно в этом разница между ним и тобой, – говорит он задумчиво и, отерев ладонью лицо, продолжает: – Этот мальчик удивлял и продолжает удивлять меня. Я внимательно слежу за ним. Он с легкостью перепрыгивает ступени, по которым его ведут Наставники. Ему тесны их рамки.

– А если их убрать, эти рамки?

– Ни в коем случае! Эти рамки, эти ступени шаг за шагом совершенствуют душу, шлифуют ее и, в конечном счете, одухотворяют. Ибо дух – это ограничение.

– Разве дух – это не свобода, отец?

– Чем отличается дикая полынь от розы в саду? Человек прививает черенок, пересаживает на другое место, подрезает растущий куст, то есть насильственно вторгается в жизнь растения таким образом, что вынуждает его усиливать одни свои качества, такие, как величина цветков, их аромат, ценой утраты других качеств, таких как выносливость, приспособляемость или плодовитость. То же и с дикими зверями и одомашненными. То же и с человеком. То же и с Вселенной, ибо тяготение, кривизна полей и тонких оболочек, само время – это ограничения, которые налагает на себя Мировой Дух. Не будь их, вокруг безраздельно царил бы хаос. Поэтому талант, как дар Духа душе, – это всегда ограничение, отречение от чего-то во имя своего раскрытия. Сними эти ограничения – и ты получишь дикаря.

– Мардус, – негромко говорит Рада.

– Правильно. Вот хороший пример великих возможностей, которые оказались нереализованными – из-за того, что в какой-то момент были сняты или ослаблены рамки. Интересно их сравнить – Мардуса и Чжу Дэ. Один с упоением ломает все условности, затаптывая свой дар в грязь, находит в этом какое-то болезненное удовольствие и грешит, надо признать, весьма искусно, даже талантливо. Другой играючи перерастает все рамки и, тем не менее, оглядывается в поисках новых рамок, сознательно, тоже с болезненным самоистязанием загоняет себя в них, – чтобы перерасти и их тоже. Порой я ловлю себя на том, что не знаю, что будет, когда возможности мои и Наставников окажутся исчерпанными и он перерастет все наши рамки. Более того, – Раффи покачал белоснежной головой, – я не знаю, с каким чувством я жду этого, – с нетерпением и интересом или болью и тревогой.

– Что с ним, отец? – негромко спрашивает Рада. – Я боюсь за него.

– Бедный мальчик, он сейчас в том возрасте, когда особенно важно влияние отца, и даже не само влияние, а просто сознание того, что он есть. Где, ты говоришь, его видела?

– По ту сторону плато, на окраине леса. Только, отец…

– Что, Рада?

– Он не хочет ни с кем разговаривать.

– Успокойся, – Раффи встает и снова целует Раду в лоб. – Я не буду с ним разговаривать. Бери игрушку и ступай домой. Я не задержусь.

* * *

Над скалой недалеко от хижины осторожно высовывается голова, цепким взглядом окидывает опустевший берег озера.

Это Мардус.

Он еще раз смотрит на передвинутую гору, потом вниз, где по склону осторожно спускается Раффи.

– Неплохо, совсем неплохо, – говорит он. – Маленькая-маленькая коробочка и большая-большая гора, да? Вот и ладно.

Голова его снова исчезает за скалой.

* * *

Раффи замечает Чжу Дэ на фоне плотнотканого ковра леса, когда тот, изогнувшись упрямым чинаром на крутом склоне, медленно преодолевает каменистый гребень в черных блестках россыпей обсидиана, и негромко окликает его. Чжу Дэ оглядывается на крик и, завидев Учителя внизу, выпрямляется, так что голова его оказывается выше кромки леса – ворох пшеничных колосьев, брошенный в синее небо. Раффи машет ему рукой и поднимается к нему.

– Вовремя я тебя заметил, – он, улыбаясь, переводит дух и отирает лицо ладонью, – мне ведь за тобой не угнаться. Мир тебе, отшельник.

– И тебе, – тихо отвечает Чжу Дэ. – Что-нибудь случилось? Нет? Что же тогда – Учитель пришел к нерадивому ученику?

– Я соскучился по тебе, – просто говорит Раффи.

Чжу Дэ молчит, глядя в сторону и отвернувшись. Потом поворачивается к Раффи.

– Прости меня, – говорит он, – я…

Раффи поднимает руку, останавливая Чжу Дэ.